Никита Михалков и МУЗЫ

Никита Михалков и МУЗЫ Ольга Шакина и Анна Монгайт ведут конструктивный разговор о русском кино под непрекращающийся кашель одной из муз. 

Никита Михалков: "Я не  читаю кинокритику, они абсолютно не занимаются разбором фильма. Они занимаются только тем, на чем режиссера можно поймать".

Должны ли кинокритики любить русское кино только из патриотизма? Как можно противостоять обаянию Никиты Михалкова?  Подробности в полной записи программы МУЗЫ.

Монгайт: У нас в студии Никита Сергеевич Михалков. Скажите, пожалуйста, от каждого вашего фильма ждут откровения. Это уже 100% так, это подтвердили все последние события.

Шакина: От каждой вашей фразы ждут откровения, я бы сказала.

Михалков: Какой ужас.

Монгайт: Трудно ли жить с такими завышенными требованиями аудитории? Я бы даже сказала не завышенными, а очень высокими.

Михалков: Вы знаете, важно же кто завышает их и зачем? Потому что, когда твою планку завышают для того, чтобы доказать, что ты не можешь взять высоту – это одно дело. Когда твою планку завышают для того, чтобы ты попытался ее взять, и берешь – это другое дело. Мне кажется, здесь самое главное – не перепутать одно с другим. Потому что, если ты берешь на себя некую миссию, что ли, то ты ее и тащишь. Я, слава Богу, этого не делаю, хотя, как вы сами прекрасно понимаете, огромное количество моих недоброжелателей как раз и завышают эту планку для того, чтобы доказать, что я ее не беру. А у меня и задач-то таких нет и целей. Другой разговор, когда люди делают из тебя монстра для того, чтобы потом самим боятся – это их проблемы. Я в этом принимать участия не могу – это их жизнь.

Шакина: Никита Сергеевич, по поводу недоброжелателей, честно-то говоря, любой ваш недоброжелатель – вам неровня. То есть, вы – абсолютно такой титан, которому равного противника нет. У меня есть такое ощущение. Мы недавно это с критиков Ромой Волобуевым обсуждали, что есть такая абсолютно титаническая фигура и ей просто не с кем вступить в равный бой.

Михалков: Кошмар какой-то.

Шакина: Как вы себя чувствуете? Вы же абсолютно один в поле воин. И я это без всякой лести говорю вам.

Михалков: Вы понимаете, есть замечательная мысль, что Господь креста не по силам не дает. Значит надо тащить это. Ну и важно как ты сам к этому относишься. Ведь у меня нет желания с кем-то биться. Правда, правда и не надо так хитро на меня смотреть.

Шакина: А вот мне кажется, что это не так.

Михалков: Я - весы по знаку зодиака.

Шакина: Хорошо, а у вас есть желание, чтобы вас кто-то уравновесил?

Михалков: А я, вообще, зачем об этом должен думать-то? Вот вы можете представить, чтобы человек говорил: «Кто бы меня уравновесил»? Я живу своей жизнью, я делаю то, что мне нравится, хорошо ли, плохо ли. Я отвечаю за свои слова, я отвечаю за то, что я делаю. Чтобы там не говорили, как бы не пытались говорить, что, мол, кончился – не кончился Михалков, все – дедушка старый, маразматик – я делаю свое дело, и я за него отвечаю. И когда на моей картине, скажем, на «Цитадели» люди смеются и плачут и потом выходят в слезах с картины – неважно, что они потом напишут: придут домой и напишут, что это говно. Но моя-то задача не в том, чтобы услышать, что про меня говорят. Вообще, знаете, какая интересная штука: вот человек зависимый, слабый и не очень одаренный, он зависит от того, что про него говорят другие. А человек независимый и не слабый, он зависит от того, что он сам про других думает.

Шакина: Это правда. Мне мой психотерапевт тоже так все время говорит.

Михалков: Вот видите, так что я еще и психотерапевт, оказывается.

Шакина: Отлично. Но критические мнения вы в расчет принимаете? Читаете критику, которую пишут?

Михалков: Читаю критику, но я не читаю то, что сегодня называется кинокритикой. Она вообще ничего не имеет никакого отношения к искусству. Как я сказал, их надо было на 5 метров похоронить, а я буду с удовольствием поливать цветы, потому что дело в том, что они абсолютно не занимаются разбором. Я даже представляю себе, сидит такой критик и пальцы загибает на чем можно. А потом выясняется, что он картины не видел, потому что он занимался только этим. Он занимался только тем, чтобы найти на чем же можно его, так сказать, поймать. Для меня это само по себе не приемлемо, потому что меня интересует та критика, в которой существует созидательное начало. Тебе может не нравится моя картина, но ты хотя бы, если бы ты почувствовал как это трудно делать. Просто поднять такую картину: два больших фильма и 13 серий для телевидения, которые не являются срезками от того, что не вошло в картину. Если ты к этому относишься с уважением, то можешь посетовать, что не вышло, не получилось, ошибка…

Монгайт: Это такая странная претензия к критикам: а вот вы не умеете снимать кино, и вы не можете почувствовать как это трудно, они действительно не могут почувствовать…

Шакина: Но они могут вообразить, допустим.

