Извините за такое, может быть, бездушное препарирование сюжета, но тут нужно разобраться. Почему это Беслан, а не «Хромая лошадь»? Конечно, потому что дети — со времен как минимум царя Ирода гибель детей всегда значит несопоставимо больше, чем гибель, ну я не знаю, солдат. То есть во-первых — да, дети. Во-вторых — власть. В каждой большой русской беде именно власть так или иначе оказывается соавтором той оглушенности, которую переживает нация, потому что когда к слезам и стонам добавляется вот это все — извинения перед Путиным, ссылки на «бузотеров», и, тоже российское фирменное, молчание именно в те минуты, когда должны быть сказаны самые весомые слова, нация обнаруживает себя наедине с горем и наедине со злом. Тут надо оговориться, что в сравнении с предыдущими трагедиями власть, да чего уж там — персонально Путин, — среагировала на все гораздо умнее и быстрее, чем можно было ожидать, но сама ситуация, когда к омертвевшему телу власти нужно прикладывать Путина и только Путина — больше ничего не работает, — характеризует российскую систему лучше, чем что бы то ни было. Кстати, все забыли уже книжку «От первого лица», первую каноническую биографию Путина, а там есть такая прямо жуткая глава про пожар на даче, в которой Путин на каких-то связанных простынях вытаскивает через окно из горящего дома своих тогда еще не знаменитых дочек — я думаю, этот опыт тоже как-то должен был на него повлиять сейчас, потому что если личное — то это личное, это сразу видно, и его кемеровские разговоры, даже с поправкой на ту «демографию», неуместную и бестактную — это тоже личное, это прямо бросается в глаза.
Особого разговора, конечно, заслуживают слухи, циркулировавшие в эти дни. Моя персональная практика в аду, наверное, не так велика — я работал во время «Булгарии», в Крымске, и еще, наверное, на десятке ЧП поменьше, и слухи, конечно, были всегда; в казанском морге я слышал, что где-то рядом с местом гибели «Булгарии» есть остров, на котором остались выжившие. В Крымске история — сама по себе, конечно, жутковатая, — мобильного морга, устроенного, как часто бывает, в рефрижераторах знаменитой торговой сети — эта история трансформировалась в какую-то жуть про развозимых по разным городам в этих машинах телах неучтенных погибших из зоны наводнения. Такие слухи есть всегда, и с течением времени они оседают в зоне конспирологических теорий, сходят на нет, но, пока не сошли, на равных конкурируют с официальными сведениями, потому что доверия к официальному в нашем обществе по умолчанию нет — и за это нужно сказать спасибо не какому-нибудь украинскому пранкеру, а репутации российского государства вообще. Репутация такая, что верить ему необязательно. И культ анонимного телеграма, и особая роль анонимных источников в прессе — я тоже много раз об этом писал, все растет из недоверия. И сейчас власть впервые оперативно и, в общем, эффективно озаботилась борьбой с этими слухами — нашли этого пранкера, показали родственникам погибших и пропавших все морги и хладокомбинаты, которые фигурировали в слухах, и, в общем, уже через сутки по телевизору спокойно транслировали те самые монологи из «вотсаппа», в которых звучало триста погибших или больше — когда все понимают, что это неправда, это уже можно цитировать, ничего опасного в этом нет. То есть был какой-то момент, когда власть стоило прямо похвалить за умение гасить панику, бороться со слухами, но такие мгновенья остановить никогда не получается, и дальше уже все как обычно — Путин говорит о соцсетях, у Соловьева Никита Михалков требует смертной казни для блогеров, которые сеют панику, ну и как-то уже никто не удивится, если завтра что-нибудь очередное запретят. Утром в четверг упал телеграм, и я думаю, у многих мелькнула мысль, что это не технический сбой, а — ну вот началось.
