«История имеет сослагательное наклонение». Лекция Николая Сванидзе о семи моментах истории России, когда все могло пойти иначе

У нас сегодня тема — «Реперные точки отечественной истории». Может быть, кто-то подумает, что это имеет отношение к рэпу. Не имеет, друзья. Можно по-другому — точки бифуркации, есть еще такое хитрое название.

Что это означает? Это означает то, что те, кто считает, есть такая знаменитая фраза, что история не имеет сослагательного наклонения, это вранье, имеет. Имеет еще какое сослагательное, еще какое наклонение, потому что даже если представить себе, что она бы его не имела, это было бы очень скучно. Ну как так, вот как определили там черт знает когда, так все и развивается, и по-другому и быть не может. Ну нет же, правда? Могло быть всякий раз по-разному. Сотни тысяч раз могло пойти по-другому, по другой линии развития человечества и каждого народа в отдельности. Ничто заранее не предопределено, и в нашей истории есть такие.

Ну представим себе дерево и ветки растут, вот эта точка сочленения ветки и ствола, вот это вот точка бифуркации, когда может пойти в одну сторону, а может пойти в другую сторону. Вот я вам представлю, на мой вкус, на самом деле некоторые такие альтернативные моменты нашей истории, когда она могла пойти в одну сторону, а пошла в другую. Как сказал великий русский историк Николай Михайлович Карамзин, что быть могло, но стать не возмогло. Вот могло такое случиться, но не случилось.

Мы с вами поговорим о древней нашей истории, начиная с принятия христианства при князе Владимире Святом и дойдем до XX века. Здесь есть несколько таких вот, повторяю еще раз, таких вот альтернативных узлов исторических, относящихся к старой нашей истории, а есть относящиеся к веку XX. Я вам мотивирую всякий раз, почему я выбрал именно эту точку, именно этот узел. Помолясь, начнем.

Сейчас вообще история остро актуальна, остро интересна всем, прежде всего нашему президенту Путину, который сейчас пишет статьи на исторические темы, и тем самым презентует себя как историка №1 в нашей стране. Это, с одной стороны, имеет положительные последствия для нашей исторической науки, потому что если сам, так сказать, царь интересуется, пишет даже, значит, важная штука. С другой стороны, конечно, это отваживает многих других заниматься этим, потому что если уже сам первый что-то сказал на эту тему, что теперь добавить, на самом деле нечего. Хорошо, что Путин занимается историей, а не, скажем, биологией или физикой теоретической, вот поздравим себя с этим, ну и перейдем к нашей теме.

Принятие христианства

Вообще если взять весь ствол нашей истории отечественной, я бы сказал, что я склоняюсь к позиции замечательного современного историка, уже пожилого человека, книжку которого трехтомную по истории прочесть я вам очень рекомендую, Янова. Его концепция такая, что наша история — это движение между Востоком и Западом, это постоянный выбор между Востоком и Западом, выбор вполне понятный, потому что мы и географически находимся именно на стыке Востока и Запада, и герб у нас такой, двуглавый орел, одна голова которого, птичья, смотрит на Восток, другая на Запад. И вся наша история такая действительно на самом деле, причем речь идет не о выборе географическом, а о выборе цивилизационном, культурном, политическом, экономическом.

Так вот первый такой узел, с которого я бы начал, это вот выбор религии, 988 год, Владимир Святой принял христианство в его восточноевропейском, православном, тогда еще в общем не было толком раздела на православие и католичество, это произошло позже, Великая схизма была в 1054 году, в XI веке. Но, конечно, разделялись каноны уже существенным образом византийские и римские, и два владыки, Папа Римский и Патриарх Византийский, уже проклинали друг друга, анафематствовали, но тем не менее, еще юридически вот такая граница между двумя направлениями христианской веры еще отсутствовала.

