Развилки Ельцина, которые «быстро проехали». Как первый президент свернул к авторитарному правлению

Гаазе: Смотрите, три развилки, которые были, четыре развилки, которые были проеханы практически мгновенно в 1993 году. Первая — это конституционная развилка. Развилка, связанная с тем, готовы ли мы перераспределять, готов ли Кремль был перераспределять властные полномочия и, например, вводить институт парламентских расследований мандаторный. Готов ли был Кремль на то, что победившие на выборах в Государственную Думу коммунисты будут проводить парламентское расследование событий октября 1993 года? Давайте переведем это в какие-то конкретные термины. Другая развилка, о которой сейчас очень редко вспоминают, — это уничтоженные профсоюзы. В тот момент, когда Бурбулис был заменен на Шумейко в качестве контактера Кремля с профсоюзами, альтернативные профсоюзы были уничтожены практически за год, и появилось ФНПР. ФНПР, которая приняла заявление, единственное заявление в поддержку взбунтовавшегося парламента, но затем появился Шмаков, который сказал: «Нет-нет-нет, если мы займем радикальную позицию, нас распустят». Собственно, вы видите, что такое уничтожение профсоюзного движения в самом начале создания государства? То, что мы имеем сегодня и в экономике, и в политике, и в публичной сфере, было предопределено тогда, когда были созданы все условия, чтобы забастовка была уголовным преступлением.

Откуда появился Путин? Какое первое дело было поручено Путину в Кремле в 1998 году? Рельсовая война. Путин появился из-за борьбы со стачечным рабочим движением за Уралом, и только после этого он стал главой Федеральной службы безопасности. Все развилки были проеханы тогда. Почему Ельцин не отменил институт прописки? Почему Ельцин не задумался о, в общем-то, простой вещи — а зачем нам в каждом регионе, в каждом субъекте федерации три территориальных управления силовиков: управление ФСБ, управление ГУВД и то, что тогда было прокурорским управлением, а теперь это, соответственно, ГОСК. Это не очевидное решение, что в каждом субъекте федерации в федеративном государстве должно быть представительство трех силовых ведомств, это совершенно не очевидное решение.

В тот момент, когда на довольно тяжелый административный и силовой аппарат СССР, не демонтированный, не уничтоженный, даже не реформированный, была накручена это неолиберальная болванка в виде сначала чемпионов приватизации по чекам, потом чемпионов приватизации залоговых аукционов — все было решено. В тот момент, когда Ельцин в 1997 году произносит свое, наверное, самое осмысленное президентское послание и говорит о том, что нам нужна реформа государственного управления, он уже не может эту реформу себе позволить, потому что он является лидером чудовищной, парадоксальной коалиции, внутри которой, с одной стороны, сидят олигархи, с одной стороны семибанкирщина, а с другой стороны сидят те самые люди, та самая номенклатура, только не уровня аппарата ЦК, а уровня аппаратов обкомов, которая в тот момент захватывает и уже захватила власть в большинстве субъектов Российской Федерации.

Орешкин: Можно, я подключусь?

Да, конечно.

Орешкин: Вот сейчас это конкретная история. Здесь мой почтенный оппонент является институционалистом, то есть он критикует, скажем, Конституцию. А на мой взгляд, проблема в другом. Есть общества, где Конституция в принципе воспринимается как документ прямого действия, и есть общества, где эта Конституция есть, но ее никто вообще не раскрывает. Пример — Конституция Сталина 1936 года. Моя любимая статья 112, самая короткая — «Судьи независимы и подчиняются только закону». Это Конституция. Так вот революция, смысл революции, не в том, чтобы Конституцию поменяли, а в том, что начали говорить о том, что законы должны соблюдаться. И в этом смысле мы как раз переходим от недогосударства к более или менее государству, как к машине, которая должна какие-то функции по соблюдению прав и законов выполнять. И это не политика, это гораздо более глубокая вещь, мне кажется, если мы говорим… Потому что реальная жизнь, она совершенно не институтами в нашей стране регулируется. Когда Константин говорит про профсоюзное движение, в Кузбассе рельсовая война была организована тулеевской командой, которая никакого отношения… Это был тот самый номенклатурный класс, который хотел из центра получить больше своих прав, или денег, или еще чего-то, и выпустил трудящихся на рельсы.

Гаазе: Мы же называем СМИ независимыми, хотя они принадлежали олигархам. Почему бы не назвать профсоюзы независимыми, хотя они были простимулированы тулеевской…

Орешкин: Нет, одно дело олигархам, другое дело — региональным властям.

Гаазе: Для меня нет такого различия, потому что эти люди сплелись в коалицию к 1996 году.

Орешкин: А, вот это другое, это справедливо, и действительно, сплелись. Институт прописки, не Ельцин его укреплял, а Лужков, потому что он говорил, что же вы хотите, в Москву сейчас все съедутся, и что. И в этом деле москвичи за Лужкова очень даже активно демократически высказывались. Три ветви власти силовиков в регионах — это же советская модель, потому что нельзя, у нас страна держится не на документах, а на винтовке, на штыке, это силовое государство, которое держится за счет насилия, поэтому нельзя допустить, чтобы в регионе была одна силовая структура. Путин, если вы помните, когда пришел к власти, уничтожил муниципальную милицию.

Гаазе: Да, да. Он сказал, что у губернаторов силовиков быть не должно.

Орешкин: Да, потому что у них не должно быть ресурса. А силовой ресурс должен быть распределен, иначе за ФСБшниками должны следить, прошу прощения, менты, за ментами — ФСБшники, а еще желательно бы прокуратура.

Гаазе: А прокуроры должны наблюдать за теми, и за другими.

Орешкин: А еще и гвардию мы попозже ввели. То есть я хочу сказать, что в той действительности, в которой мы существовали, с глубоким презрением ко всем законам, при виде исправной амуниции сколь презренны все конституции, как писал Козьма Прутков, по-моему, так вот, в этих условиях мы проходили одновременно несколько революций. Я говорил про экономическую, а тем временем происходила культурная революция, в том плане, что люди вдруг начали ощущать, что у них есть какие-то права. Появились суды, появился арбитраж, который не так уж плохо работал. И я, честно говоря, был просто удивлен, что удалось так далеко продвинуться. Ценой за этой продвижение была коррупционная скупка лояльности тех же силовиков, появление тех самых олигархов, сращивание власти с капитализмом. Я думаю, что, честно говоря, это неизбежно, потому что есть огромный влиятельный класс людей, вооруженный, между делом, которые привыкли этой страной владеть.

И тут вдруг приходит какой-то, мальчики в розовых штанах, Чубайс, и начинает это все перераспределять. У них, у мальчиков, я так понимаю, была единственная возможность вступить с этим классом силовиков-бюрократов в неформальные, в значительной степени коррупционные соглашения, — купить их, объяснить им, болванам, что новая экономическая реальность, капиталистическая, будет лучше, чем старая, плановая, и они в этой реальности будут жить лучше. И в этом смысле, конечно, создали госкапитализм. И в этом смысле их можно обвинить в том, что они не сделали демократическое общество. У меня вопрос другой — а возможно ли демократическое общество вот на том бэкграунде, на той, как это называется, Path Dependency, которая была в России? Возможно ли демократическое общество в Афганистане? Возможно ли в Туркмении?