«Мы узнаем про чеченский след и след ФСБ намного больше»: Жанна Немцова о новом расследовании убийства ее отца

Жанна, добрый вечер!

Добрый вечер!

Как вы объясняете то, что происходит в последние дни с мемориалом на Москворецком мосту, с этой вахтой? И кстати о Нижнем Новгороде, я помню, в прошлом году там, если я не ошибаюсь, губернатор сам принимал участие в памятных мероприятиях, а сейчас, в этом году, я так понимаю, что-то разрешено, но с гораздо большим скрипом и очень тяжело это далось.

Вы знаете, Михаил, я думаю, что эти вопросы вы должны адресовать властям. Если говорить о московских властях, они уже ответили на ваш вопрос, и это прозвучало в сюжете, который вы только что показали, это какое-то недоразумение. Я не хочу комментировать какие-то отдельные шаги властей, в принципе, конечно, основная, генеральная линия ― это борьба с моим отцом, только не уже как с живым человеком, потому что он убит, а как с символом. Власти очень осторожно и трепетно, я бы сказала, относятся к символам. Сейчас же идет бесконечная дискуссия, кого установить на Лубянке, Дзержинского или Невского. Мой отец ― символ добра, а с символами добра в нашей стране сейчас борются.

И, конечно, за прошедшие годы он для многих людей стал моральным авторитетом, и на самом деле, с этим тоже пытались бороться, не только разрушая мемориал или запрещая какие-то акции памяти, но и вполне такими традиционными для российских властей способами: бесконечные фильмы на различных телеканалах, наверно, в первую очередь отличается НТВ. Но основная, конечно, линия атаки ― это личная жизнь. У них ничего не получается, и я скажу сейчас, по прошествии шести лет, и ничего не получится.

В заключение хочу сказать следующее: такое противодействие, то, что произошло 19 февраля, конечно, возмущает огромное количество людей. Может быть, многие бы не пришли завтра, но сейчас придут.

Абсолютно, это вообще выглядит как такая, особенно в условиях, когда да, окей, ковид, эпидемиологическая обстановка, запрещен марш, это выглядит просто как провокация.

Так как вы все-таки разговариваете не с ковид-диссидентом, я думаю, что, конечно, в разгар пандемии массовые акции, санкционированные властями, ― это не совсем правильно. Хотя, с другой стороны, в России нет фактически никакого локдауна, но это очень долгая история, сложная история. В прошлом году был марш, я у вас была, кстати, в студии, была на марше.

Что касается Нижнего Новгорода, я так понимаю, что там два альтернативных мероприятия происходит. Одно ― как бы санкционированное властями, у памятной доски на улице Агрономическая, дом 134, я, собственно, там жила, когда была маленькая, вместе с родителями. А другое ― у театра Драмы, там будет импровизированный мемориал. И я сегодня прочитала в нижегородской прессе, вроде как Глеб Никитин разрешил.

Да, я тоже, я так понимаю, в последний момент и с большим трудом, вообще там было большое напряжение по этому поводу.

Слушайте, я скажу вам откровенно, я вообще с ними не общаюсь никаким образом. И они со мной тоже, я не знаю, они, наверно, смотрят на Москву и что-то там еще думают. Тут сложно какие-то делать выводы, что-то предсказывать, по-моему, решения в России принимаются все-таки ситуативно, никакой конкретной такой однозначной стратегии нет, хотя в общем и целом от того, что разрешают акции памяти убитого человека или нет, Россия не становится более демократическим государством. По-моему, мы движемся ровно в противоположном направлении.

С этим трудно, наверно, спорить. Что касается расследования его убийства, как тот факт, что за этот последний год вскрылся, выяснился тот факт, что в российских спецслужбах работает отряд, занимающийся политическими убийцами, как это влияет на расследование и на перспективы этого расследования, на отношение к тому, что произошло с Немцовым?

Я уже отвечала на этот вопрос. Во-первых, за прошедший год мы знаем, что есть определенные подвижки, конечно, это вовсе не заслуга Следственного комитета и лично генерала Тутевича, который как ничего не делал, так ничего и не делает, и вовсе не потому, что он неспособен к действию, некомпетентен, а потому что ему запрещают.

