В цикле «Ста лекций» — 1979 год и книга не о подростковой любви, но о подростковом сексе «Вам и не снилось» Галины Щербаковой. Она была написана во время расцвета детской литературы, в которую стремились авторы взрослой и наполняли ее глубокими, недетскими смыслами. Конкретно эта книга рассказывает советскую версию «Ромео и Джульетты», на фоне которой показывается постепенное иссякание советского проекта.
Добрый вечер, дорогие друзья!
Мы добрались с вами в нашем цикле «Сто лет ― сто книг» до 1979 года. Год этот был отмечен двумя знаковыми событиями. Во-первых, в России вышла книгой на тот момент автобиографическая всё ещё трилогия, ― в скором времени уже пенталогия, а под конец и окталогия, восьмилогия, ― Леонида Ильича Брежнева: «Малая земля», «Возрождение», «Целина». И очень велик был соблазн сделать её, напечатанную в 1978 году и вышедшую книгой в 1979-м, главной книгой года, вероятно, потому что именно за нее Леонид Ильич получил Ленинскую премию по литературе.
Правда, авторами этой книги были совсем другие журналисты, в частности, Аграновский, Сахнин и Мурзин. Но тем не менее она изучалась во всех школах, несчастный Вячеслав Тихонов мучился, начитывая её на диски, Юрий Каюров тоже её записал как отдельную композицию. По «Малой земле» шел один спектакль, по «Целине» ― другой. В общем, это было главное событие года в литературе.
Но случилось так, что у нас же каждый зажим совпадает с некоторой оттепелью, то есть получается так, что если в одном месте зажали, то в другом разрешили. Это так нужно, тогда это не называлось ещё системой сдержек и противовесов, но уже работало.
И поэтому журналу «Новый мир», который был выбран Брежневым для публикации якобы своих мемуаров, было разрешено невозможное: напечатать несколько абсолютно авангардистских произведений, например, «Самшитовый лес» Михаила Анчарова. Случилось некоторое послабление и в большой литературе. Был напечатан «Жук в муравейнике» братьев Стругацких, который иначе ни в каком виде не проскочил бы в печать, ― вещь, которая самим остриём своим направлена против тайной полиции.
А в журнале «Юность» осенью 1979 года появилась невозможная по советским меркам повесть Галины Щербаковой «Вам и не снилось», о которой мы и поговорим. Случилось так, что повесть эта приобрела особенную славу благодаря фильму Ильи Фрэза, заслуженного советского детского, подросткового режиссера, постановщика знаменитой «Первоклассницы» с Наташей Защепиной, «Слона и верёвочки».
Вообще это был такой классический детский режиссер, хороший, конечно, но особенных звезд с неба не хватавший. Но тут потрясающим образом сошлись звезды. Никита Михайловский, рано умерший, замечательный актер ― в главной роли. Замечательная Таня Аксюта из Центрального детского театра, которая до этого была известна только ролью Козетты, а после роли Катьки, она же Юлька в повести, сразу стала любимицей всех подростков Советского Союза. Гениальная музыка Алексея Рыбникова. Потрясающий выбор стихов ― все подростки отыскивали в сборниках Рабиндраната Тагора это стихотворение, но оно не из сборников, оно из его романа «Последняя поэма».
И до сих пор все люди моего поколения, как только заслышат «Ветер ли старое имя развеял? Нет мне дороги в мой брошенный край. Если увидеть пытаешься издали, не разглядишь меня, друг мой, прощай!», начинают рыдать в три ручья, потому что эта песня пелась у всех костров, на всех выпускных вечерах. Она была, в общем, гимном нашей юности.
Главное же, почему эта вещь являлась такой сенсацией 1979 года, вот этого небывалого послабления 1979 года ― она повествовала не просто о подростковой любви, но, товарищи, о подростковом сексе, а это был по советским меркам самый крамольный вариант.
Я не буду говорить сейчас много о картине, потому что, собственно, нашим предметом является литература. Галину Щербакову я знал очень хорошо, и нельзя было её не знать, потому что она, во-первых, была постоянной гостьей множества детских радиопередач, а я работал тогда в детской редакции радиовещания уже с девятого класса. К нам в Совет «Ровесников» она приходила как к себе домой, особенно после повести «Пятнадцатая осень». Кроме того, уже впоследствии, когда я работал в журнале «Огонек», она была женой Александра Щербакова, первого зама главного редактора.
