«Все зависит от человека за дверью»: интервью с преподавательницей ВШЭ Анной Велликок, которую уволили после ареста

Да, они со мной не пообщались никаким образом.

Скажите, пожалуйста, вот чтобы нам всем было понятно, были там разночтения, вы не были как бы штатным сотрудником Высшей школы экономики, вы были вот тем самым приглашенным преподавателем. Что это за статус, как разнятся статусы штатного и приглашенного сотрудника?

Честно говоря, кажется, что смысл только юридический, что штатные сотрудники работают по трудовому договору, а приглашенные сотрудники, приглашенные преподаватели работают по гражданско-правовому договору, который гораздо меньше защищает преподавателей в любых случаях.

В какой степени ваш трудовой договор как бы более уязвим, чем трудовой договор вот этого сотрудника, профиль которого, видимо, тяжелее снять с сайта?

В частности, в договоре, который со мной подписывали, есть пункт, который говорит о том, что Высшая школа экономики может прекратить со мной сотрудничество в одностороннем порядке в любой момент. И надо понимать, что это не уникальная со мной ситуация, что большинство преподавателей факультета компьютерных наук работают по такому договору, то есть «Вышка» может по мановению пальца уволить кого угодно. Вот так.

Кто-то из задержанных студентов, которые принимали участие, как и вы, в акциях протеста, сказал, что в свое время, что прошло то время, когда проректор Касамара плакала, защищая Егора Жукова с матерью Егора Жукова. Правильно ли я понимаю, что атмосфера в университете, уже смешно говорить, уже пятнадцатый раз говорят, что атмосфера в университете меняется, ну вот опять изменилась, вот с тех пор, как защищали Жукова.

Мне кажется, да. Просто в случае Жукова это была очень мощная история, где очень много людей защищали Егора, и кажется, в тот момент администрация приняла решение выглядеть в этой пиар-истории хорошо, таким спасителем или феей-крестной, которая помогает студенту. В моем же случае и в случае еще некоторых преподавателей, которых также втихую уволили, видимо, пиар-история уже была не так важна, важно было, не знаю, не получить «по шапке» и так далее, поэтому они решили не защищать нас.

Скажите, до вас же доходят слухи, как устроено «получение по шапке» в случае с ректоратом Высшей школы экономики? То есть как это работает, чего, по вашим ощущениям, нельзя делать, если ты преподаватель Высшей школы экономики? Ну, понятно, что акции протеста это вот новая ситуация относительно, а чего нельзя делать? Писать чего-то в соцсетях, делать донаты в ФБК, говорить какие-то слова, что?

Честно говоря, тут очень серая зона вот этой вот черты последней, и точно сказать нельзя. Но в целом понятно, что у «Вышки» есть такой курс на увольнение преподавателей, которые как-то громко высказываются, они уже в прошлом или позапрошлом году уволили достаточно много преподавателей, вроде Александра Кынева, которые регулярно у себя в социальных сетях что-то писали не комплиментарное к власти, вроде Елены Панфиловой, с которой также не стали продлевать договор, которая также очень видный публичный спикер по теме коррупции в России.

Видимо, есть в целом такой курс, мы вряд ли узнаем, какие там есть триггеры, которые заставляют администрацию увольнять преподавателей, но то, что мне стало известно относительно моего кейса конкретно, это то, что проректор Радаев принимал это решение, и что стало невозможным восстановить меня сейчас, потому что, и это почти цитата, это было бы политическим жестом, это может быть рассмотрено как политический жест. Очевидно, что не преподаватели…

И «Вышка» солидаризуется с тем, что вы ретвитнули какое-то сообщение, то есть, условно говоря, сделали расшар, «Вышка» таким образом солидаризуется с этим расшаром.

