Я помню времена, такой рассвет брежневских времен, 78-ой, может быть, год 76-ой очень хорошо, и тогда программу «Время» называли «Это все о нем и немного о погоде». Вы сталкивались с такими?
Я считаю, что это абсолютно не верно: когда Михаил Сергеевич пришел, тогда программа « Время» растягивалась на 2 часа, потому что в программу входили полностью все поездки его и много было всякого, тогда может было больше о нем, а при Брежневе как раз не так было. Юрий Владимирович мне самой лично, я была у него и он мне в своем кабинете уже , когда я говорила с ним, почему он отказывается от телевидения, а вначале он хотел только, чтобы на фотографии… Да, я помню, что везде была черно-белая причем еще фотография! Да, и фотографии причем еще были, качество может и не плохое, они были композиционно просто не телевизионные. Я помню, награждал он, вручал ордена, большой группе каких-то больших руководителей, по-моему еще тогда Михаил Сергеевич получал за свой край Ставропольский, и была такая фотография и пришла она перед самым эфиром, она была вот такой вот ленточкой, где по центру сидел генеральный секретарь, то есть Андропов, рядом с ним награжденные. И вот что делать? И я тогда добилась, что меня принял Юрий Владимирович.
А страшно было вообще? Ведь слухов много было, глава КГБ и все остальное..
Нет, я была у него, меня вызывали совсем по печальному поводу, я не знала, что я к нему еду, я была уже у него в кабинете более страшном и была, причем после программы «Время» меня привезли ночью…
Это вы имеете в виду инцидент с Брежневым?
Да-да , в Ташкенте. Но понимаете, у меня вообще почему-то, у меня перед этими людьми никогда не было страха!
А вас-то в чем обвинять, какие-то рабочие построили какие-то леса, вошел Брежнев, на него упали люди. Брежнева покалечило тогда, это было лавной тайной?
Да. Это было в Ташкенте, когда была незапланированная поездка, был визит Брежнева в Узбекистан, и первый секретарь узбекской ССР его уговорил. Тогда в Республиках это было, когда приезжаешь и поначалу все так встречают, даже я это ощущала, хоть я режиссер просто, но есть свои режиссеры, зачем приехала из Москвы? Так же и охрана, каждый считал, что у меня достаточно профессиональных людей, которые могут это сделать сами. И они этот завод подготовили сами , то есть КГБ местное, а от наших они скрывали, у меня был этот план посещения. И когда Леонид Ильич вошел с группой большой, а там же не двери, а ангар — большущий вход этот. И вот они вошли, за ними закрыли, чтобы не холодно было, потому что это был конец марта, даже снег, я помню, выпал. И двинулись сюда, и народ сразу бросился, ну, что делают любопытные, посмотреть на живого, видим на портрете, а тут все живые вошли, Рашидова они тоже не каждый день видят. И все бросились на этот мостик и мостик проломился! Народ, никакой там железяки на него не упало, просто народ, немного, но кто-то там упал!
А вы тогда сильно испугались, что если вы кому-то расскажете... сразу стало понятно, что это государственная тайна?
Вы знаете, когда я на работе, у меня эмоций никаких, я только смотрю, чтобы успеть снять.
Так это было на кадрах?
Это было снято у нас! только у нас! Да! Я не знала, что это тайна, я думала, что надо ее срочно перегонять! Звонит Замятин Николай Митрофанович и я беру трубку. Я точно не знаю его должность, но при Леониде Ильиче последние годы, года три, он был самым приближенным, на выездах на всех. И Леонид Митрофанович звонит мне и говорит: «я видел, вы там снимали. Знаете, вы эту пленку никуда не перегоняйте, никому не показывайте и привезите ее лично в Москву и отдайте мне в руки»! Я так стою и думаю, если бы эту флешечку сейчас взять, я бы ее никому не отдала. А тут я думаю, ну куда я ее возьму, в гостиницу обычную и оставлю в номере и я говорю: «куда же мне ее спрятать?» И мне вдруг их председатель говорит: «давайте в сейф положим».
Я знаю дальше историю, что у него ее украли.
Ее не украли, ее просто изъяли, пришел человек из КГБ..