Монгайт: …Поэтому вы не можете трезво оценить ситуацию.

Михалков: Кто?

Монгайт: Ну, вот вы говорите, что, пусть они хотя бы почувствуют как это трудно снимать.

Михалков: Дело даже не в этом. Они могут чувствовать или не чувствовать – это другой разговор. Они не могут не видеть масштабы, так не бывает. Когда мне говорят то-то или то-то, у меня очень простой ответ на это – ребят, ну, хорошо, это плохо, а что хорошо тогда-то? Всегда же бывает – мне не нравится это, вот вы мне не нравитесь. А мне нравится вот кто, допустим. Или наоборот, сейчас не имеет значения.

Шакина: Мне сейчас приятно было.

Монгайт: А я обомлела, честно говоря.

Михалков: А когда говорят, плохо-плохо, а что хорошо? А выясняется, что, а что хорошо? То, что собирает деньги. Деньги собирают «Яйца судьбы». Ну?

Монгайт: Вы следите за тем, как собираются деньги и вообще, важно ли вам это?

Михалков: Я, естественно, слежу за этим, но дело в том, что мы априори должны понимать, что сегодня никогда военная драма не может окупиться сама, никогда.

Монгайт: Почему, это же экшен?

Михалков: Потому что отечественные кинематографисты отучили зрителя любить свое кино. Есть люди, которые говорят: «Я вообще не буду смотреть русское кино. Я буду смотреть другое». Отучили работать зрителя в зрительном зале.

Шакина: Вы имеете в виду людей, которые снимают «Иронию судьбы-2»?

Михалков: Я имею в виду людей, которые снимают кино без любви к тем, о ком они говорят. Без сознания того, что констатировать мерзость легко, а вот ты мне расскажи, что мне делать. Ты на чьей стороне? И если между зрителем и экраном нет живого контакта, то кино превращается в гарнир попкорну. Но лучше же, чтобы было наоборот, согласитесь.

Шакина: Не всегда. Мне кажется, когда кинематографист не говорит что делать, а ставить проблему, кино превращается как раз в четкое проблематическое кино. Человек сам должен подумать.

Михалков: Назовите.

Шакина: Михаэль Ханеке.

Михалков: Ну, нет…

Шакина: А вы имеете в виду наших?

Михалков: Я говорю про русское кино. Там-то замечательно все. Самое интересное другое, это произошло за 3 года. Когда я выпускал картину «Двенадцать», я был убежден, что эта картина для людей старшего поколения – 40 и выше.

Шакина: И все на нее пошли.

Михалков: И пошли – молодежь. И я тут – опа! Какое счастье! За 3 года мы потеряли своего зрителя, за 3 года!

Шакина: Каким образом?

Михалков: Именно этим. Понимаете, какая штука, если серьезно говорить, то когда слабая, неталантливая, нищая, унижающая человека картина обзывается арт-хаусом и становится, так сказать…ну что, нет, что ли? Ну, скажите, что вы морщитесь?

Шакина: Я бы сказала, честно говоря, что нет.

Михалков: Ну, скажите.

Шакина: Что именно сказать? Пример картины привести?

Михалков: Да.

Шакина: Алексей Мизгирев – «Бубен, барабан», если вы видели.

Михалков: Конечно, видел. Я все картины видел.

Шакина: Мне кажется, это абсолютно не унижающая человеческое достоинство картина.

Михалков: Так я же не про все говорю.

Шакина: А о какой вы говорите, назовите мне.

Михалков: Не могу.

Монгайт: А давайте переведем разговор немного в другую плоскость. Вы говорите, что в России перестали смотреть русское кино. Я хотела бы привести в пример вашу цитату, где вы еще говорите, что русские критики не ценят русских режиссеров. Давайте послушаем и потом прокомментируем вместе с вами, потому что мы выбрали такой формат…

Михалков: Давайте, давайте, конечно, мне же интересно.

Шакина: Что бы вы дискутировали с самим собой.

Михалков: Кинокритика России, я уже сказал это и повторю в этом году еще раз, - ее на пять метров в могилу закопать и посадить цветок сверху! Потому что в ней нет трепетного отношения к тому, что это их соотечественники работают.

Монгайт: Почему русская кинокритика должна любить русских режиссеров по принципу патриотичности?

Михалков: А кто так сказал?

Монгайт: Я так поняла из вашей цитаты?