Не знаю, слышит нас сейчас власть или нет, но если вы говорите о блогерах, вот об этих противных хайпожорах из Ютюба, об этих безответственных болтунах, которые ради лайков готовы вообще на все — простите, а кто этих хайпожоров и болтунов всего две недели назад нанимал агитировать молодежь за явку на выборы? Это, что ли украинские или американские спецслужбы просили героев Ютюба и инстаграма говорить и писать, что надо идти голосовать? Нет, администрация президента. А кто год назад водил этих хайпожоров и болтунов в Госдуму, кто давал трибуну Саше Спилберг, кто создавал совет блогеров? Конкретный Вячеслав Володин, который сегодня как раз обвиняет американские и украинские спецслужбы в том, что за вбросом фейков стоят именно они. Я не говорю, что весь феномен блогеров нового поколения создан властью, но власть, по крайней мере, очень активно этим феноменом всегда пользуется, а теперь говорит о нем как о чем-то чужеродном и постороннем. И это уже похоже на БОРН, если помните, когда прежняя, сурковская администрация тоже хотела как-то наладить взаимодействие с правыми радикалами, а потом что-то пошло не так, и радикалы убили адвоката Маркелова и журналистку Бабурову. Радикалов посадили, а тех, кто с ними взаимодействовал — конечно, никто даже ни о чем не спросил, все так или иначе при деле, и, в общем, никто не виноват.
Но сейчас я попадаюсь, собственно, в ту ловушку, которую с этими блогерами нам и приготовили — нет, блогеры и пранкеры не главные герои кемеровского сюжета, и если даже того украинского пранкера убьют, — а это почти открыто обещают и к этому призывают разные комментаторы, особенно те, кто ссылается на Кадырова, — то это, конечно, не будет значить, что погибшие дети отмщены. Об ответственности — чьей угодно — в эти дни тоже много говорили и писали, очень популярна вот эта идея «виноваты мы все», и мне она ужасно не нравится, потому что это тоже увод от главных вопросов — нет, не «мы все» запирали двери кинозала, нет, не «все мы» вводили в эксплуатацию этот торговый центр, нет, не «все мы» брали взятки или обманывали. Не надо вот этого тут, пожалуйста.
О том, как ведет себя общество в поисках ответственности и дальнейших решений — моя колонка для Репаблика.
Ужасаясь состоянию системы, общество не может не искать рецептов собственного поведения. Этот процесс начался довольно давно, как минимум после Крымска, пришедшегося, что важно, на период постболотной реакции и сопутствовавшего ей разочарования. Тогда было модно говорить о малых делах и о самоорганизации, на Воробьевых горах вещи для жертв наводнения собирали рука об руку активист Болотной и омоновец, совсем недавно его избивавший. За несколько лет все рецепты опробованы и изучены. В эти дни, пока власть молчала, люди собирали деньги, придумывали гражданские механизмы для избежания повторения трагедии, готовили акции памяти на Пушкинской площади и Марсовом поле. И сбой за сбоем: сбор денег на счета Красного Креста вызвал энергичные протестымногих авторитетных благотворителей; в уличных акциях оказалась более сильной, чем хотелось бы, политическая составляющая (на это обращают внимание даже лояльные оппозиции лидеры общественного мнения), а утопичность массового общественного пожарного надзора, как и во всех кампаниях такого рода, обнаружится при первом столкновении с реальностью. Особенности кемеровской трагедии, в которой нет ни террористов, ни беспощадной стихии, ни вообще какой-то посторонней силы, располагают к тому, чтобы общество разочаровывалось в себе; самый частый штамп в публицистике этих дней – «виноваты мы сами». Встречать трагедию повышенными обязательствами по воспитанию в себе комплекса вины – занятие интересное, но едва ли способное что-то изменить. Честнее было бы исходить из того, что от общества ничего не зависит и что не изменится ничего вообще – такое отношение к реальности почему-то считается пораженчеством, но даже пораженчество лучше того обреченного оптимизма, к которому сейчас слишком многие готовы и которого так ждет от общества власть.
Фото: Сергей Гавриленко / Коммерсантъ
' style='fill:%23c4c4c4;fill-opacity:1'%3E%3Cpath d='M93.28-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.41-11.75zM98.5-57.4h2.52L94.7-45.67h-2.6l6.4-11.75zM103.78-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.4-11.75z'/%3E%3C/a%3E%3C/svg%3E)