Князь Владимир Святой выбрал византийскую веру, конечно, не в пику римской, а просто потому, что Византия была ближе, Византия была роднее, это был один из реальных центров мироздания того, Византия и Константинополь. Кроме того, бабка Владимира Святого, княгиня Ольга, вдова князя Игоря старого, она была христианкой, она приняла православие в Византии, поехала туда и приняла православие. Ее сын Святослав, отец Владимира, смеялся над ней, когда она ему предлагала сделать то же самое, говорил, дружина меня засмеет, какое православие, и он оставался язычником. Но внук, сын Святослава, Владимир, принял православие.

Не буду сейчас рассказывать о деталях этого, это легко прочитать во многих книжках, я скажу о последствиях, к чему привел именно этот исторический выбор, очень важный, очень стратегический. Он привел к ряду последствий, а именно здесь смешаны воедино положительные и отрицательные, я не буду здесь делить на черное и белое, просто буду перечислять и говорить, характеризовать каждое из них, а вы уже решайте, что вам нравится, что нет.

Конечно, это приобщение к мировой культуре, несомненно, потому что Византия была одним из главных центров мировой культуры. Восточный Рим, огромная литературная традиция, огромная культурная традиция, огромная духовная традиция, и вот этот именно духовный выбор, он означал, конечно, приобщение к мировой цивилизации в ее вот именно восточноевропейском византийском варианте, очень-очень существенном. То есть, иначе говоря, Русское княжество, тогда еще Киевское, оно стало частью европейской культуры, вошло в состав европейских народов именно через этот выбор, несомненно.

Письменность появилась. Письменность появилась, конечно, благодаря именно этому выбору, потому что писаные книги это прежде всего Священное Писание, ничего другого тогда не было. Священное Писание, Писание отцов церкви, многие из которых были византийцы, греки, которых называли ромеи на Руси, ромеи от слова Рома — Рим, потому что это был Восточный Рим, это был второй Рим. Но хотя ромеи это означало римляне, в переводе как бы Маршака, но реально тогда это означало греки, римлянами называли греков, такой странный здесь языковой парадокс.

Но в данном случае это не важно, важно то, что появилась книжная грамотность на Руси. Это был церковнославянский язык, который в общем был древнеболгарским, я бы так сказал, на самом деле. Но так или иначе, он был, на нем писались книги, на нем говорили церковнослужители, на нем велась вся обрядовая сторона церковная, вся служба. Это было очень существенно.

Но здесь нужно иметь в виду вот что, целиком приобщения к византийской культуре не было, потому что византийская культура, как наследница культуры римской, предполагала, скажем, очень серьезную составляющую юридическую. Были правоведы очень сильные в Византии, было в общем большое уважение к закону, к закону писаному. На Руси этого не было, было обычное право. Обычное право, то есть право не юридического писаного закона, а право обычая, право традиции. И письменный закон в общем так на Руси и не появился, этого у Византии не взяли.

Кроме того очень важную вещь взяли политическую, а именно вот эту вот так называемую симфонию светской и духовной власти. Князь великий, император византийский и патриарх как бы действовали рука об руку, светская власть и духовная власть. Но здесь интересно вот что, что в отличие от католического мира, от западного христианства, восточное христианство означало, что светская власть и духовная шагают рядышком, вместе, в том числе, и просто физически вместе.

И на Руси это было особенно очевидно, скажем, дворцы князя и патриарха стояли рядом, палаты, и между ними существовала соответствующая иерархия в обязательном порядке. Когда двое правят, все-таки один первый, другой — второй, и первый был, конечно, светский владыка, в отличие от Византии, где они были примерно равны, в отличие от католического мира, где Ватикан был отдельно от королевств Европы.

Вот вспомним «Три мушкетера», где скажем, каждый из них, мы помним, что выбирал, кому ему служить, королю или кардиналу. Кардинал как вельможа, министр Людовика XIII, подчинялся королю, но как кардинал он ему не подчинялся, он его в гробу видал, он подчинялся Папе Римскому, и король его снять не мог и ничего не мог с ним поделать. И фактически это был выбор любого европейского гражданина, любого гражданина европейской страны между тем, кому он служит — королю или Папе, то есть своему отечеству или Риму, или Ватикану, который был отдельно от своего отечества.