Михалков: Секундочку. Вы понимаете, разрушенное кино, разрушенная индустрия. Вы не представляете себе, что такое сегодня снимать такую картину, как «Утомленные солнцем». Когда целые звенья людей технических профессией вымыты просто, их не существует. Поэтому, когда возникает что-то – я именно это и имею в виду. Ну, хорошо, как угодно относитесь к Никите Михалкову и к его искусству, творчеству и фильмам, но русская картина на Каннском фестивале. Ее двадцать минут принимают, вы наверняка видели ролик, как ее принимают – это не инсценировка, это так было. Не важно, забыли про это. Что написано на сайте кинокритиков, когда картина не получила приза? «Ура! Мы сделали это»!

Шакина: Никита Сергеевич, а вам не все равно?

Михалков: Одну секундочку. Мне не может быть это все равно. Мне может быть все равно, кто это говорит. Мне не может быть все равно сама тенденция. Ну как она может быть все равно? Ну, вот представьте себе французскую картину, которая попадает на Каннский фестиваль или американскую, и когда она не получает что-то, а критика там говорит, что ну все, ну наконец-то мы это сделали!

Шакина: Послушайте, но дело же не в том, что вы русский режиссер и что у вас российская картина. Дело в том, что вы – фигура тенденциозная, и проект у вас амбициозный.

Михалков: Правильно, моя радость, правильно! Поэтому я и говорю, что это не кинокритика. Правильно?

Шакина: Я бы не сказала.

Михалков: Вы – человек тенденциозный, да? А есть кинокритика. Они критикуют кино или меня?

Шакина: Вы знаете, вы настолько действительно социально значимая фигура, что рассматривать ваше кино в отрыве от вас очень сложно.

Михалков: Потрясающе. Ну хорошо, вы знаете, вы сейчас напоминаете мне партком студии «Мосфильм».

Шакина: Классно! Наконец-то я кому-то напоминаю партком.

Михалков: Объясню. Который написал на карточке актерской Каюрова, который сыграл Ленина – «В отрицательных ролях не снимать», потому что он сыграл Ленина.

Монгайт: Это абсолютно про вас. От вас ждут исключительно событий №1, высказываний №1, в свое время ожидали, что вы будете баллотироваться в президенты.

Михалков: Правда?

Монгайт: Это всячески обсуждалось.

Шакина: Перед премьерой «Сибирского цирюльника».

Михалков: И в «Сибирском цирюльнике» меня видят на коне в образе императора и решили, что это моя репетиция въезда в Кремль. Ну ребята…

Монгайт: Родина вас видят царем, это же так.

Михалков: Вы меня кем видите?

Монгайт: Мы вас видим важнейшей фигурой в российском кино, поэтому впервые в истории вы у нас единственный гость в программе, потому что мы не можем никого рядом с вами посадить.

Шакина: Я вас вижу титанической фигурой, при этом приятным человеком в очках.

Монгайт: Мы даже обсуждали перед началом программы, как бы так с вами провести интервью, чтобы не поддаться вашему обаянию, чтобы удержаться и быть трезвыми, серьезными людьми.

Шакина: Очень долго друг друга убеждали.

Михалков: Вы что, серьезно?

Монгайт: Абсолютно.

Михалков: Скажите, пожалуйста, мне жутко интересно, а как это вы делали? Как вы убеждали друг друга, чтобы не поддаться обаянию?

Шакина: Мы репетировали. Мы посадили перед собой человека – вот это Никита Сергеевич Михалков. Как мы будем себя с ним вести? Проехали.

Михалков: Стоп-стоп-стоп.

Шакина: Никита Сергеевич, ваше обаяние известно всем.

Михалков: Это самое интересное как раз – вот что вы делали, когда вы посадили человека.

Монгайт: То, что мы делали, мы делаем сейчас.

Михалков: Это вот то, что вы репетировали?

Монгайт: Нет, мы, конечно, не так хороши, как были на репетиции.

Михалков: На репетиции вы были пожестче?

Монгайт: Мы были пожестче, это правда. Это трудная роль нам досталась. Если вы не тот человек, который является все-таки во многом фигурой №1 в российском кино, телезрители интересуются, а почему же вы тогда ездите с мигалкой?

Михалков: А я причем? Я что езжу с мигалкой как человек кино? Я езжу с мигалкой как председатель Общественного совета министерства обороны Российской Федерации и более ничего. И машина эта принадлежит министерству обороны. А когда люди подменяют одно другим и говорят: «Вон надо же, режиссер! Почему у него мигалка?».

Шакина: Почему у Сокурова мигалки нет, говорят они?

Михалков: Да я могу ему хоть свою отдать, пусть он станет председателем.

Шакина: Мифическое полотно – Никита Михалков передает Александру Сокурову мигалку.

Михалков: Проблема в том заключается, что это не скипетр, это всего-навсего мигалка, поэтому Сокурову нужно подарить ее вместе с машиной, во-вторых, ему надо переехать в Москву и стать председателем Общественного совета министерства обороны. И он ее получит и будет с ней ездить.