Да, вроде того. Там еще был какой-то пассаж про то, что они не могут одновременно и заменить меня, потому что они боятся проверки по расходованию бюджетных средств неправильному. В общем, они придумали формальную какую-то причину, и она действительно выглядит так, как они говорят, по договору, но неформально они тоже говорят о том, что они не хотят сейчас этим заниматься и комментировать, потому что это будет политическим жестом.

Скажите, вот в СМИ вас подписывают не только преподавательницей Высшей школы экономики, а и подругой Георгия Албурова. Я просто пересказываю эту самую подпись, сложно сказать, это ваша инициатива или как-то иначе. Как бы это спросить вас, верно ли я понимаю, что репрессии в ваш адрес, это мое личное ощущение, вот могут быть квалифицированы как репрессии в адрес условного члена семьи врага народа, да? Мы шутим на эту тему, что у нас сейчас возникает давление или репрессии, связанные с близкими людьми оппозиционных деятелей. В какой степени моя догадка в отношении к вам Высшей школы экономики верна? Дело не только в расшаре, а в том, что вас связывают отношения с человеком, который очевидно для Высшей школы экономики запрещен. Или это не так?

Да, я вспомнила, что именно телеканал Дождь титровал меня как жену Георгия Албурова, относительно чего мы с друзьями и Жорой много шутили. Подруга, скорее, более правильный статус. Я не знаю, насколько это повлияло на решение «Вышки», тут, скорее, на решение «Вышки» повлияло распространение всей этой истории в СМИ, и они просто не хотели, чтобы когда люди гуглили мою фамилию, они находили мой статус преподавателя «Вышки» и не хотели, чтобы они связывали два этих момента.

Я хочу сказать, что вот мой административный арест скорее связан с тем, что я с Георгием Албуровым живу и давно встречаюсь, потому что иначе я не могу понять, почему вот мне дали четырнадцать суток за ретвит, а самому Жоре дали всего десять за сам твит, и почему одновременно с этим не посадили на административный арест всех людей, которые ретвитнули этот твит злосчастный.

Вы знаете, я тоже себе задавала этот вопрос, пока не поняла, что есть такое обстоятельство. Простите, что я так как-то немножко как сплетнически его использую в этой программе, но это важно. Это тот случай, когда, мне кажется, ваши отношения с миром и с близкими людьми имеют отношение к политике.

Да, действительно, тут понятно. Если смотреть весь набор людей, которые есть в этом уголовном деле по 236 статье, нарушение санитарно-эпидемиологических норм, то можно увидеть там совершенно непонятных, подобранных по непонятному признаку, людей. Там есть, не знаю, и звезды вроде Татьяны Лазаревой, и политические активисты вроде Алексея Навального, там какие-то представители маленьких незарегистрированных партий, вот Либертарианской партии, Георгий Албуров и я. Учитывая то, что я не являюсь ни сотрудником ФБК, я не являюсь сотрудником никаких политических партий, вот единственная причина, которую я могу придумать, это то, что я была непосредственно дома во время обыска у Георгия Албурова, поэтому меня решили включить во все эти репрессивные списки.

Я как раз хотела спросить, вы не имеете никакого отношения к Фонду и в этом смысле никакая личная активность вас с ним не связывает?

Нет. Я очень давно уже не занимаюсь никакой активностью, которая была бы связана с Фондом, последнее, это, наверное, были выборы в Костроме в каком-то лохматом 2016, наверное, году, когда Илья Яшин выбирался там в представительный орган. Это был последний раз, и с тех пор у меня обычная коммерческая работа.

Я хотела как раз спросить вас, я не знаю даже, как вас спрашивать обо всем, знаете, я немножко чувствую себя человеком, который задает дурацкие вопросы, но у нас жизнь такая. Когда вы поступали на работу в Высшую школу экономики, учитывая обстоятельства, при которых ваш профиль исчез с сайта, и вы теперь не работаете в Высшей школе экономики, то есть мой вопрос все-таки не праздный, с вами беседовали на тему ваших отношений с членом Фонда, сотрудником Фонда? Простите, что я это говорю. Я не верю, что я это говорю, но я вас спрашиваю.