Но скрывалось же, я как потребитель новостей, могу сказать, что болезнь Андропова скрывалась, плохое самочувствие Брежнева скрывалось вплоть до того, что его водили на трибуну, вы же трансляцией тогда занимались, когда Брежнев выходил на трибуну в ноябре, а он был уже тогда никакой, можно сказать
То есть 82-ой, это было вот когда он не поднялся на трибуну. На прилете на его я вела трансляцию и потом я попросила там Алиева, который был тогда первый секретарь ЦК Азербайджана, говорю: «вы можете немножко задержать кортеж, чтобы мне успеть на машине ГАИ, успеть на площадь, чтобы сесть в ПТС». И я, опередив кортеж, приехала туда, села за пульт, они подъехали через какое-то время и он посмотрел на трибуну, а трибуна там высокая, у старого дома правительства, и он сказал: «Это туда?», ну так показал, микрофона там не было, Алиев ему сказал «да», потом я уже узнала, что он сказал «не могу» и сел в машину. Алиеву ничего не оставалось делать, он тоже сел в машину и они поехали. Вот когда я с Брежневым, допустим, приезжала куда-то, я проверяла весь путь на сцену, когда он перед людьми там должен был… Я проверяла сшивки ковров. Я заставляла людей переделывать, тут же переклеивать, прибивать, не знаю как, чтобы не было нигде… Я боялась, я не позволяла ставить никаких ступенек в трибуну, поэтому я шла на то, чтобы отпилить трибуну, если она была высока.
Сами пилой что ли?
Хм, да. Ну вот приехали в Белоруссию, при Машерове еще, это было начало, по-моему, 78 года, орден вручать. И я говорю, давайте ведите меня туда, где будет вручение. Пришла… Оператор со мной был, который абсолютно такого роста, как Леонид Ильич. Он у меня как эталон, я говорю: «Боря! На трибунку». Телевизионный оператор, вот. Он значит встает, и говорит, слушай… И я вижу, что он провалился, что трибуна высока для него. Он говорит: высоко.
Я помню, ходили слухи, что какой-то кабинет переделывали, что вы лично посылали сотрудников девятки за какой-то тканью. По-моему сюда, на Красную Пресню в магазин, что быстро обить какой-то кабинет, чтобы там можно было записать какое-то обращение.
Знаете, нам дали комнату и сказали: вот это кабинет, большая, довольно просторная такая комната с письменным столом. Ну там была станка, как вам сказать, такого…какого-то персикового что ли цвета. А когда вошел Борис Николаевич, это уже после его входа было. Вошел Борис Николаевич и сел на это, а у него белоснежные волосы и лицо под общим тоном приблизительно такое, как вот стена вот эта. И не очень было, когда я посмотрела уже через камеру, посмотрела на монитор и сказала: «Борис Николаевич, извините пожалуйста, мы должны переставить свет, должны переставить камеру, можно вас попросить подождать?» И он ушел в другую комнату, комнату отдыха, не знаю куда. Но он не обиделся не рассердился. И мы развернули, мы ничего не перебивали, мы просто напросто зашторили окно, а там тяжелые такие шторы были более темные и другие, а там такая драпировка. Мы развернули стол так под углом, чтобы он сидела на фоне вот этой драпировки и вот было такое.
Калерия Венедиктовна, вы же были свидетелем одного из главных событий. Да, вот эта вот знаменитая ночь, когда про Ельцина мы все знаем, а вот пришел Путин. Пришел Путин уже записывать свое новогоднее обращение, это было первое, можно сказать, такое…
Это да, я знаю, я это писала.
И мне почему-то показалось тогда, а я это смотрел дома, мне почему-то тогда показалось, что если Ельцин сидел вот так, как хозяин, но уходящий, то Путин как будто сидел у краешка стола, как будто еще не уверен. Это было так придумано? Или это от кого-то исходило?
Просто, когда вошел Владимир Владимирович очень энергично, быстро он подошел и сразу поздоровался со всеми по очереди. Это было 31 числа.
Часа в 2 дня это было?
Это было… Первое было 27, по-моему мы записывали одного, а это было 31, в 10 утра мы записывали Бориса Николаевича и отправили, в 12 был уже эфир. Мы с ним попрощались, мы еще с ним поздравились с Новым годом наступающим, с новым веком он поздравил, там все. Поцеловались, он ушел. И тогда мне нужно было срочно организовывать место другое, я не могла посадить его за тот же стол, на то же место, где сидел…
Под ту же елку?
Ну под ту же елку, да. Это нехорошо. И поэтому мы другое место придумали, быстро очень. Ребята там сами стол принесли и все и поставили: стол и кресло. Причем Владимир Владимирович не вышел заранее, чтобы как, допустим… Когда Ельцин…Он выходил раньше еще непричесанный, еще без пиджака он всегда — вышел, опробовал, как ему удобно. Я спрашиваю: «Борис Николаевич, удобно? Удобно кресло? Удобен стул? Хорошо, нормально? Удобно сидеть? Все. Значит это… Телесуфлер, вы видите, удобно?» Ну вот я его таким, такой заботой окружала. А Владимир Владимирович по-деловому, так очень вышел быстро.
Путинскому телевидению вот 18 лет, допустим, вот сначала он как-то был очень порывистый и говорил немного, вообще... я его помню еще вице-мэром Петербурга, когда-то из него вообще слова было не вытащить. Просто вообще не любил разговаривать с чужими людьми.