Монгайт: Скажите, пожалуйста, а зачем вам совмещать такое количество общественных функций? Вы действительно очень много чего делаете, кроме того, что вы снимаете кино. Что это вам дает?

Михалков: Да ничего не дает. Это беда, я ж не сам напрашиваюсь.

Монгайт: Как же вышло так?

Михалков: Вот так. Вы ж сами сказали: человек №1.

Монгайт: Но вы сами принимаете на себя эти функции, вы же соглашаетесь.

Шакина: Вы же не соглашались, что вы человек №1.

Михалков: Правильно, так это же вы говорите сейчас. Вы же сами говорите.

Шакина: Не мы же вам мигалки-то даем.

Михалков: Правильно, не вы нам даете мигалки.

Монгайт: Но вы соглашаетесь исполнять такое количество разных функционерских ролей, получается?

Михалков: Это общественные роли. Ну да, к сожалению, должен сказать, что это не все интересно. Есть вещи, которые просто совсем неинтересны.

Монгайт: А что из этого интересно?

Михалков: Интересно, например, совет при президенте по культуре и искусству. Это интересно в силу того, что там лей могут быть приняты решения, которые, на мой взгляд, могли бы каким-то образом, по крайней мере, если иметь в виду премии государственные для деятелей культуры, там есть возможность все-таки отметить тех, кто, как кажется тебе, чего-то достоин. Российский фонд культуры – это очень интересно. А что касается министерства обороны – это архиинтересно. И, к сожалению, редко удается довести до конца все, что задумывается. Но я вам должен сказать, что я тоже думал, что это вещь формальная: ну попросили – попросили. Но когда ты ездишь по частям, это же не артист приехал, когда вдруг проблемы, когда к тебе обращаются – это очень интересно и, самое главное, что это, может быть, один из действенных рупоров для того, чтобы соединить тех, кто там внизу, с теми, кто в министерстве.

Монгайт: А что удалось сделать вот этому совету при министерстве обороны?

Михалков: Очень многое.

Монгайт: Например?

Михалков: Ну например, все, что связано с неизвестными, неопознанными телами после войны наших воинов, например, вещи, связанные с обучением, эти самые городки, в которые мы приезжали и видели, что там происходит и пытались, и вроде какие-то вещи удалось сделать. Ну там много.

Монгайт: Вы знаете, на телеканале «Звезда» дедовщину называют казарменным хулиганством. Как вы к этому относитесь? Телеканал «Звезда» ведь в подчинении министерства обороны?

Михалков: Вы мне объясните, в чем разница.

Шакина: Между дедовщиной и казарменным хулиганством?

Монгайт: Не признают наличие дедовщины.

Михалков: А какая разница – казарменное хулиганство или дедовщина, если это кончается синяками, побоями или смертью? Какая разница, как это называется?

Монгайт: Культура, в частности, ваше кино может как-то повлиять на ситуацию с дедовщиной в армии? Вы же снимаете, сейчас сняли такой масштабный фильм про войну – как-то он должен стать…

Шакина: И про военное братство в какой-то степени.

Михалков: А вы видели фильм?

Шакина: Естественно.

Михалков: А какое отношение к дедовщине он имеет?

Монгайт: Это военное братство, другое отношение к армии.

Михалков: Вы понимаете, какая штука – не в оправдание этому – но в армии всегда существовали годки и всегда существовали салаги. Это всегда было и это всегда будет, это даже к бабке не ходи – всегда будет. Я же служил на Дальнем востоке…

Монгайт: Вы служили? Да? Я не знала.

Шакина: Еще бы Никита Сергеевич не служил.

Монгайт: А я не знала.

Михалков: Счастливейшие годы в моей жизни. Лозунг построят, скажут – потрясающе.

Монгайт: Я прям вижу, как эта цитата разлетается по разным медиа – «Счастливейшие годы в моей жизни – служба на Дальнем востоке».

Михалков: Я вам должен сказать, что я моего сына отправил служить на три года в морские пограничники. Тоже. Вообще я считаю, что если ты хочешь жить в этой стране, в нашей стране, и ты мужчина – это ты обязательно должен проходить службу.

Шакина: А его не били в армии?

Михалков: Били. Кстати говоря, может быть, били именно потому, что его фамилия была Михалков. Но я сейчас не об этом хочу сказать.

Шакина: Неплохо.

Михалков: Я хочу сказать о том, что это замечательная такая шутка армейская. Дедок говорит: «Слушай, мне служить день-ночь, день-ночь, а тебе – зима-лето, зима-лето и домой». Это всегда было. И тут самое главное, чтобы не происходило того перехода грани, когда это превращается в унижение человека безвозвратно.

Шакина: Или когда, например, человек человека просит сесть на корточки, после чего у него отнимаются ноги.