Нет. И вы знаете, я такой очень тревожный человек, поэтому я предпочитаю не нарушать никакие писаные и неписаные нормы, поэтому я сама пришла к ребятам, которые меня нанимали и спросила, мол, ребята, а вот ничего, что как бы, что у меня есть Facebook, есть Twitter, я там всякие разные вещи пишу, у вас не будет из-за этого проблем? И факультет компьютерных наук, там его представители, я, наверное, не буду называть, кто именно, говорили мне, что им плевать, чем я занимаюсь во внерабочее время, единственное, что их волнует, это что я веду пары и в хорошем случае я веду их хорошо. Поэтому они знали, чем я занимаюсь, и их это не волновало.

Меня интересует как бы степень запущенности ситуации в Высшей школе экономики, потому что открываются все новые горизонты все время, поэтому я хотела понять, допустимо теперь вот то, что с вами случилось, в конце или было еще что-то в начале?

Нет, против меня не было никаких санкций в начале, меня ни о чем не просили, ни о чем не предупреждали, но в конце концов, они наняли человека с розовыми волосами, они, наверное, должны были понять, к чему идет вообще все это.

Расскажите про ваши четырнадцать суток, которые вы отсидели. Это ваш первый, насколько я понимаю, опыт такого рода?

Да, это был первый опыт, и вообще все девочки, с которыми я там встретилась, у них это был первый опыт, и сразу же им давали достаточно много суток, но четырнадцать, пожалуй, дали только мне, из всех, кого я там встретила.

Расскажите, что вы чувствовали, вообще как прошло это время?

Вообще это довольно угнетающая вещь. Мне повезло, что я решила включить своего внутреннего социолога и смотрела на это больше со стороны, как включенное наблюдение. В целом, конечно, у меня была возможность сравнить два спецприемника, один спецприемник ― это Мневники, там я была шесть или семь дней, в общем, остальной срок я была в Сахарово.

Хочу сказать, что в Мневниках уже привыкли к политическим арестантам, там все очень хорошо зарегламентировано и охранники тоже, в принципе, ведут себя по-человечески, за небольшим исключением, а в Сахарово совсем плохо, там совсем дыра. Люди, которые там работают охранниками, не понимают, что у заключенных есть права, они не понимают, что у них есть по отношению к нам какие-то там обязанности и обязательства. То есть нас, меня лично и людей, которых я видела, никто не бил, как-то вербально не унижал, но при этом, не знаю, повысить голос, грубо обыскать, что-то такое ― это случалось, и я думаю, что это в порядке вещей в Сахарово.

Что было самым трудным в этих четырнадцати днях для вас?

Я про это писала. Самое странное, наверно, и самое трудное ― это не понимать, сколько времени. Все твое существование там зависит от человека за дверью, все твои необходимые вещи, которые тебе сейчас нужны, не знаю, медикаменты, звонок, душ и так далее, тоже зависят от того, что сделает человек за дверью, согласится он или нет. И когда ты что-то просишь, дальше у тебя наступает время ожидания. И в целом ты большинство времени проводишь вот в этом ожидании непонятном.

И ты никогда не знаешь, сколько времени. Что в Мневниках, что в Сахарово нельзя было проносить никакие часы, поэтому это было достаточно мучительно, то есть ты находишься в абсолютно бесконтрольном состоянии над ситуацией. Это было достаточно неприятно.

Скажите, а что вообще делают, пока сидят? Что человек делает, пока он живет в этом бесконечном времени?

Мы в основном читали. То есть там в целом развлечений немного. Из развлечений, которые происходят в течение дня, утренний шмон и вечерний шмон ― это когда всех выгоняют, оставляют одного человека и рассматривают все вещи, нет ли у вас там заточки или мобильного телефона. Обед, завтрак и ужин, в Мневниках это было веселее, потому что мы выходили в столовую, а в Сахарово кормили через кормушку. Свидания разного вида, либо с адвокатом, либо с доверенными лицами. Ну, и прогулка часовая. Это из таких, которые идут по регламенту.