Мне сразу он был очень симпатичен тем, что он вот какой-то, как вам сказать, деловой и в то же время приветливый. Приветливо-деловой я бы сказала. Он никаких разговоров там посторонних никогда, ну при мне, там не было. Ну выходил он всегда… С каждым поздоровается, с каждым попрощается. Даже однажды, когда я ему показывала уже, ну тоже, это было в январе 2000-го года, не интервью было, а просто его какое-то выступление, где было я не помню, в кабинете. Сделали там несколько дублей, потому что он что-то менял там. Сбивался. Я ему сказала…Ну, в общем он всегда все с первого дубля все сразу раз и… Просто у него спросила: «Не хотите посмотреть, как получилось?» Он так удивился: «А что, можно здесь прямо?» Я говорю: «Да, можно». А у нас с собой всегда монитор был, потому что, ну так испокон веков повелось, начиная, наверно, с еще с Горбачева. Горбачев всегда все смотрел сам. И я говорю: да, можно. И он пошел, а где, я говорю: пожалуйста, проходите. Я так за камеру его провела. И там монитор быстро развернули. И ему показали. И так ему, в общем, вроде понравилось. Все нормально. И он поблагодарил и стал со всеми прощаться. А стоял его человек из его, ну из девятки, из его охраны один, начальник…
Золотов?
Был просто один. А он со всеми так встал там: с осветителями, с операторами, со звукооператорами, с нашей девочкой, которая там набирала текст. Он со всеми здоровался и со всеми прощался. Вот я работала с Владимиром Владимировичем первые два или три года, когда он стал президентом. У меня в основном были камерные записи, когда он обращался к народу по поводу чего-то. Иногда интервью. Первые были интервью там. Володя Соловьев там брал интервью, там еще кто-то, ну все. А потом уже постепенно это перешло к другим, в другую группу и даже уже не в нашей редакции, не в редакции программы «Время».
А у вас было ощущение, что много разговоров, вас, естественно, принимали за своего человека, и вы были своим человеком, при вас могли вести разговоры, которые, возможно, ну лучше было бы не слышать. В таких случаях у вас было ощущение, лучше я…
Я, действительно, очень долгое время, я была застегнута, можно сказать, на все пуговицы, и просто… Я вам еще раз говорю, что ни подписок не давала, никто мне не говорил, что вот это можно, вот это нельзя. У меня внутренний, так сказать, уже свой разум…
Вот из всех лидеров, с которыми вы общались, кто в большей мере полагался на телевидение? На силу телевидения, на силу телевизионного образа, который может повлиять на избирателя, там не знаю, ну понятно, что в Советском Союзе выборы так себе были. Ну вот кто особенное внимание уделял тому, как это все происходит?
Очень большое внимание уделял Михаил Сергеевич. Михаил Сергеевич [Горбачев — прим. Дождь], он обязательно смотрел все. Потом обязательно ему, я всегда… Просто уже была договоренность у нас просто железная. Я ему все переписывала на ВХС, вызывала фельдсвязь и ему отвозили. После этого он звонил.
Сам?
Звонил сам даже иногда. Вот Михаил Сергеевич, пожалуй, единственный из первых лиц. Вторые, третьи звонили. А вот из первых лиц Михаил Сергеевич единственный, который, я не могу сказать каждый день, нет конечно, но иногда…
(Показывает фотографии) Это, между прочим, начальник девятого управления, друг мой, генерал Плеханов.
Который потом Горбачёва предал?
Ну, как бы да.
А за ним не Генералов, его зам?
Да, Слава Генералов.
Который, собственно, и изолировал Горбачева?
Ну, ему приказали – он и изолировал.
Вы так к этому относитесь легко?.. Это после или до путча?
До, после путча Плеханова не было, он был арестован, потом реабилитирован после смерти. Последний раз я его видела, он мне позвонил по мобильному однажды. Он по своей сути хороший был для меня. И просто напросто хотя бы потому, что он позвонил мне перед смертью, и пожелал меня увидеть. Говорит: «уважь старика», а старик на два года меня моложе был. «Я хочу тебя увидеть». И сказал: «знаешь, Калерия, вот я наверное скоро уйду, не хочу умирать с камнем на сердце». У меня была такая временная опала, меня однажды не пустили в поездку, сняли почти с трапа, накануне – оформив вместо меня – я должна была лететь в две страны с Михаилом Сергеевичем.
А вы чувствовали, как Михаил Сергеевич сдает постепенно, вот на каждом съезде, на каждой встрече, с Борисом Николаевичем вот, что он сдает постепенно. Вот та знаменитая сцена, где… Вырывание полномочий друг у друга в прямом виде, в виде бумажки.