Монгайт: Скажите, пожалуйста, как вы планируете дальше собирать деньги на кино? Какие вообще сейчас вам видятся схемы? Государство, частные инвесторы?

Михалков: Вы спрашиваете про меня?

Монгайт: Да, именно про вас как режиссера.

Михалков: Вы знаете, полжизни работаешь на имя, полжизни имя должно работать на тебя. Когда я гарантирую тем, что я делаю, что мы не пилим на берегу деньги, они все на экране. Вы знаете, что мы за эти 8 лет в результате кроме зарплаты не получили ни одной копейки? И не получим, потому что картина не соберет того, чтобы она стала возможным при отдаче денег кинотеатрам. Не получим даже просто – не получим и не получим. Но моя-то радость заключается в том, моя личная радость, что все, что мы имели, мы вложили в картины. И это видно на экране. Это не на крупных планах снятое кино, причем на длинной оптике, чтобы был размыт фон немножко, чтобы не так было понятно, что там ничего нет. Это на чистом сливочном масле.

Монгайт: Это видно. В сливочном масле не откажешь.

Михалков: А вот это как раз для меня и есть вещь знаковая, когда я говорю: «Ребята, инвесторы, вам нужно кино такое или нет? Как вы думаете, русскому зрителю нужно такое кино или нет? Если не нужно, вопросов нет, я могу не снимать. Я могу снимать где-нибудь в другой стране, не имеет значения. Классику – пожалуйста. Тогда вы останетесь, не потому что я один - Федя Бондарчук собирается снимать. Нужно вам такое кино? Если не нужно – вопросов нет, до свидания. Если нужно, вы должны быть готовы к тому, что это убыточная вещь, она планово убыточная вещь».

Шакина: Подождите, но то, что убыточная, это не значит, что ненужная? И не факт, что не нужно снимать, если оно не нужно.

Михалков: Правильно. Вот именно эту точку зрения я и отстаиваю – если это кино не приносит вам прибыли, это не значит, что оно не должно быть. Оно должно быть в любом случае, потому что любая такая кинодержава как Россия, она не может существовать без большого стиля. Это называется большой стиль. И когда существовал Бондарчук.

Шакина: Старший.

Михалков: Старший. Когда существовал Озеров, Гайдай, Чухрай, то был и Тарковский, и Герман, и Кира Муратова. Они все сосуществовали.

Шакина: Кира Муратова пусть с легким опозданием на 20 лет.

Монгайт: В продолжение разговора о заработках, о сливочном масле, о том, на какие деньги делается кино, мы хотели бы привести цитату из самого Никиты Сергеевича, посвященную вот той спорной истории про 1% с DVD-болванок.

Михалков: Не Михалков это придумал, не Михалкову это дали. Это конкурс, который был выигран. Теперь, допустим, не мы выиграли, а выиграли его другие – дагестанцы или еще кто-то. Это все равно будет собираться, только с Михалкова проще спросить, куда деньги девались, а с них будет трудно спросить. Они просто не ответят, куда они девались. Нет и все. Только что были, не знаем. Можно ли вот то, что я вам рассказываю, превращать в истерику по поводу того, что Михалков барин. Бред, это бред. С другой стороны, что, нет, я не барин, я другой? Я работаю по 18 сезонов?

Шакина: Никита Сергеевич, а почему с вас проще спросить?

Михалков: Потому что я на виду.

Шакина: А кто-нибудь другой уйдет в подполье?

Михалков: Конечно. Понимаете, какая штука – никто же ведь не хочет, а что там, стойте-стойте, что там происходит – объясните? Монгайт: А что там происходит?

Михалков: Объясню. Этот налог собирается, этот сбор, во всем мире, кроме Белоруссии, по-моему, и Кубы.

Шакина: К Белоруссии и Кубе не придерешься.

Михалков: Это закон, который принят в Думе и одобрен правительством. А дальше объявляется конкурс, и вот та организация, о которой я говорю, это дочерняя организация от бывшего ВООАПа – Всесоюзного общества охраны авторских прав. И оно имеет разветвления и отделения в 70 или 80-ти субъектах федерации. Ну кому нужно? И другие есть претендующие.

Монгайт: Вам все завидуют, получается.

Михалков: Мне проще сказать – зависть, зависть. Но мне завидуют, хотят понять это, не хотят понять, поэтому можете представить себе, что я начинаю по этому поводу оправдываться или дискутировать? Нет. Не хотите – пусть другой будет это делать, я это не придумал, я на это не напрашивался, это так случилось. Другой разговор, давайте посмотрим, а собрали – а куда девали? Вот вопрос.

Шакина: Кстати, куда девать?

Михалков: Пока никуда не девали. Вы поймите такую вещь, особенно сегодня. Ведь это же поддержка людей, которые не имею ничего сегодня, они когда-то снимали кино. Сколько денег – это зависит от количества копий, которые сделаны.

