Проклятие русской интеллигенции: почему лозунг «Свободу Сенцову» неотделим от «Слава Украине»

Голодовка Олега Сенцова канонизирует его в статусе главного российского политзаключенного, и власть при всех своих безграничных возможностях просто не в состоянии оспорить этот статус — самого слова «политзаключенный» нет и не может быть в языке власти, это делает ее буквально беспомощной в любом споре на эту тему, и слово председателей жюри «Кинотавра», требующих освободить Сенцова, оказывается заведомо весомее любого официального слова. Попогребский и Плахов (и вообще любое частное лицо) могут себе позволить говорить о Сенцове как о Сенцове, а государственный язык исключает саму возможность разговора о нем помимо обязательного «осужденный за терроризм», и монополия на образ Сенцова,  на его репутацию и место в общественной иерархии естественным образом достается той части российской интеллигенции, которая ходит в футболках «Свободу Сенцову», произносит о нем речи и пишет о нем в соцсетях. Возможности частных лиц здесь не просто сопоставимы с возможностями государства, но превосходят их — даже сам Путин не в состоянии объявить кого-то заключенным номер один, а Попогребский и Плахов — могут.

Протестная интеллигенция инвестирует в Сенцова, повышая его капитализацию в обменном фонде российско-украинского конфликта — этот циничноватый сленг кажется здесь уместным, потому что месяц назад Сенцов был просто «одним из», теперь же все выглядит так, что его одного можно поменять вообще на всех сразу российских граждан, сидящих в украинских тюрьмах. Классическая советская формула «солдата на фельдмаршала не меняю» нуждается в уточнении — «солдат» может быть и переменной величиной, вырастающей в пределе буквально до фельдмаршала, и с Сенцовым что-то такое сейчас и произошло, он уже фельдмаршал. Недавний созвон Путина и Порошенко на тему обмена заключенными, очевидно, касался прежде всего Сенцова, и если его действительно обменяют, это будет победой тех, кто поддерживает его в России, кто требует его освобождения и сопереживает его голодовке.

Сенцова часто сравнивают с Надеждой Савченко — она тоже сидела в российской тюрьме, тоже голодала, ей тоже желали свободы, и ее обмен на российских пленных выглядел как счастливая развязка. Но в отличие от Савченко, которая и в российской тюрьме оставалась прежде всего украинским офицером, Сенцов с его мирной творческой профессией заведомо воспринимается как «один из нас» — с первых дней своего ареста он мог обоснованно рассчитывать на профессиональную солидарность российских кинематографистов, и в какой-то момент к группе его поддержки присоединился даже Никита Михалков, о чем сейчас, кажется, никто не помнит. Российские защитники Сенцова воспитаны в том духе, что искусство не имеет границ и национальной принадлежности, для этих людей Сенцов прежде всего режиссер и только в последнюю очередь украинец, и его принадлежность к украинской политической нации, очевидно, вообще не имеет значения для тех в России, кто выбрал его своим героем, а если и имеет, то укладывается в вековую традицию «нашей и вашей свободы», подразумевающую приоритет чужого в любом конфликте с участием российского государства.

Но сам-то Сенцов для себя — прежде всего украинец, он доказывал это много раз, и когда пел гимн своего государства в клетке российского суда, и когда требовал освобождения украинцев (а не всех политзаключенных) из российских тюрем, да и тогда, четыре года назад в Крыму, где, даже если не верить официальному российскому обвинению, он был активным публичным сторонником украинской принадлежности Крыма.

И ловушка находится именно здесь. Профессия не отменяет ни национальности, ни взглядов. Интернациональной интеллигенции не бывает, и та интеллигенция, которой не нравится быть национальной, все равно ею будет — просто не для своей страны, а для чужой. Солидарность с режиссером, если не делать дополнительных оговорок, становится солидарностью с украинским националистом, и люди, воспринимающие его как «одного из нас», сами становятся немножко украинцами, потому что комплектом к фильму «Гамер» идет весь политический контекст, в котором Сенцов представляет именно украинское государство и украинскую нацию, и как бы странно это ни звучало по отношению к человеку, просидевшему всю войну в российской тюрьме, солидарность с Сенцовым — это по умолчанию еще и солидарность и с украинской АТО, и с репрессиями по отношению к пророссийским активистам, и с совсем недавним арестом руководителя украинского РИА «Новости» Кирилла Вышинского, и вообще со всем, что делает Украина вплоть до истории с Аркадием Бабченко. Да, наверное, можно как-то отделить «Свободу Сенцову» от «Слава Украине», но это требует какого-то дополнительного усилия, которого никто из российских защитников Сенцова до сих пор не совершил. Традиция «нашей и вашей свободы» оказывается гуманистической лишь формально, потому что гуманизм вообще-то несовместим с солидарностью с украинским государством (да и, наверное, с любым государством вообще).

Четыре года назад, когда конфликт на Украине только начинался, проукраинские настроения в российской протестной среде были несопоставимо выше, чем сейчас. Сейчас невозможно представить себе марш российских оппозиционеров под украинскими флагами, как осенью 2014 года, и симпатии к официальному Киеву сохранились сегодня, пожалуй, только в самых радикальных российских кругах, частью уехавших в Киев, как тот же Бабченко. Но голодовка Сенцова разбудила лояльность Украине в той среде, которая прожила эти четыре года вообще вне контекста, чужой национальный герой делается отечественным партийным героем, и над российской протестной интеллигенцией снова поднимается украинский флаг — возможно, это ее непреодолимое проклятие.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.