А в целом в основном девочки и я читали, там очень много книг, у нас в Мневниках была потрясающая библиотека личная. Публичная была достаточно плохая. Надеюсь, администрация в Мневниках это услышит и сделает с этим что-нибудь. И сон. Еда, сон, чтение. Мы еще играли в какие-то устные игры. А, еще в Мневниках можно было играть в «Монополию», мы шесть часов в нее как-то один день играли.

Книги и «Монополия». Вы не могли бы немножко рассказать о каких-то особенностях быта? То есть, условно говоря, насколько это было нестерпимо в гигиеническом, бытовом смысле? Или терпимо, наоборот?

Опять же тут тоже различается в спецприемниках. В Мневниках у нас была большая комната на девять человек, и все девочки были политические, и все девочки были просто замечательные с точки зрения уважения к личным границам других людей и так далее. И мы там устроили очень хороший быт, у нас был холодильник ― это место между решетками за окном, куда пролезает нарезка. Мы убирались там, когда видели, что что-то стало грязным, мы чинили какие-то маленькие бытовые вещи либо просили их чинить администрацию. В общем, в целом было нормально, потому что какой-то быт был достаточно обустроен, то есть он был рассчитан на человека, там была дверь в туалет и так далее.

В Сахарово было уже, конечно, очень неприятно с точки зрения быта, потому что там здание построено шесть лет назад и оно уже все в плесени, его никто не убирал за все это время, там нет двери в туалет, на этот туалет смотрит камера. И в целом бытовые условия достаточно неприятные. Но мы тоже с девочками попытались это разрешить, прилепили занавеску в туалете на зубную пасту, поэтому стало… Короче, свой быт мы обустраивали самостоятельно, администрация в этом помогала очень мало.

Что вы узнали о себе за время этого сидения? Такой удивительный опыт.

Знаете, я узнала, во-первых, что очень легко избавиться от зависимости от мобильного телефона, просто на третий день примерно я перестала его искать и пытаться прочитать какие-то новости. Это первое. А второе ― что можно, оказывается, очень много времени проводить просто в своих мыслях. Я это обнаружила в ОВД, когда меня оставили на ночь. Это просто малюсенькая комнатушка без окон, с одной дверью, и там в целом делать-то нечего. И у меня не было книжки первые три часа, я первые три часа просто сидела, в стену смотрела и думала. И как-то время прошло достаточно незаметно, оказывается, что можно и так проводить время.

Испытываете ли вы страх?

Мне, конечно, не хотелось бы сесть даже под домашний арест по этому уголовному делу, в котором я есть как свидетель, но, как мы знаем по случаям с Янкаускасом, с Кирой, Любой и другими ребятами, с Люсей Штейн, свидетелей потом сажали под домашний арест и делали их обвиняемыми. Абсолютно непонятно, чем объединены все эти люди, уж организаторами митинга все они точно не являются.

Да, не хотелось бы сесть, потому что все-таки у меня есть нормальная работа, за которую мой работодатель мне платит.

Давайте не будем его, да, открывать миру, чтобы он не прекратил вам платить.

Да-да-да. А второе ― не то чтобы появился страх перед полицейскими, но просто есть какая-то тревожность, потому что все-таки все эти две недели большинство вещей, которые мне были нужны, зависели исключительно от их благосклонности. И кажется, что это абсолютно неправильная ситуация, теперь я как-то очень настороженно к ним отношусь. Не то чтобы я раньше была готова им доверять, но теперь, испытав все прелести от обысков до административного ареста, я очень не хотела бы взаимодействовать с правоохранительными органами в ближайшее много-много времени.

Как преследование фонда и вашего молодого человека влияет на вашу бытовую жизнь? На вашу профессиональную ― мы знаем как. На вашу бытовую жизнь, какие у нас есть ограничения, что вы можете и не можете делать? Или это совершенно никак не разнится с жизнью до?