Монгайт: То есть это пенсионеры?

Михалков: Нет. Это идет музыкантам, которые сегодня музицируют и записывают диски, это идет в кино. На эти деньги могут быть, на то, что остается, это все прозрачно – фестиваль, может быть, кому-то помочь и т.д. Дело в другом. Дело в том, вот ужас нашего существования заключается в том, что люди начинают априори тебя в том, что бы с удовольствием сделали сами.

Монгайт: Не исключено.

Михалков: А так как им этого не дано, они начинают предполагать, что ты как раз и делаешь то, что хотели сделать они.

Монгайт: Объясните тогда претензии к вам по поводу строительства гостиницы в Козихинском переулке. А это?

Монгайт: А что потом Никите Сергеевичу делать? Может, ты заразная? Можем продолжать, как ты себя чувствуешь?

Шакина: Неважно. Сейчас водички отопью – продолжим.

Михалков: У меня был гениальный случай. Приехали в Америку и очень здорово пили в самолете. Приехали такие не то что пьяные, такие груженные. В Нью-Йорке нас встречает такая американка – How are you? You look so good! И такие у нее зубы, и она с такими куриными ногами жилистыми, с папкой большой, там бумаги. Мы садимся в лимузин, нам плохо. Я в карман залез, а у меня там ириска лежит. Я говорю – do you want some Russian candy? Она – wow, unbelievable! И все.

Шакина: А что это за ириска-то была?

Михалков: Помните вообще, что ириска такое?

Монгайт: Они зубы склеивали.

Михалков: Она так ее, ну что вы не знаете, что за конфета - ириска?

Шакина: Естественно мы знаем ириску.

Михалков: Так вот ириска к ней попала в рот, и она боялась его раскрыть, пока она не рассосется.

Монгайт: Скажите, пожалуйста, зачем вам тогда гостиница в Козихинском переулке, если в принципе, вы готовы отказаться от всех своих функций, все перепасовать людям желающим?

Михалков: Я вас умоляю. Зачем вам гостиница в Козихинском переулке, если вы готовы отказаться от всех своих общественных работ – что за?

Шакина: Мне, например, просто было так обидно, когда эти буквы «ТриТэ» пропали. Я так проходу по Трехпрудному – где «ТриТэ»? Нету «ТриТэ». Как же так?

Монгайт: Люди бастуют, сопротивляются строительству.

Михалков: Если совсем по-честному и просто. 20 лет мы там сидим, разваливающийся дом. Из них почти 11 лет мы пробивали все разрешения – в мэрии, у Лужкова, чтобы нам разрешили. Нам возвращали все бумаги, мы опять начинали. За это время вокруг все строились, и мы терпели, как у нас тряслись окна, стекла, и там долбили. Мы терпели, потому что мы надеялись, что когда-нибудь скоро у нас это получится. Через 9, или я не знаю, сколько лет мы все бумаги собрали, и нам подписали – ладно, неудобно уж, неприлично, нам подписали. Слава тебе, господи. Так вот когда нам подписали, и мы начали это делать, вдруг выяснилось, что ж такое-то, что произошло?

Монгайт: А почему люди возмутились, поясните? Местные жители? Татьяна Догилева? Даниил Дондуреев, в конце концов.

Михалков: Я не хочу обсуждать Таню, убежден совершенно, пройдет какое-то время, Таня это все прочтет и увидит, что она наговорила и делала, и будет ей ужасно больно и горько. Больно и горько, потому что это все неправильно, ложь, просто нормальная ложь. Угрожал кто-то ей – просто ложь. Вы посмотрите, какая штука. Значит, возможность построить новое здание в этом месте для нас – это преступление, из-за которого начинаются демонстрации. Почему? Что случилось? Те, кто стоят рядом с нами, и еще на 5-4 этажа выше, чем то, что мы строим – почему они тогда здесь стоят? Почему с другой стороны стоят здания, которые построены тоже, это тоже новодел? Это несправедливо. Почему Михалков? Потому же и болванки.

Монгайт: Потому что все вопросы к вам.

Михалков: Не вопросы ко мне, а причина во мне. В данном случае я ничем не могу им помочь, потому что, во-первых, это несправедливо, а во-вторых, это неправда. А в-третьих, в конце концов, если мы получили абсолютно законно все эти документы, это можно проверить, даже то, что говорится и в чем нас подозревают, проверить – так или нет, все экспертизы проделанные. И почему этого нельзя делать, у меня абсолютно не существует в данном случае такого – а может, вы все-таки откажетесь? Почему? Я думаю, что то здание, которое будет там построено, оно реально украсит этот переулок действительно. Я не знал, что вы будете этот вопрос задавать, я принес бы вам эскизы, очень красивые эскизы, это такое арт-нуво, совершенное начало века.