Тут сейчас работают журналисты-расследователи, и я не знаю, Михаил, смотрели ли вы или нет, читали ли вы расследование, которое было опубликовано в прошлом году на «Медиазоне».

Да.

Это первая часть расследования. То есть там были обнародованы два важных факта. Первый факт касается того, как, собственно, выглядит Руслан Геремеев, которого мы тщетно допросить, он выглядит вовсе не так, как мы изначально думали, ориентируясь на фотографию, которая была опубликована в «Новой газете». Теперь его личность установлена. И второй момент, что к этому преступлению было причастно намного большее количество людей, чем мы изначально думала. Была названа фамилия Хатаева, но я уверена, что это не все.

Поэтому скажу вам так: в ближайшее время мы узнаем намного больше и в отношении чеченского следа, и в отношении следа ФСБ в этом убийстве. Я не могу раскрывать вам детали, я просто могу вам сказать, что в России расцвет расследовательской журналистики, что позволяет нам узнать намного больше и, наверно, единственным недостающим звеном будет имя заказчика. Я сегодня, кстати, размышляла на эту тему, я слушала, что говорит господин Рыбаков, который говорит, что на нашем веку мы узнаем имя заказчика. Сомнения есть, может быть, его и назовут, но будет ли это доказано в полнее мере?

Мне кажется, я тоже как раз про это думал.

У меня тоже есть ответ на этот вопрос, но у меня нет доказательств. И даже при смене режима будут ли какие-то документы, которые подтвердят.

Вообще существуют ли они в принципе, такие документы, можно ли это в принципе доказать. Это, конечно, большой вопрос.

Я думаю, что количество желающих свидетельствовать об этом будет запредельное.

Уже потом, да, на следующем этапе?

Я думаю, что да. Делаю прогноз. На следующем этапе, да. Отец говорил, двадцать четвертый, двадцать пятый год, да?

Да, говорил.

Мы уже близко. Не знаю, если сбудется его это предсказание, то все, он займет место оракула.

Он ссылался в этом смысле на вас.

А я тут при чем?

Имеется в виду поколение ваше, которое не знало советского рабства, по сути, и которое возьмет, так сказать, жизнь в свои руки, и в этой жизни Путину уже не будет места.

Вот так, да?

Да.

Я вот этого не знала, он большие на меня надежды, оказывается, возлагал.

В том числе.

А я все в книге пишу, что он на меня не возлагал никаких надежд, так я буду знать.

Да-да, по-моему, это 2009 год.

Власти на этом моменте сильно испугались. Но никаких политических амбиций у меня нет, как не было шесть лет назад, так сказать, так они и не возникли. Посмотрим, посмотрим, я просто сейчас решила, у вас вечер, у меня тоже вечер, пофилософствуем. Этот вопрос действительно может остаться для нас загадкой, будет так, загадки русской истории.

Заказчик. Кстати, в декабре Путин вдруг сказал, когда его спросили, возникла некая мизансцена, в которой он сказал: «Да мы знаем, кто там заказчики, исполнители и заказчики, все там уже давно известно, скоро скажем». Он буквально сказал эту фразу. Я так понял его, честно говоря, что он просто не очень даже понимает, что говорит, то есть ему настолько даже нет дела сейчас до этого, до всех этих событий, что он немножко просто забыл даже вообще о том, что происходит, и о том, что заказчик неизвестен. Но это мое личное восприятие, что вы подумали?

Я не путиновед, вот что я могу подумать.

Но тем не менее это прозвучало, он сказал: «Заказчики известны».

Хорошо, раз вы требуете от меня анализа его слов…

Отношение к ним какое было, к этим словам?

Лингвистическая экспертиза от меня: он сказал правду. Он знает.

Ну да.

Не знаю, расскажет или нет.

В том, что он знает, у меня тоже нет сомнений. Он говорит: «Расскажем, это не вопрос уже, это все».

Это уже неправда, не расскажет, но знает.

А почему такие слова прозвучали?