Естественно, я Щербакову знал. И вот мне всегда представлялось совершенно естественным, что эту вещь написала именно она. Щербакова была человек, что называется, теплый, чрезвычайно гуманный, веселый, открытый. Она ростовская журналистка с большим, хорошим опытом в журналистике, сочиняла подростковые повести. Казалось бы, она вписывается органически в тот же ряд, что и, например, Виктория Токарева, в такую хорошую крепкую женскую прозу. У Токаревой даже, пожалуй, она вполне на уровне первого ряда.
А чем она отличалась, так это удивительным своим мягкосердечием, удивительной любовью к персонажам. Поэтому персонажи у нее выходили плохие, хорошие, но всегда живые. И вот эти Роман и Юлька, которые так просто проецируются на Ромео и Джульетту, происходящие, что называется, «из чресл враждебных, под звездой злосчастной», из двух новых враждующих родов, ― эти Роман и Юлька стали ближайшими товарищами всего тогдашнего читающего подросткового сообщества.
Я еще раз говорю, что в повести «Вам и не снилось» ну нет на самом деле никаких литературных сенсаций, кроме двух вещей. Во-первых, между героями случается любовь, причем любовь физическая, достаточно такая для десятого класса еще несвоевременная. Помните, когда Роман приходит к родителям и говорит: «Я люблю Юлю. Сегодня мы дали друг другу все возможные доказательства»? Помните эту совершенно упоительную сцену, когда они, вылезшие из постели, прямо руками едят шпроты из холодильника, потом в постель возвращаются? Обворожительные совершенно вещи.
И такая бесконечно трогательная, когда, помните, Юлька, стоя под душем, трет мочалкой свой жесткий втянутый живот, который совсем не похож на женский, и думает: «Вот у всех всегда это случается так неожиданно, так непредвиденно, а я всё рассчитала, ко всему приготовилась», и выливает на себя мамины духи «Клима».
Это, понимаете, в некотором смысле чудовищно наивная вещь, а с другой стороны, вот что в ней было привлекательно и трогательно, так это её совершенно интимная, почти материнская интонация, с которой она была написана.
Тут надо сделать некоторое отступление о подростковой литературе 70-х годов. Видите ли, мне тогдашнему это не очень нравилось. Наверно, в силу моего такого инфантилизма. Я был мальчик книжный, и меня гораздо больше интересовала учеба, нежели девушки. У меня такая настоящая любовь началась лет в шестнадцать, а до этого ― когда появилась «Вам и не снилось», мне было 11 лет.
Но я тем не менее уже тогда понимал, что отличие подростковой прозы 70-х, скажем, от литературы более ранних десятилетий, в общем, в том, что о детях стали писать как о взрослых. Скажу больше: детская литература сделалась до некоторой степени пристанищем взрослых литераторов, которые по разным причинам не могли реализоваться во взрослой. Их туда не пускали просто. Так случилось с Юрием Ковалём. Так случилось с Галиной Демыкиной. Оба они имели отношение к авторской песне, кстати говоря. Это была форма существования многих фантастов, которые сочиняли детское, как Мирер, например, потому что не могли напечатать своё взрослое.
И вот тогда, примерно в то же время, появляется, скажем, очень занятная повесть Ивана Зюзюкина «Из-за девчонки», где четырнадцати-пятнадцатилетние подростки испытывают абсолютно взрослые страсти, в том числе страсти абсолютно эротической природы. Там, кстати, главный герой этой повести, рыжий такой нонконформист чувствовал и думал абсолютно как советский диссидент.
И девочка эта, Галя, я замечательно ее помню, с длинной шеей и карими глазами, ― видите, всё врезается всё-таки, ― девочка эта, в которую он был влюблен, тоже вела себя как абсолютно взрослая женщина. Это не потому что эти подростки рано взрослели, не потому что они были одержимы акселерацией, не поэтому. А потому что серьезная литература вынуждена была мимикрировать под детскую, она вынуждена была пойти в сферу подростковую.
Надо сказать, что там она достигала достаточно серьезного уровня. Почитайте то, что в 1978–1979 годах писал Крапивин, например. Вспомните «Ковер-самолет», или «Журавленка и молнии», или хотя бы трилогию о Сереже, вот этом мальчике со станции Роса. Это всё очень серьезная проза, которая ставит великие вопросы.
