Кашин и постправда

Всегда мечтал начать программу со ссылки на британских ученых — пускай и на настоящих, на лингвистов. На этой неделе они назвали словом года, то есть главным из слов, появившихся в этом году, новое слово post-truth, постправда. Это как бы правда, но правда такого рода, когда сильнее фактов оказывается эмоциональное восприятие и убеждения, то есть человек заранее знает правду, и факты для него играют только вспомогательную роль — если они противоречат той правде, которая нам и так известна, то тем хуже для фактов.

Трагедия в Псковской области, когда в прямом эфире онлайн-сервиса Periscope двое подростков, Денис и Катя, убежавшие из дома, забаррикадировались на даче и отстреливались из окна по полицейской машине — это как раз источник постправды. Власти объявили, что они покончили с собой при задержании, и вот это и постправда — верить в самоубийство или нет. Я знаю людей, которые говорят, что версия об убийстве этих детей полицейскими оскорбляет их память, потому что он именно застрелились сами, то есть гнули ту линию, которую мы наблюдали в трансляции, до самого конца. Я как раз склоняюсь к версии полицейского убийства — мне в свое время приходилось писать о таких историях в разных регионах, и моя картина мира как раз такая — мне кажется, бойцы в прошлом МВД, а теперь Росгвардии, которые топчутся возле оцепленного дома, в котором засел то ли террорист, то ли просто дебошир с ружьем — мне кажется, что для бойцов сама возможность ворваться в этот дом и застрелить человека — это что-то вроде приза за скучную и тяжелую службу. Вот такова моя постправда.

В своей колонке о Денисе и Кате я, может быть, слишком прямолинейно писал об их побеге от российской реальности, и многие со мной спорили — ну в самом деле, разве подростковый шутинг — это российское явление? Наоборот же, такие истории чаще случаются в Америке, а эти двое только подражали тому, что много раз видели в кино и в новостях. Но я хочу настаивать на том, что нет, это совсем не Америка. Есть такая популярная ироническая присказка по поводу того, что там все еще хуже — знаете, да: «А в Америке негров линчуют». Я предлагаю отнестись к этой присказке буквально, она глубже, чем кажется. В Америке негров линчуют, а в России как раз никто никого не линчует, в России в этом смысле все по-другому, в России реальность безо всякой истерики, равнодушно и медленно пожирает людей, и это совсем другой принцип, совсем другие правила, совсем другая философия. Моя колонка об этом — в издании «Спектр».

Время, в котором живут нынешние россияне, скорее всего в недалеком будущем, от которого принято ждать самых неприятных катаклизмов, будет канонизировано как самый благополучный с человеческой точки зрения исторический период — мирное время, массовый бытовой комфорт, потребительство и прочее. Чем хуже будет дальше, тем теплее будут воспоминания о путинских временах. Одно непонятно — куда девать эту повседневную невыносимость, которая в новостной повестке описывается государственным безумием, экспериментами с общественной нравственностью, несменяемой властью и чем угодно еще. Между государством, обществом, школой и семьей есть прямая связь в том смысле, что не бывает одного здорового института при нездоровых остальных — деградация государства гарантирует деградацию семьи. Невыносимость — она во всем невыносимость, и в государстве, и в семье.

Наверное, проще всего будет об этой невыносимости забыть в принципе — в конце концов, общественный климат к делу не подошьешь, он забывается первым. Но, прежде чем забыть о нем, вспомните Дениса и Катю. Есть вещи, к которым дети почему-то более чутки, чем взрослые. Отсутствие будущего — одна из таких вещей. 