Я вообще ни разу в жизни Путина не видела, я не знаю, я не очень понимаю, как работает его голова. Все, что происходит, кажется мне абсурдом, абсолютно какой-то странной политической стратегией, но я понимаю, он хочет остаться у власти, он, собственно, уже нам об этом сообщил через референдум по Конституции. Но это было и до референдума известно.

Я, честно говоря, не понимаю, почему у него такая страсть к роскоши. Я не каждый день об этом думаю, я без зависти, кстати, но я не понимаю, зачем нужно столько дворцов. Я вчера перелистывала расследование своего отца «Жизнь раба на галерах», и там есть отдельная часть, отдельный раздел, он посвящен дворцам. Там, кстати, тоже и про геленджикский дворец есть.

Да, конечно.

Слушайте, невозможно, надо же везде жить, по всем этим комнатам ходить. Человек, который так любит роскошь, мне уже не очень понятен. Наверно, не меньше он любит власть. В общем, он делает все для того, чтобы сохранить и свое состояние, и свою власть. Что я могу сказать? Мне его жалко.

Еще у меня такой вопрос. За этот год, конечно, изменилось и положение Навального, и то, как мы на него смотрим, на самом деле, во многом изменилось, это очевидно происходит. Я думаю, что миллионы людей переоценивают, переосмысливают свое отношение к Навальному в самых разных аспектах.

Конечно, интересно, он тоже становится символом на наших глазах, он уже им стал, как я думаю, в этом смысле теперь их два, один мертв, другой в тюрьме. Какие у них были отношения, которые вы застали, видели, наблюдали, наверно, что-то? Очевидно, можете об этом судить.

У меня отношение к Навальному не изменилось за этот год, так же оно у меня не изменилось за прошлый год, я к нему всегда хорошо относилась.

Тут вопрос не в том, что хорошо, настолько много оттенков и настолько много символического капитала нового, что он меняет отношение в любом случае, даже при положительном, не то что отрицательное на положительное, я не это имею в виду.

Да, отношение я имею в виду к нему как к политику. У кого-то изменилось, у меня не изменилось. А я вообще-то никогда не видела, как мой отец общается с Алексеем, я их просто вместе никогда не видела. У нас не было такой традиции пойти втроем в кафе пообщаться. Я Алексея встречала один раз, он был со своей женой Юлией, но я была тогда не со своим отцом.

Поэтому мне сложно судить и я не могу вам рассказать какую-то информацию, которую вы не знаете. Очень многие люди, по-моему, рассказывали об этом, сохранились какие-то кадры, кстати, и сам Алексей рассказывал, да, вместе административный арест. Я думаю, что у них были хорошие отношения, я думаю, что отец ― и сам Алексей это подтверждает ― делал большой шаг навстречу Алексею, он понимал, что у него большой потенциал, он понимал, что его уже поддерживает какое-то количество людей, число его сторонников будет расти, он понимал, что он политик нового поколения. Он хотел объединения с ним и искал этого, и несостоявшийся марш «Весна» они организовывали вместе, как вы знаете, они раздавали листовки с призывом прийти на этот марш.

Я думаю, что отца из всего, что и Алексей сказал, и многие другие говорили, для него общая цель была важнее личных амбиций, и в этом смысле он, конечно, абсолютно правильно делал, что шел на компромиссы с Алексеем, как бы уступал ему дорогу. Совершенно логичная, правильная позиция в тех условиях, в которых мы находились и находимся.

Как вы видите судьбу Навального теперь дальше?

Я переживаю, во-первых, мы не знаем, где он сейчас находится, тяжелая судьба, что я могу сказать? Непонятно. Сейчас я только могу говорить о том, о чем я знаю. Он несколько лет будет находиться в тюрьме, что будет происходить, никто не знает, не может предположить, но главное, что мы можем сделать, тут, наверно, не о судьбе идет речь больше, а о том, что мы должны делать, все, кто переживает за судьбу Алексея, все, кто поддерживает его как политика, не забывать об этом и говорить об Алексее как можно больше, и это может гарантировать ему безопасность. Это, по крайней мере, то, что собираюсь делать я и рекомендую делать другим.

В том числе и завтра для этого тоже вполне подходящий день.

Вы абсолютно правы.