То, что литература вынуждена была обратиться к детям, это именно следствие её полной зажатости на абсолютно всех уровнях. Мы через две-три лекции будем говорить о дебютном сборнике Веллера, который, как бомба, взорвался в конце 1982 года. Ведь Веллер совершенно правильно говорит, что более безнадежного, более беспросветного времени, чем конец 70-х, наверно, при советской власти не было. Это было абсолютное болотное зловоние. И тем не менее именно в это время при бессмертном, казалось, генсеке Брежневе русская литература вдруг расцвела, расцвела в тех сферах, в которые цензура не имела такого полного доступа ― в фантастике и в детской литературе.
В чем была, ещё раз, ещё одна принципиальная новизна повести Щербаковой? В известном смысле эта повесть предваряла собою взрыв перестройки, потому что всегда во время оттепели в русской литературе поднимается вопрос ― не скажу пошло «о возрасте согласия», но о возрасте, когда можно, вопрос о детской и подростковой любви. Мы сейчас живем, например, в эпоху тотального запретительства. Детям запрещается просмотр фильмов в интернете, запрещается политическая деятельность любая, запрещается, естественно, под предлогом порнографии любой серьезный разговор о детской сексуальности и так далее. То есть мы живем в обстановке тотального запрета.
Можно предвидеть, что довольно скоро хлынут у нас в образовавшийся пролом тексты о подростковой любви. Это случилось в шестидесятые, в частности, когда Райзман, очень социально чуткий режиссер, вдруг поставил совершенно прорывный по тем временам, очень мрачный и серьезный по интонации фильм «А если это любовь?», который до сих пор вызывает бурные дискуссии.
Вы понимаете, что классический школьный завуч, женщина, лишенная личной жизни, собственного мнения и права на нормальную жизнь, ненавидит влюбленных подростков, ненавидит их со всей страстью синего чулка. Таких очень много. И равным образом понятно, почему родители с обеих сторон препятствуют роману, простите за каламбур, Романа и Юльки. Да потому что у них самих была такая история, и эта история была по их собственному инфантилизму в том числе задушена в зародыше, а они продолжают друг о друге помнить, они даже продолжают друг друга любить, но при этом на всё это наслоилось несколько десятилетий ненависти. И поэтому сама мысль о том, что Юлька дружит с Романом, с мальчиком из абсолютно враждебной семьи, обеим семьям, обоим родителям, когда-то влюбленным, совершенно ненавистна.
Естественно, возникал здесь вопрос о том, в какой степени школа и родители вправе вмешиваться в подростковую любовь. Традиционная советская педагогика была уверена, что и семья, и школа должны в таких случаях всё держать под контролем. Щербакова осмелилась заявлять примерно то же, что в том же 1979 году заявили Стругацкие в «Жуке»: любая тайная полиция обязательно приводит к убийству. Любая попытка контролировать чужую жизнь, на уровне даже бабушки вот этой несчастной, которую так неожиданно и гениально сыграла Татьяна Пельтцер, любая попытка вмешиваться в это даже на уровни родни приведет к трагедии.
Кстати говоря, Щербакова, которая закончила повесть словами «А со всех сторон бежали люди… Как близко они, оказывается, были…», не отвечала однозначно, умирает герой или выживает. Там, помните, вот эта ситуация, когда Ромка бросается к ней из окна, с третьего этажа: «прыгая, он присвистнул: третий этаж ― такой пустяк». Но дело в том, что он, прыгнув, упал грудью на железную трубу.
Для Щербаковой, как она сказала честно, герой погибал. А потом ей стало интересно представить, что он выживет, представить, что будет после того, как останется в живых, как они будут с этой Катей жить рядом с этими людьми. С Юлькой, конечно, было бы лучше, потому что «Роман и Юлия» звучит гораздо адекватнее.
Мне тоже кажется, что представить дальнейшее выживание этих героев в подростковой среде практически невозможно. Почему? А потому что Щербакова догадалась о страшном ― о том, что в любви человек умнеет. Знаете, долго считалось тоже, что любовь отвлекает, расслабляет, приводит к резкому понижению IQ, критичности и социальной активности. Но тут вдруг оказалось, что вот эти двое, страстно друг в друга влюбленные, поумнели и повзрослели на несколько лет.