Арест Алексея Улюкаева — пока это главная политическая сенсация года. У нас бывало, чтобы сажали бывших министров, но чтобы приходили за действующим — нет, такого в постсоветской России не было никогда, и даже в знаменитом тридцать седьмом году таких случаев тоже, кажется, не было, всегда был зазор между отставкой и арестом. Сажали членов ГКЧП, среди которых было трое министров и один премьер — да, но это был государственный переворот, это другое. Арестовывали Берию — пожалуй, это самый близкий пример, но про Берию мы еще сегодня поговорим. Арест Улюкаева — пусть и домашний арест в итоге, неважно, — это самое беспрецедентное событие, какое только может быть. И, конечно, завораживают комментарии всяких заинтересованных лиц — прежде всего тех, кто как бы недоволен, или испуган, или возмущен. Это прежде всего Анатолий Чубайс и Герман Греф, люди, хорошо знакомые с Улюкаевым, работавшие с ним и, в общем, понимающие, что после его ареста если за кем-то и придут, не дай Бог, то прежде всего за ними. И вот что они говорят — они говорят, что из информации, опубликованной в СМИ, ничего не понятно, хочется знать больше, надо разбираться. Круче всех поступил Алексей Кудрин, неформальный лидер этого круга системных либералов и государственных экономистов — он на следующий день после ареста Улюкаева выступил в РБК с программной статьей — знаете о чем? О том, что современным россиянам не хватает положительного образа будущего.

Извините за еще одну ссылку на 1937 год, но помните, что сказал Сталин Пастернаку, когда тот отказался говорить с ним о Мандельштаме? Он сказал, что мы, старые большевики, своих товарищей в свое время защищали лучше. Серьезно, я не понимаю — ну вот чего может бояться Греф, чего может бояться Чубайс, что им мешает выйти к прессе и сказать — это безобразие, это беспредел, так нельзя, позор силовикам и так далее. Привычный ответ — им есть что терять, но здесь тоже есть сомнения, им ведь уже терять на самом деле нечего, и главное, чего они боятся — это как раз признаться себе, что им нечего терять. Моя колонка об аресте Улюкаева вышла в издании Rus2Web.

Само понятие взятки от «Роснефти» настолько условно, что в эти слова можно вложить какой угодно смысл — движение денег внутри власти в любом случае не описывается никакими формальными законами, и поводом для уголовного дела становится не реальное преступление, а политическая целесообразность. Любой эпизод финансовых отношений внутри власти может быть истолкован как коррупционное преступление. Это как война, на которой постоянно кого-то убивают, но некоторых — тех, кому не повезло, — судят по статьям «мирного» УК об убийстве. До какого-то момента эта особенность внутривластной экономической политики служила только сдерживающим фактором в формате круговой поруки, но с какого-то момента, когда публичными коррупционерами стали объявлять то губернаторов, то генералов, а теперь и федеральных министров, стало ясно, что системное противоречие, когда любая госслужба может быть истолкована как коррупционная деятельность, удобно и  несложно использовать как эффективный политический инструмент. Это уже не круговая порука, а лотерея, и те, кому сегодня может показаться, что они в выигрыше, вообще никак не застрахованы от того, что героями следующих серий станут именно они.

Ну и тоже не будет лишним вспомнить самый громкий российский арест нулевых — Михаила Ходорковского. Все уже забыли, что одним из ключевых последствий этого ареста стала отставка самого по тем временам влиятельного человека в Кремле, Александра Волошина, который ушел с должности главы администрации президента, потому что его, самого влиятельного человека, вообще никто не предупредил об аресте Ходорковского. Комментарии Дмитрия Медведева к задержанию Улюкаева создают впечатление, что и Медведев не знал, что за его ключевым подчиненным следят, прослушивают его телефоны и готовится оперативное мероприятие. Повод ли это для отставки премьера? Мы видим,что по меркам 2016 года — не повод, и самое громкое выступление Медведева на этой неделе — предложение переименовать кофе «американо» в «руссиано». Наверное, это важнее Улюкаева.

Арест Ходорковского в свое время связывали с именем тогдашнего заместителя руководителя администрации президента Игоря Сечина. Воды за 13 лет утекло много, но новый громкий арест связан с тем же именем — Улюкаева обвиняют в вымогательстве взятки как раз у сечинской «Роснефти». Снова есть повод говорить об Игоре Сечине как о самом влиятельном человеке во власти, и это уже такая, как сейчас модно говорить, гибридная власть — сам Сечин теперь, как известно, не чиновник, а просто глава нефтяной компании, но эта компания сама по себе власть, и показательно, что уже непонятно, где заканчивается традиционная государственная власть и начинается «Роснефть» — перешедший на должность главы корпоративной службы безопасности «Роснефти» генерал ФСБ Олег Феоктистов остается влиятельнейшим человеком и на Лубянке, и, как пишут в газетах, он, несмотря на свою уже коммерческую должность, был одним из тех, кто готовил операцию «Улюкаев». Я обещал вспомнить о Берии — вот я вспомнил о нем в колонке о победе Игоря Сечина, которую я написал для радио «Свобода».