Это был выбор такой очень интересный, такой космополитический, которого Русь не знала, на Руси все были рядышком, и патриарх был, как правило, под светским владыкой. Когда он пытался поднять голову, он по этой голове получал. Это было несколько раз на протяжении российской истории. Это было при расколе в XVII веке, это было еще раньше, в XVI веке, при Иване Грозном, когда митрополит Филипп Колычёв был сначала снят со своей должности, а потом был задушен лично Малютой Скуратовым по приказу Ивана Грозного. И наконец при Петре I, о котором мы сегодня будем говорить, это закончилось тем, что церковь была сведена до светского министерства, во главе которого стал светский чиновник, то есть унижена крайне. Иначе говоря, церковь была под рукой светского владыки на Руси, вот это тоже наследие Византии, очень интересное наследие.

Вот это вот первый такой, первая реперная точка, выбор, хотя он был совершенно очевиден. Здесь, пожалуй, вариантов не было, потому что иудаизм и ислам были, конечно, менее органичны по причинам, которые я уже изложил: величие Византии, близость ее к Руси, выбор бабки, Ольги, плюс выбор родственных этнически русским князьям варяжских Ярлов, которые к тому времени тоже меняли свое язычество на христианство в Скандинавии.

Я напомню, что первые русские князья Рюриковичи, они все-таки варяги, то есть викинги, то есть шведы, по-простому говоря, и дружины их были шведские, варяжские в основном по составу. Но это в данном случае не суть важно, этническую составляющую русского государства российского мы сегодня рассматривать не будем, потому что она крайне сложна. Так же как, кстати, возвращаясь к статье нашего президента, что скажем, все названия среднерусские, они в основном вообще финно-угорские, начиная с названия города Москва, поэтому здесь, если мы будем изучать этническую составляющую, мы далеко уйдем, мы ее сегодня с вами оставим в покое.

Нашествие хана Батыя

Так вот, следующая точка реперная или вот такой узелок, точка бифуркации, это монгольское нашествие, это XIII век, нашествие хана Батыя. Но прежде всего это не нашествие хана Батыя, я бы хотел рассмотреть другую историческую фигуру, значительно более у нас популярную, чем хан Батый, а именно Александр Невский.

Александр Невский, Александр Ярославич, причисленный к лику святых, равноапостольный, то есть равный апостолам христианским, он был причислен к лику святых при молодом Иване Грозном, в 1547 году. Но еще раньше фактически в общем он был канонизирован церковью, вскоре после своей смерти, еще в конце XIII века.

Он у нас известен в основном по гениальному фильму Эйзенштейна «Александр Невский», где он побивает псов-рыцарей на Чудском озере. Это имело место, несомненно, была битва на Чудском озере, была еще раньше Невская битва, где он победил шведский отряд, но не этим он реально славен. Славен, я имею в виду даже не в положительном смысле, славен в смысле известен и знаменит, потому что эти битвы, которые он выиграл, они были мелкие по масштабам того времени.

Были битвы, которые русские и литовцы, и кто угодно, черт с рогами, выигрывали у тевтонов и у шведов, и проигрывали им. Знаменитая фраза из позднейшей летописи того времени, что он наложил печать на лицо Ярло шведскому, она не имеет никакого отношения к действительности, никакого Ярла там не было, там был действительно маленький шведский отряд, который был побежден Александром. Что касается битвы на Чудском озере, там тоже рыцарей было в общем с гулькин нос, и эти битвы были значительно более локальные и мелкие, чем они представляются в наших учебниках.

Но фигура Александра Невского огромна по другой причине — именно он сделал, цивилизационный выбор совершил между Востоком и Западом, между Ордой и Ватиканом. Именно Александру Невскому мы во многом должны быть благодарны, если благодарны, за монгольское иго, как оно называлось до последнего времени в наших учебниках. Иго — это вообще слово старое, это ярмо бычье, воловье, которое надевали на побежденных римские легионы, когда проходили через Триумфальную арку после победной войны в Риме. Вот это иго, это слово, которое вошло в наш исторический лексикон с конца XVIII века, оно не вполне, конечно, отражает действительность.

Монголы, вообще Монгольская империя была великая, пожалуй, самая по территории огромная за всю историю человечества. Друзья, представьте себе Советский Союз плюс кусок Запада, плюс Монголия, Китай и вся Юго-Восточная Азия — это все территория Монгольской империи, великой Монгольской империи. Вы представляете эту часть мира?

Это колоссальная армия, могучая, по тем временам непобедимая абсолютно, которую просто боялись как огня, прекрасно организованная, прекрасно выученная, свирепая по дисциплине, по системе наказаний. Наказание было одно — смерть, за трусость — смерть, за невыполнение приказа — смерть, за побег — смерть. Бежит десяток — карается сотня, бежит сотня — карается тысяча, бежит один — карается десяток, то есть это круговая порука, круговая ответственность. Прекрасное снаряжение, все стрелки из лука с коня, в общем, по организации, по численности, по всему — непобедимая армия того времени.

Но не только армия, монголы, обладая колоссальной территорией, владея ею, они были не идеологизированы, они плевать хотели на религию. Верь хоть в черта с рогами, хоть в пень придорожный, главное — плати деньги. Подчиняйся, веди себя смирно и плати «бабки» — это все, что им было нужно. Не платишь «бабки» — получишь, платишь «бабки» — молодец, всё, ты нас даже не увидишь. Баскаков часто, то есть сборщиков налогов монгольских, их не видели в русских городах десятилетиями, сами собирали налоги. Вот если бунтовали, тогда видели, но не баскаков, а карающую рать, которая приходила и наводила порядок.

Кроме того, монголы прокладывали дороги, как римляне. Они прокладывали не просто дороги, для того, чтобы сообщаться внутри этой колоссальной территории, они придумали систему как бы почтового сообщения. Вот до сих пор в Москве вот это Ямское поле, Яма, ямщик, ям — это монгольская почтовая станция, от монгольского языка пошло. Монгольская почтовая станция, где меняли лошадей, и потом эта система почты осталась на Руси фактически до XX века, сколько, собственно, лошадь оставалась главным средством передвижения человека, столько существовала вот эта система, она была введена монголами.

Была полная лояльность по отношению к церкви, церковь не трогали. Поэтому православная церковь на самом деле поддерживала монголов, поддерживала до самого конца их правления на Руси, потому что они ее не трогали. Мало того, была церковь и в самом Сарае, это столица Золотой Орды, нормальная православная церковь, нормально существовала.

То есть отношения их с русскими князьями были абсолютно феодально-вассальными такими средневековыми, они князю доверяли все, он получал ярлык так называемый, на княжение. Великий князь получал ярлык на великое княжение, и все, и дальше он доставлял налоги и обеспечивал спокойствие. Русь была так называемым улусом Джучи, или Западным улусом Золотой Орды, Западным улусом Монгольской империи.

Вот это обеспечивал Александр Невский, потому что после того, как Батый захватил русские города, и пошел дальше на запад, и вернулся, в общем в значительной степени от Александра Невского зависело, будет он бороться с Батыем, заручившись поддержкой Запада, или он ляжет под Батыя. Он лег под Батыя. Было несколько его походов в Новгород, во Владимир, где он свергал своего родного сына, своего брата, своего дядю, это все описано в летописях, свергал страшно, в общем, по обычаям того времени.

То есть, скажем, подавив с помощью неврюевой так называемой рати, Неврюй это был монгольский полководец, темник так называемый, темник от слова тьма, это десятитысячное подразделение, крупнейшее десятитысячное подразделение монгольской армии, во главе их стояли темники, полководцы. Неврюй был одним из них, эта знаменитая неврюева рать, с которой, собственно говоря, началось монгольское нашествие, даже не с Батыя, а с неврюевой рати началось монгольское иго на Руси.