Монгайт: Вот в этом году разные ваши действия и поступки обсуждались бесконечно. В какой-то момент вы решили создать свою страничку в Живом Журнале. Почему вы решили это сделать, кто вам посоветовал? Как возникла эта идея?

Михалков: Отряд не заметил потери бойца?

Монгайт: Не заметил.

Михалков: Вот это шоу!

Монгайт: Вот это настоящее честное телевидение.

Михалков: Идет. Так вот. Так про что вы? Пришла-пришла.

Монгайт: Так вот почему вы решили открыть свою страничку в Живом Журнале?

Михалков: Да потому что открыто 20 сайтов, Н.Михалков, Никита Михалков – от моего имени. Можете себе представить такую штуку – я говорю совершенно другие вещи, а вы в слезах сидите.

Шакина: Каждая по своей причине – одна кашляла, другая смеялась, мне кажется.

Михалков: Признаюсь честно, как только вы вышли, она начала хохотать просто безудержно.

Шакина: Знаете, мы знакомы 15 лет, за ней это водится.

Монгайт: Вы хотели рассказать про ЖЖ, а перевели стрелки на мои слезы.

Шакина: Нет-нет, сейчас Никита Сергеевич расскажет про ЖЖ.

Михалков: Расскажу, конечно. 20 сайтов открыто от моего имени, где пишется – «Мне подарили вертолет, я теперь буду летать над вашими пробками и срать вам на голову». От моего имени. Ну хорошо, вы можете про меня писать, что угодно. Но что же вы от моего имени-то пишете? Причем обратите внимание, это непечатный текст. Я появляюсь сам. Все претензии ко мне. Что вы хотите мне сказать? Вот моя точка зрения. Интересно – смотрите, неинтересно – не смотрите. Должен вам сказать, что это очень увлекательная штука.

Монгайт: Вы отвечаете людям, которые комментируют ваше появление в ЖЖ. Никита Бесогон мы имеем в виду.

Михалков: Я отвечаю на все. Я вообще не пишу, я выхожу на экран. Я выхожу нормально в KIWI-версии.

Монгайт: Никита Сергеевич, а вы сами себе снимаете для ЖЖ или Опельянц?

Шакина: Хороший вопрос.

Михалков: Опельянц очень дорого стоит.

Монгайт: А кто вас снимает?

Михалков: Я обхожусь любителями.

Шакина: Любителями вас или видео-любителями.

Михалков: Любителями. Вы так не говорите, а то опять закашляете.

Шакина: Я вообще точно буду все время кашлять, можно на меня не обращать внимания.

Михалков: Это бомба.

Михалков: Вы были таким важным ньюсмейкером еще по другому поводу, связанному с молодежной аудиторией, где вы рассказали про ваш опыт с гашишем и Бертолуччи. Сначала мы покажем цитату, а потом вы прокомментируете.

Михалков: Я не пробовал тяжелого. Я пробовал в Америке марихуану, пробовал, очень смешная была история на «Сибириаде», очень смешная. Приехал Бертолуччи на съемки к Андрону и подарил ему ноготь гашиша. Причем так тайно. Козявка такая большая коричневая. И, значит Адабашьян, Андрон и я. И, не зная, что с этим делать, мы всю эту козявину засунули в сигарету. Мы сели, такой ритуал, мы вкурнули. Через минуту Андрон, или через полторы или три, обняв унитаз, кричал маралом в туалете, а у нас с Адабашьяном началась чудовищная смеховая истерика, чудовищная! Поводом для смеха была телеграмма, которую якобы Андрон на следующий день якобы послал Ермашу, министру кинематографа: «Снимать не могу, кончился гашиш».

Монгайт: Никита Сергеевич так радуется собственным цитатам, невозможно это не показать. Вы представляете себе, какое у нас сейчас прекрасное время. 20 лет назад, например, вы выступаете по центральному телевидения, в эфире государственного, второго по значению, даже первого, канала.

Шакина: Аня, ну во-первых, диктор не кашляет.

Монгайт: Вот вы рассказываете внезапно про такой необычный опыт.

Михалков: Ну и че?

Монгайт: Вы не боитесь, у нас там есть Госнаркоконтроль, который может как-то негативно отреагировать, аудитория.

Михалков: Я рассчитываю, что я имею дело все-таки не с идиотами постоянно. Все-таки нормальные люди. Когда ты об этом рассказываешь так, то в этом ничего нет того, что ага, ну конечно, там написали – «Михалков – наркоман!». Оба, мы сделали это, он признался. Абсолютно живая житейская история. Действительно очень смешная. Мы с Адабашьяном с 3 этажа на 4-й поднимались 4 часа. Мы ползли вверх, начинали хохотать от одной этой идиотской телеграммы, якобы посланной Андроном «Кончился гашиш, не могу снимать». Утром так болел пресс. Ну и что? Я же не стал наркоманом после этого, слава тебе господи. А вы как?