Вы знаете, это для меня был очень тяжелый момент, потому что, так получилось, что я все время была при Михаиле Сергеевиче, причем это приехали еще американцы снимали фильм. Он в очень был таком…ну, в общем… таком тяжелом состоянии, очень конечно. Ну можно понять по-человечески его. Потом он очень боялся, а как это будет, как это в прямом эфире... Потому что когда съезд или какое-то там выступление, это его не касается, а когда запись в кабинете… Мы с ним идем в этот зал, есть даже видео, я его провожаю к столу, и он говорит: «Ну ты будешь здесь сидеть?» Потому что он всегда просил, чтобы я прямо под камерой сидела, чтобы был живой человек. Я говорю нет, Михаил Сергеевич, я уйду в ПТС. Вот прямо пальцем показываю, говорю, видите, вот это наш оператор. Я говорю: вот он вам махнет рукой и вы сразу начинаете…
А вот эта сцена передачи уже Ельциным полномочий Путину: берегите Россию. Это снимали исключительно личнки? Или это тоже…
Нет, это снимали личники, нас в это время там не было. Мы уже готовили в это время место для Владимира Владимировича, это же было прямо подряд.
А за сколько вы узнали, что Путин будет президентом?
Я узнала, когда он произнес это.
Кому-нибудь рассказали об этом? Из родных, близких.
Нет, никому, ну откуда.
Такое же носить в себе 6 часов невозможно!
А мы работали в это время. Нам нужно было все организовать, камеру поставить…
Неужели не было никакого соблазна ну с кем-то поделиться, ну что вы знаете такую…
Нет, в это время мы никому не могли позвонить. Мы когда приезжали, допустим, на работу туда, мы телефоны оставляли.
В Кремле, в ящике?
Внизу. Поэтому у нас своих мобильных там не было. Я бы никогда не стала бы звонить. И вообще ничего никогда не вмешиваюсь во все эти дела. Поэтому тут я железно.
Было ощущение избранности, что вы идете по улице, заходите в магазины, видите обычных людей… у вас был спецраспределитель, вы не покупали продукты? Вы стояли в очереди за костями?
Стояла! И Покупала синих куриц, синие сосиски. Иногда ничего! Я бежала домой, у меня на Селезневке напротив был магазин – и я думаю, мне нужно семью кормить, за сосисками – они там лежат, мокрые, синие – и голоса продавщиц, «касса сосиски не выбивает, сосиски кончаются! Касса яички не выбивает, яички кончаются! Касса молоко не выбивает, молоко кончается!».
И в этот же день в Кремль. Не появлялось желание задать вопрос?
Нет, вы знаете, поскольку я пережила войну, война началась, когда мне было 14 лет, я рвалась на фронт. Во время войны я работала на лесоповале. Вот этими руками я валила большие сосны, мы учились в школе, две недели учились, одну работали. Девочки работали в мастерской – шерсть теребили, а мальчики и девочки которые не захотели шерсть теребить – ехали в лес, жили в землянках, под предводительством нашей директора, женщины. Валили сосны корабельные: пусти меня, я расскажу, с какой стороны пилить, не электрической, обычной пилой.
Ну, хорошо, это была война, а уже 50 лет мир, вы вечером встречаете генерального секретаря и все его окружение, вот что такое?
Ну и бог с ними! Я же не смотрела им в тарелку, я клянусь, никогда, ни с единой просьбой ни к кому не обращалась, чтобы мне помогли, чтобы мне что-то достали, пропустили…Вот никогда. Даже квартира мне свалилась просто как с небес. Я думала даже по началу, когда мне позвонили и сказали «вам выделена квартира», из управления Советами Министров СССР, женский голос говорит: «вам выделена квартира – Достоевского 1/11», я говорю: «спасибо, поеду», положила трубку и думаю – кто разыграл.
Удивительно, как это все через вас прошло, и вы ни разу не задали вопроса тем людям, которые руководили страной, хотя у вас были с ними дружеские отношения...
Чего я у Михаила Сергеевича бы спрашивать стала: почему нет мяса, масла? Он это знал, выступал, говорил, объяснял. Все считали, что это временное явление – сейчас нет, значит, потом будет лучше. А я ходила клянчила у буфетчиц – девчонки, дайте пирожки или бутерброды. И приносила домой подкармливать ребенка.
Спасибо большое! Очень откровенно сегодня Калерия Венедиктовна Кислова. Можно сказать, мать советского телевидения, сегодня в программе «Человек под дождем».
' style='fill:%23c4c4c4;fill-opacity:1'%3E%3Cpath d='M93.28-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.41-11.75zM98.5-57.4h2.52L94.7-45.67h-2.6l6.4-11.75zM103.78-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.4-11.75z'/%3E%3C/a%3E%3C/svg%3E)