Черт его знает, что у Сечина на самом деле случилось с Улюкаевым, но так и выглядят пирровы победы – когда, одолев одного врага, победитель настраивает против себя вообще всех, кто есть вокруг него. Радостные утечки об оперативной разработке других министров и вице-премьеров – это тот случай, когда небывалая сила становится небывалой слабостью. До сих пор товарищи Сечина по номенклатурному классу только терпели его, теперь они, по всей логике, должны бояться его и ненавидеть – все поголовно, даже те, с кем он сегодня как бы дружит и как бы заодно.

В связи с арестом Улюкаева многие вспоминали арест Берии, тоже ведь был действующий министр, которого арестовали и расстреляли, но вообще-то Берия – это как раз Сечин, который настолько силен и непобедим, что остальным так и хочется, наплевав на все другие противоречия, объединиться и разорвать его на мелкие кусочки, и тут уже не имеет значения, насколько ты сам по себе крут и силен – когда против тебя все, ты гарантированно обречен, и шансов у тебя почти нет.

Верховный суд, выполняя решение Европейского суда по правам человека, отменил приговор Алексею Навальному по делу «Кировлеса», не позволявший Навальному участвовать в выборах в качестве кандидата. Вообще это такой технический вопрос, дело всего лишь отправлено в Киров на новое рассмотрение, и есть вероятность, что новый приговор по делу «Кировлеса» окажется более жестким, чем тот, который был, и Навального вообще посадят, но думать об этом сейчас не хочется, а хочется, наоборот, представить, что решение Верховного суда носит прежде всего политический характер и направлено на то, чтобы именно пустить Навального на выборы.

Или, если чуть жестче, смысл этого политического решения — в том, что Путин захотел на очередных своих выборах победить именно Навального, потому что побеждать Зюганова и Жириновского ему давно надоело, в этом нет никакой победы, это смешно и жалко. А битва с Навальным — совсем другое дело. То есть не битва, конечно, а рестлинг — когда зрелище, может быть, и захватывающее, но это шоу с заведомо известным результатом. Я не готов, как в случае с региональными и федеральными парламентскими выборами размахивать руками и кричать, что не надо играть в эти игры и что лучше учить санскрит. Тут, видимо, такой психологический рубеж — в 2012 году и я, и, уверен, еще очень многие мечтали увидеть именно Алексея Навального оппонентом Путина на президентских выборах. А сейчас — поздно или нет, я не знаю и я промолчу. Просто хочется зафиксировать: если Навальный пойдет на президентские выборы, это будет решение Путина. Об этом моя колонка для издания Republic.

У Путина не может не быть к Навальному личных чувств. События 2011–2012 годов, очевидно, стали для российского президента глубоким личным переживанием – мы видели это сами, когда он плакал на Манежной и говорил «умремте ж под Москвой» в «Лужниках». Мы слышали слухи о его реакции на протесты («Они испортили мне инаугурацию, я испорчу им жизнь»), и логично, что недовольство тысяч граждан персонифицировалось для Путина в Навальном – а в ком еще? Едва ли отношение Путина к Навальному описывается какой-то линейной формулой, и президентские выборы, участниками которых стали бы оба, – это вообще-то лучший способ вывести эту формулу и получить тот результат, которого у Путина до сих пор нет.

Может быть, такая версия излишне романтизирует российского авторитарного лидера, но это ведь даже в какой-то мере логично. Подчинив себе все, что можно было подчинить, Путин неожиданно обнаруживает в себе новую потребность – то ли в признании тех людей, которые вслед за Навальным называют его вором, то ли в принуждении их к выводу, что Навальный не прав, а Путин – действительно хороший президент, в том числе и для тех, кто этого не понимает.