Монгайт: Да я-то здесь причем? Я фактически не начинала. Но после такого позитивного вашего опыта я наверняка попробую.

Михалков: А вот Оля, по-моему, да.

Монгайт: Оля просто болеет.

Михалков: Я такого никогда не видел.

Монгайт: Мы, признаться, тоже.

Шакина: Мы поняли, что за свою репутацию вы не боитесь.

Михалков: В каком смысле?

Шакина: Вы можете говорить все, что угодно.

Михалков: Я говорю то же, что я отвечаю. А уж кто как это истолкует, это проблема не моя. Я отвечаю за то, что я говорю.

Монгайт: Вот именно сейчас я бы хотела дать послушать цитату, связанную с событиями в Японии, которую тоже очень активно комментировали в российской прессе.

Михалков: Начало этих событий уже происходит в Японии. Причем, понимаете, происходит, если серьезно говорить, как вам сказать. Вот это, безбожье. Дело даже не в вере (христианство – православное христианство, католическое, буддизм или ислам, я сейчас не об этом говорю), а безбожье внутреннее, отсутствие представления о том, что ты не один живешь, оно все связано. И вот это вот постоянное использование, унижение окружающего мира, включая людей, себя самих, детей, природы, всего остального, оно приводит к тому, что господь, кто бы он ни был, говорит: «Ребята, вы чего? Вы чего делаете?». И посылает бедным японцам 9-балльное землетрясение с цунами.

Вот это вот такая подтасовочка. Она заключается в том, что надо слушать, что я говорю дальше. Это может быть и в Москве, это может быть и в Нью-Йорке, это может быть где угодно. Вот я что имел в виду, а не японцев. Когда из этого вынимается - Михалков объявил, что Бог наказал японцев, это такая гнусная подтасовка.

Шакина: Прелестная любительница вашего таланта из газеты «Известия» Елена Ямпольская совершенно открыто в своей колонке написала, что японцев именно что бог наказал.

Михалков: Вы знаете, а только что я на улице видел человека, который писал в углу. Ну и что?

Шакина: Хорошо, приятно, что вы Елену сравнили с этим человеком.

Михалков: Лучше покашляй.

Шакина: Я уже откашляла свое.

Монгайт: Короче говоря, все переврали, вырезали из контекста.

Михалков: Не то что переврали, а просто осознанно, причем я после этого в этот же вечер разговаривал, мне позвонили Известия.фм, я точно передал мою фразу как цитату. Повторил слово в слово – никто не услышал. На «Эхо Москвы» тупо продолжали, и везде, и в интернете – люди оскорблены, как так можно? Но это вранье. Конъюнктура с ним бороться? Никак. Просто ждать, пока настанет время, когда это будет неловко, хотя этого не будет.

Шакина: Мне показалось – просто ждать, когда настанет апокалипсис и всех их поразит чем-нибудь.

Монгайт: Я делаю некий вывод из нашего разговора, что в принципе современная аудитория к вам необъективна.

Михалков: Нет, ну почему? Есть вещи, которые мне интересны и справедливы. Есть вещи, которые меня заставляют что-то переосмыслить. И этого много. Понимаете, дело не в том, что объективны - необъективны. Есть правда и есть ложь. Это очень просто. Я не верю, что Михалков, когда он говорит, что это ложь, что это действительно правда. Нет, он так сказал. Но я-то знаю, что я сказал. Поэтому самое глупое объявить. На что расчет? Что я начну доказывать, ругаться. Есть материал. Вот возьмите до конца его посмотрите, и вы поймете полностью, что я хотел сказать. Вырвать из этого контекста с тем, чтобы потом это… ну это знакомый журналистский прием, ничего особенного в этом нет. Но это неправда, я не говорил, я вообще не мог этого сказать в силу того, что обожаю Японию. Мне кажется, если бы я не был русским, я был бы японцем, потому что я так люблю их кухню. У них кухня вертикальная. Есть кухня в больших странах горизонтальная – в Китае, скажем, а у них – вертикальная. У них земли мало, и вся кухня из моря, и на каждой глубине есть нечто такое, что потом идет всегда в пищу. Одна переводчица замечательно мне сказала – «Вы знаете, почему вы нас никогда не поймете? Потому что вам никогда не понять, что такое сколько бы ты ни шел по земле, ты всегда упираешься в воду». Островная психология. И вообще я очень дружил с Куросавой, и я его очень любил, и он меня любил. Сказать, что ну….

Монгайт: Сегодня в нашем эфире был Никита Сергеевич Михалков, поклонник Японии, человек, который нам ответил честно на все вопросы.

Шакина: И который позволил мне покашлять.

Монгайт: И, конечно, абсолютно поломал все наши грандиозные планы, как не поддаться его обаянию. И ничего у нас не получилось!