Может быть, кстати, мы этого совершенно не исключаем, они выдумали себе эту любовь. Может быть, этого ничего и не было. Но, выдумав, они поверили, а поверив, они поумнели. Потому что от любви, особенно от любви трагической, преодолевающей препятствия, человек взрослеет, умнеет, делается лучше, даже если в основе ее лежит совершенно вымышленный порыв.
Что еще очень характерно вот для этой повести? Интонация прощания, трагическая, мрачная интонация, которая в советской литературе в это время начинает преобладать. Мы будем говорить о 80-х годах, о 1980 годе, в следующей лекции у нас речь пойдет о «Буранном полустанке» Чингиза Айтматова. Там, собственно, уже понятно, что Едигей обречен, хотя, может быть, в конкретной ситуации он остается жив, но там тоже открытый финал, по моде 70-х годов.
Ощущение иссякания. Советский проект кончался на глазах. Иссякали все его составляющие: и идейная, и экономическая, и просвещенческая, и национальная. Всё это на глазах сдувалось. Я очень хорошо помню именно это ощущение прощания. И поэтому в «Вам и не снилось» трагедия, как это ни печально, нарастала, страшно сказать, с двух сторон.
С одной стороны, это, конечно, трагедия молодых влюбленных, которые обречены, потому что все силы старого мира бросились их разлучать. Но с другой стороны, это, простите, и трагедия старого мира. Этой бабушки, которая ничего не может, этой школы, которая совершенно бессильна. Вскоре появился фильм Ролана Быкова «Чучело», где школа вообще ничего уже не может сделать со страшными силами, раздирающими класс, раздирающими общество, где травля, садизм, двойная мораль ― всё это нарастает, а училка стоит, беспомощно кивает и ничего не может сделать. И эта её идиотская улыбка, замечательно сыгранная Санаевой, стала, прости господи, одним из самых страшных символов фильма.
Вот беспомощность, иссякание этой уже умирающей карательной системы, этот оскал полуживого льва ― это тоже в повести Щербаковой очень чувствуется, потому что чувствуется, что они все ничего не могут сделать, ни родители, ни дети. С двух сторон нарастает ощущение катастрофы и бессилия.
«Вам и не снилось» ― вот этот заголовок прочитывался в двойном смысле. С одной стороны, конечно, вам и не снилась такая любовь. Не случайно в начале повести все идут смотреть «Вестсайдскую историю», ещё одна отсылка к «Ромео и Джульетте». Вечная, в общем, тема, и это совершенно очевидно. Но с другой стороны, вам и не снилось то, что теперь будет, потому что вы все стоите на пороге катастрофы того масштаба, который вы не можете представить. Вот какие достаточно хитрые, достаточно сложные смыслы скрывались под невинной оболочкой этой совершенно детской истории.
Нужно сказать, что после того, как она была напечатана в «Юности», ― а этот номер «Юности» у меня до сих пор хранится на даче, затасканный, затисканный до невозможности, потому что весь класс брал у меня эту повесть читать… То, что началось после публикации, не описать никаким пером. Только популярность повести «Love Story» в Штатах может сравниться с дикой славой, обрушившейся на Щербакову. Надо сказать, она её не испортила, она продолжала оставаться тем же милым, открытым ростовским журналистом, который продолжал сочинять свои честные, замечательные подростковые истории.
Вот эта повесть, безусловно, сыграла некоторую роль спускового крючка, потому что именно с «Вам и не снилось» началась молодежная активность, программы «Спорклуб» и «12 этаж», фильм Быкова «Чучело». Именно с этого момента начался активный разговор о том, какая молодежь вырастет. И надо вам сказать, что молодежь эта, умная, интересная, была на самом деле довольно перспективной. Крах советского проекта не означал краха этого поколения. Годы до 1988-го были надеждой, что этим детям дадут сыграть свою роль, дадут реализоваться.
Только в 1991-м стало понятно, что пирамиду перестроить нельзя. И вот это поколение с перерубленной пополам судьбой так, в общем, и не состоялось. Осталось им только пересматривать фильм «Вам и не снилось» и слушать гениальную песню Алексея Рыбникова, которая осталась таким символом наших несостоявшихся надежд.
Ну а в следующий раз мы поговорим о романе Чингиза Айтматова «Буранный полустанок».