Очень странное нападение на двух сотрудников телеканала «Лайф» Марка Безыменного и Владимира Серенко — странное в том смысле, что никто до сих пор не понимает, что это было, обычное преступление или полицейская операция. Сначала сообщили, что мужчин избили шестеро неизвестных, но когда «Лайф» опубликовал видео с камер наблюдения, — «Лайф» всегда умеет находить и получать эти видео, — то там, конечно, не столько избиение, сколько жесткое задержание. Безыменному и Серенко выкручивают руки, надевают наручники и даже показывают полицейскую корочку, а потом сажают одного из них в машину. МВД и Следственный комитет очень быстро объявили о задержании двух участников нападения, и официальная версия какая-то совсем загадочная — якобы это бандиты, которые хотели напасть на наркоторговцев и, видимо, перепутали. Один из бандитов, как сообщается, бывший полицейский. Но «Лайф» публикует расследование и называет имя одного из нападавших — некто Данила Колтырин, так называемый профессиональный понятой, именно в этом качестве участвующий в самых спорных задержаниях полиции Юго-западного округа Москвы, прежде всего по делам о наркотиках. Авторы расследования настаивают, что Безыменный и Серенко стали жертвами группы бывших и действующих силовиков, фабрикующих уголовные дела. При этом журналистка «Лайфа» Анастасия Кашеварова и сын руководителя холдинга Ашот Габрелянов пишут, что «Лайф» стал жертвой политического заказа — Кашеварова ссылается на башни Кремля, и я склонен ей верить. «Лайф» сейчас действительно переживает не лучшие времена — телеканал прекратил эфирное вещание, ушел в интернет, газету «Известия», которая была флагманом холдинга, у них давно отобрали, из Кремля ушел главный покровитель «Лайфа» Вячеслав Володин, а из СК — лучший друг холдинга и его колумнист Владимир Маркин. На таком фоне очень логично выглядит именно полицейская провокация против «Лайфа», но что еще интереснее — сам руководитель холдинга Арам Габрелянов в присущей ему манере обещает «привести в чувство слишком эмоциональных сотрудников» и пишет, я еще процитирую, «Не вижу проблем. Главная наша задача помогать Родине и Президенту. Остальные задачи нас не волнуют!» Да, и еще у него же: «Людей, кто избил наших сотрудников найдут. Тех, кто с помощью Кашина пытается стравить Лайф с коллегами и товарищами по совместной работе, тоже!» — это уже отзыв Арама Габрелянова на мою колонку о нем и о его проблемах. Она вышла на сайте Republic.

Может быть, через несколько недель мы узнаем, что Арам Габрелянов решил удалиться на покой без каких-либо материальных претензий к акционерам; может быть, в «Лайф» к Габрелянову придут какие-нибудь новые менеджеры с репутацией «методологов»; может быть, Ковальчуки решат продать холдинг какому-нибудь новому владельцу, который и станет определять редакционную политику «Лайфа», – в этом смысле возможностей для развития событий достаточно. Но чего точно не будет и не может быть – что Габрелянов, будучи обиженным властью, станет вдруг ее критиком и развернет все до сих пор имеющиеся у него медийные орудия против Кремля или хотя бы против силовиков. Опытный и мудрый медиаменеджер понимает, что все неприятности, исходящие от власти, нужно сносить с благодарной улыбкой на лице, всем видом показывая, что это именно то, о чем он давно мечтал: и отъем «Известий», и ликвидация телеканала, и даже загадочное нападение на режиссеров. Со «своими» власть расправляется не менее безжалостно, чем с «чужими», и если, например, разгром «Ленты» повлек за собой рождение «Медузы», то разгром «Лайфа» не повлечет за собой ничего – Араму Габрелянову бежать некуда, его лояльность, много лет бывшая его главным конкурентным преимуществом, теперь сама становится черной меткой, от которой он едва ли сможет избавиться.