Например, на митинг может ходить только один из нас, и в данном случае получилось очень неприятно, потому что Жоре дали сразу же десять суток, как он приехал в Москву, еще до митинга, и, соответственно, по нашему внутреннему регламенту я на митинг не собиралась. Но, как показала практика, для того, чтобы сесть, это и не обязательно.

Есть какие-то вещи, которые мы давно предприняли, не знаю, выписывание доверенностей друг на друга и для других доверенных лиц, список вещей, которые нужны в спецприемник, индивидуально составленный. В общем, такие вещи, их приходится заранее продумывать. Какие-то секретные коды у нас есть, которые сообщают друг другу о происходящем.

Как ваши близкие, возможно, родители, реагируют на то, что с вами сейчас происходит? Они поддерживают ваши политические взгляды, они беспокоятся? Как у вас строится коммуникация?

Моя семья очень меня поддерживала и поддерживает всегда во всех ситуациях. Они, конечно же, переживали, но больше из-за того, что это какая-то новая абсолютно ситуация, которая происходит со мной. К Жоре-то они, в принципе, привыкли. Да, они, конечно, переживали, мама зарегистрировалась в твиттере для того, чтобы рассказывать в твиттер какие-то вещи, которые я сообщаю ей по телефону. Все-таки в спецприемнике связь ограничена 15 минутами, а какие-то критические вещи, например, что в туалете нет занавесок и на туалет смотрит камера, хотелось бы сообщить для того, чтобы как можно скорее исправить. Мама была моим ретранслятором и вообще стала суперпубличной.

И дальние родственники тоже передавали мне все приветы, хотели приезжать, передавать передачки и так далее. То есть я не видела там никакого негативного комментария со стороны кого-либо.

Вас никто не осуждал.

Мы уже совсем подходим к концу, не остается совсем времени, но я хотела бы спросить про Алексея Навального. Это центральный сюжет происходящего, все закручено на возвращение Алексея Навального, на фильм о дворце, вообще на уголовные дела и акции протеста, которые пошли после. Наверняка обсуждаете дома возвращение Алексея, и его решение вернуться, и смелость его, совершенно уникальную, с моей точки зрения. Я как-то подсказываю вам правильный ответ, но думаю, что в этом месте мы точно сходимся. Совершенно невообразимую ни по каким меркам смелость при возвращении.

Как вам кажется, как у Алексея в голове вот это соединяется? Вот эта готовность оказаться в тюрьме. Как вам кажется, сколько он готов сидеть в тюрьме, чем он руководствуется, какими соображениями? У него состояние эйфории или что-то другое? У него вера во что? Вот такой набор, да, из которого вы можете выбрать все, что вам хочется.

Мне кажется, что возвращение в Россию было для Алексея единственным возможным вариантом как для политика и для человека. Конечно, это страшно ― после того, как тебя пытались убить, возвращаться в ту же страну, где нет никаких легальных механизмов воздействия на людей, которые пытались тебя убить, нет никаких механизмов защиты. Это страшно, но, как показала практика, Алексей мало чего в этой жизни боится. Он поступил, на мой взгляд, единственно возможным способом, потому что непонятно, как может человек дальше избираться и быть оппозиционным политиком, если он сидит где-то в другой стране, как он может, не знаю, призывать людей на митинги, если он сидит в другой стране и сам на эти митинги не выходит?

Мне кажется, что Алексей поступил правильно, я тоже восхищаюсь его смелостью. Я не думаю, что Россия сейчас будет его выпускать, несмотря на решение Европейского суда по правам человека.

Да, непохоже.

Я не думаю, что там что-то кардинально изменится, но посмотрим, все-таки это будет происходить не бесконечно, никто не вечен, надеюсь, что Алексей выйдет как можно скорее.

По решению Минюста России ФБК включен в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента