«Вы хотите как в 37-м?» Михаил Фишман о том, чем аресты Абызова и Ишаева похожи на политические репрессии

Михаил Фишман: Самый громкий арест года — говорили мы месяц назад про дело Майкла Калви и фонда Baring vostok. Ну, конечно нет. Самый громкий арест года — это арест бывшего министра без портфеля Михаила Абызова, но и это, конечно, не так, потому что после ареста Абызова уже понятно, что самый громкий арест года еще, вероятно, не случился, потому что на дворе месяц март и такими темпами нам точно будет что выбрать к декабрю как действительно арест года.

Еще в среду после того как Абызова задержали, его дело выглядело похожим на дело Майкла Калви. И там, и там бизнес-конфликт: у Калви — с партнером Аветисяном, у Абызова как тогда говорили и это звучало убедительно — с партнером Виктором Вексельбергом, а также с группой «Альфа». Действительно, и Калви судился с Аветисяном, и Вексельберг судился Абызовым. Считалось, что предъявленные Абызову обвинения связаны с его давним спором с Вексельбергом вокруг доли в компании «Комплексные энергетические системы», где они оба были совладельцами, но отношения были построены на устных соглашениях, и, как утверждает сторона Вексельберга, Абызов повел себя не по понятиям, когда захотел по формальному праву присвоить большую сумму. Цена вопроса — около 500 млн долларов. В общем, партнеры поссорились, в ход пошли взаимные иски. А тут примерно как и в деле Калви, мимо проходило управление ФСБ РФ.

И все было бы понятно. Но нет! Абызов обвиняется в хищении 4 млрд рублей и по двум очень тяжелым статьям: мошенничество в особо крупном размере и создание преступного сообщества, до 20 лет тюрьмы. И вот газета «Коммерсант» в этот четверг написала, в чем суть материалов следствия: перед тем как войти в правительство Медведева в 2012 году, Абызов передал свои энергетические активы в управление своим менеджерам, а те вывели владение в офшор и в кэш. 4 млрд — это общая стоимость активов, в которых Абызову принадлежит 95%. Таким образом, передача в доверительное управление становится созданием ОПГ, а хищением называется перекладывание своих собственных средств из одного кармана в другой.

Вот что такое преступное сообщество Абызова, если верить «Коммерсанту», знакомому с материалами дела:

«Этими компаниями, полагает следствие, господин Абызов управлял, добившись избрания в их советы директоров и назначения на руководящие должности сотрудников подконтрольного ему московского ООО „Ру-Ком“. Его правой рукой в ОПС следствие называет гендиректора „Ру-Ком“ Николая Степанова, который, по версии СКР, привлек в криминальную организацию тогдашних генерального директора СИБЭКО Александра Пелипасова, гендиректора РЭС Сергея Ильичева, директора по экономике и финансам ЭСМ Галину Фрайденберг, члена совета директоров СИБЭКО Максима Русакова и „других неустановленных лиц“».

Согласитесь, одно дело — посадить в совет директоров своей компании своего же менеджера, и совсем другое — добиться избрания в криминальную организацию. Если передача в доверительное управление — это создание ОПГ, то у нас только в Государственной Думе таких ОПГ примерно 450. Вообще, по своему внутреннему накалу этот текст обвинения напоминает лучшие образцы жанра — например, когда Алексея Навального и Петра Офицерова судили за кражу леса, потому что они продавали его по цене, которую следствие сочло чересчур высокой. Это вообще отличная игра, что-то вроде книжки-раскраски, только про бизнес. Можно сказать: Петя Иванов и Вася Петров открыли, ну например, бургерную. А можно сказать: Иванов и Петров создали ОПГ, чтобы мошеннически вымогать у граждан деньги, выдавая за товар переработанный фарш. Примерно то же самое и с Абызовым. Разница между честным бизнесом и преступным была идеально сформулирована на суде.

«„Целью преступления являлось личное обогащение, а не извлечение прибыли при осуществлении законной деятельности“, — отметил генерал Степанов, оговорившись, что ст. 210 УК не относится к тем, по которым в соответствии с УПК нельзя брать под стражу бизнесменов. Представитель Генпрокуратуры против ареста не возражал».