Такой долгий и хронический конфликт на Северо-востоке Москвы — спор вокруг строительства храма в парке «Торфянка», — на этой неделе как-то радикально обострился,  прошли обыски у активистов, защищавших парк от храма, несколько человек было задержано по обвинению в оскорблении чувств верующих. Больше года идет это противостояние, и хотя многим кажется, что одна из сторон конфликта — Русская православная церковь, это не совсем так. Еще в самом начале, прошлым летом, патриарх Кирилл в специальном обращении призвал верующих не участвовать в конфликте и дождаться законного его разрешения. И главная сила с условно церковной стороны — это такое, как сейчас модно, псевдообщественное движение неравнодушных граждан, тон в котором задают футбольные фанаты. Движение называется «Сорок сороков». Ему противостоят местные активисты, которых в сюжете об их задержании телеканал НТВ назвал неоязычниками, но это неправда — обычные общественники, которые всегда активны во всех конфликтах вокруг точечной застройки. При этом на их стороне — партия «Яблоко» и депутаты от КПРФ, то есть люди, по крайней мере, не менее системные, чем «Сорок сороков». И вот я не могу отделаться от того, что это во многом искусственное противостояние — оно длится, повторю, больше года, власть много раз одним телефонным звонком могла его остановить, но не остановила. Что-то похожее было в послевоенном ГУЛАГе, когда лояльные лагерному режиму заключенные воевали с ворами в законе, а администрация лагерей поощряла этот конфликт, очевидно, в расчете на то, что они друг друга перережут. Это называлось «сучья война». В колонке для Deutsche Welle я выражаю робкую надежду, что в парке «Торфянка» эта война наконец закончилась.

Понятно, что «Торфянка» — не обычный эпизод точечной застройки. Строится не жилой дом, строится храм, а это уже не просто конфликт жителей с застройщиком, а спор на болезненную для нынешней России религиозную тему. Но тем сильнее ощущение искусственности происходящего: у власти есть множество способов уговорить системных политиков перестать участвовать в борьбе за парк, а их оппоненты из «Сорока Сороков», где тон задают футбольные фанаты, вполне восприимчивы к «профилактическим» беседам с полицией и спецслужбами. Но, несмотря на это, ни одну из сторон власть не одернула — как будто ей было выгодно иметь этот незатухающий очаг гражданского конфликта, за год превратившийся в важную точку на протестной карте Москвы.

В этом смысле обыски и задержания защитников парка парадоксальным образом выглядят не как эскалация конфликта, а, напротив, как то самое вмешательство властей, которое спустя более чем год наконец-то может остановить затянувшееся противостояние. Так выглядит стандартное российское «принуждение к миру» в формате «болотного дела», когда неожиданные точечные аресты обрушивают всю протестную активность и демотивируют всех, кто остался на свободе. 

Читайте колонку Олега Кашина об опасных экспериментах с национальным вопросом и о том, кто придет на смену «россиянам».

На прошлой неделе я говорил о сериале «Таинственная страсть» и сам так проникся романтикой советской оттепельной и послеоттепельной литературы, что всю эту неделю перечитывал Юрия Трифонова. По-моему, это самый недооцененный русский писатель вообще. Заодно искал что-нибудь литературоведческое про него и наткнулся на материалы круглого стола о Трифонове в журнале «Знамя» за 1999 год. Это важно, что за 1999 год. В обсуждении участвовали такие вполне мейнстримные по тем временам критики — Андрей Немзер, Наталья Иванова, писатели — например, Александр Кабаков, поэт Татьяна Бек — и вдова Трифонова Ольга Мирошниченко. Никого из этих людей нельзя назвать ни черносотенцем, ни коммунистом, ни сталинистом, самый-самый интеллигентский мейнстрим девяностых. И при этом все они о Трифонове говорят очень горячо и спорят с кем-то, кто считает, что Трифонова надо забыть, потому что он был советский писатель и не принадлежал к кругу диссидентов. Трижды в этой стенограмме я встретил словосочетание «либеральный террор» и «либеральная жандармерия». Видно, что у людей болит. Да я и сам прекрасно знаю на собственном опыте, что такое — и кто такие — либеральная жандармерия. Я много пишу и думаю о 1999 годе, он для российской новейшей истории поворотный, в этом году начался Путин и много чего еще. Но вот о чем я не думал — что литературный круглый стол, на котором вполне умеренные люди ругаются по поводу либерального террора, объясняет нам метаморфозу, пережитую Россией в эти годы, гораздо понятнее, чем вся доступная нам политология. Подумайте об этом, а через неделю мы встретимся на Дожде. Я Олег Кашин, это программа Кашин гуру, всего доброго.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.