Но поскольку Абызову принадлежат только 95% этих энергетических активов, то миноритарии могли пострадать реально. И такой миноритарий нашелся: по данным следствия, компания «Алмазювелирэкспорт» потеряла на махинациях Абызова 10 млн рублей. Быстро выяснилось, что сама компания пострадавшей себя не считает и на Абызова не жаловалась. Я уж не говорю о том, что 10 млн рублей для долларового мультимиллионера Абызова — это примерно как купить бургер в нашем ОПГ Петрова и Иванова или, скажем, три бутылки вина за ужином. Как говорил в похожей ситуации другой арестованный этой недели — тем же судьей, кстати — Виктор Ишаев: пять миллионов за пять лет — это же абсурд, это какая-то малая часть зарплаты.

«„Алмазювелирэкспорт“, признанный следствием потерпевшим по делу арестованного экс-министра по вопросам Открытого правительства Михаила Абызова, не обращался в правоохранительные органы с жалобой о причиненном ущербе. Об этом сообщил в интервью ТАСС генеральный директор компании Михаил Шеин».

Впрочем, весь этот абсурд становится понятным, если вспомнить, что дело против Абызова было возбуждено за день до его ареста. То есть в логике: пришейте ему хоть что-нибудь, а там разберемся. И тогда, конечно, встает вопрос: а за что? И что от него хотят?

Можно даже предположить, что силовики действовали примерно по той же схеме, что и недавно с арестом Калви: конфликт у Абызова с «Альфой» и «Реновой» действительно был, а где есть корпоративный конфликт, там а) есть деньги, б) есть за что зацепиться. Но важно понимать, что дело Калви и дело Абызова объединяет не только возможное коммерческое целеполагание правоохранителей, но и сам, так скажем, политический статус жертвы. Один — американец, а второй — бывший министр в правительстве бывшего президента. Оба, следовательно, беззащитны. Дело Абызова — коммерческое, потому что он богат и на кону стоит еще один небольшой кусок вкусного пирога. Дело Абызова — политическое, потому что он политически слаб и связан с так называемой командой Медведева — бывшей командой бывшего президента, у которой не осталось никакого влияния в Кремле. Это было видно и потому, с какой легкостью суд проигнорировал поручительства и со стороны Александра Волошина, который в 2003 году передавал Медведеву бразды правления в президентской администрации, и со стороны Натальи Тимаковой и Аркадия Дворковича, ближайших соратников Медведева в бытность его президентом. Не помогло и поручительство Анатолия Чубайса, с которым Абызов работал в РАО ЕЭС.

Нет сомнений, Абызов — это бизнесмен, умный, расчетливый, опытный и циничный, смелый, как и положено бизнесмену, который сформировал свой первый большой капитал еще в 90-х, и не случайно он выводил своей подруге любовные сердечки на подошве своих ботинок — красивый жест, — в то время как судья объявлял ему заранее очевидную меру пресечения в виде заключения под арест. И уж вряд ли Абызов выкинул из головы все свои коммерческие интересы, когда пришел работать в правительство, а скорее наоборот.

Напомню: «Открытое правительство» при Медведеве появилось, скажем так, взамен открытого президента. Медведев ушел, Путин вернулся, перезагрузку и модернизацию свернули, но Медведев говорил в тот исторический день 24 сентября 2011 года, что продолжит реализовывать свою программу, но уже на практическом уровне. И Владислав Сурков придумал «Открытое правительство», которое якобы непосредственно включает общество в работу власти. И в этом смысле дело Абызова отчасти даже похоже на дело «Седьмой студии», ведь проект «Платформа» тоже родился при Медведеве, а Кирилла Серебренникова к нему тоже привел Сурков. Бывший — значит слабый, вот простой алгоритм поиска новых жертв. И вдвойне или втройне слабый, если к жертве не испытывает симпатии, а тем более испытывает антипатию глава государства. У вас есть большие деньги, а следовательно есть враги, и при этом вы на плохом счету, и вам ни к кому не обратиться за помощью? Тогда ваша песенка спета.

Разница между нынешним временем и раскулачиванием начала 30-х годов в том, что тогда коллективизация была политической установкой, а социального статуса было достаточно, чтобы стать жертвой массовых репрессий. Сегодня все по другому: никаких установок нет, жертвы подбираются вручную, а не скопом, и роль играет не социальный статус, а аппаратное влияние. Лично я считаю, что это огромный прогресс. Вы что, хотите как 37 году?