Он привел с собой неврюеву рать, покорил город, и как было сказано в летописи, «у овых ноздри вырезаша, а у иных очи вынимаша», то есть вот так это было, Александр Невский. Вообще вот эти вот наши летописные характеристики убийств, жестокости, они очень интересны, с философской невозмутимостью, когда, скажем, о той же неврюевой рати говорится, что там «кого-то убиваша», кого-то там «в полон уводиша», и окончание фразы такое, «и множество зла сотворивша от идоша». От идоша, зайчики.

Жестокостью особой монголы не отличались, они были прагматики. Бунт подавим, а нет бунта, так и живите спокойно. Вот это Александр Невский, его выбор был в пользу монгол, в пользу Батыя, он пользовался благосклонностью Батыя. Его отец был в Каракоруме, в столице Золотой Орды, извините, в столице Монгольской империи, в самой Монголии был отравлен, Ярослав, а он сам неоднократно ездил туда и остался жив.

Выбор Александра в пользу монгол в общем очевиден, монголы составляли для него два плюса. Один плюс, как я говорил, это плюс, это православная церковь, которую они не трогали, потому что выбор в пользу Запада, казалось бы, близкого религиозно, тоже христиане, но выбор в пользу Запада означал лечь под Папу, лечь под Ватикан, потерять самостоятельность духовную. За это, собственно говоря, Александра и причислили к лику святых, именно за это, а не за то, что он немцев побил на Чудском озере.

И второе, монголы предложили иную форму правления для вождя, и вот на этом я остановлюсь сейчас подробнее. Дело в том, что любая власть, она состоит из кнута и пряника, как известно, это и насилие и договор, и они обязательно переплетаются друг с другом. Так было и на Руси, так было и в Западной Европе, при всех жестокостях того времени, насилие и договор. У монголов договора не было, Монгольская империя это было чистое насилие.

Был один хан, один Великий хан, начиная с Чингисхана, все остальные были его рабы, в равной степени, то есть они были рабы. Мелкие начальники были начальники для своих подчиненных, но Великий хан был начальником для всех, и начальником безоговорочным. Ничего о договоре вообще даже слыхом не слыхивали, сказал — сделано, или смерть.

Вот это вот единоличное самодержавное правление, оно, конечно, легло на душу, я думаю, Александру Ярославичу очень в немалой степени. Фактически ему было предложено Бытыем — правь, Александр, правь, дорогой, доставляй нам ясак, дань, мы тебе обеспечим покорность, если что — говори, пришлем ребят, разберутся, и правь, делай, что хочешь. И вот, конечно, это, я думаю, и заставило его принять сторону монгол.

То есть фактически мы обязаны Александру Невскому монгольским правлением двух с половиной вековым, которое оставило, конечно, огромный след в нашей истории. Огромный след, потому что вот именно это безоговорочное самодержавие, это полное отсутствие даже намека на какую-то, на то, что позднее было названо демократией, то есть раньше было названо у греков, а позднее у нас, вот этот абсолютный культ насилия, он во многом, конечно, стал стержнем нашей истории и истории вообще.

Когда было свергнуто монгольское правление, а оно было свергнуто в 1480 году, при Великом князе Иване III, когда после стояния на реке Угре просто перестали платить дань монголам. Считается, что это Куликовская битва, 1380 год, на сто лет раньше, но это не так, 1480 и без всякой битвы. Так вот после этого, по словам русских историков, монгольская ставка переехала в Кремль, то есть, иначе говоря, Великий русский князь, а потом царь, он стал Великим ханом, унаследовав традиции ханства, взяв традиции Орды Золотой. Вот эта вот стилистика управления единоличного, абсолютного, первым это продемонстрировал Иван Грозный, который был, так сказать, убийцей, садистом и оставил после себя выжженную землю.

Вот я сегодня не буду на нем останавливаться, потому что Иван Грозный это не точка бифуркации, это просто колоритный персонаж. Но о нем в общем известно очень многое, и то, что о нем известно, фактически не позволяет никак даже сколько-нибудь позитивно охарактеризовать его правление. Позитива там нет никакого вообще, то есть кроме жестокости, садизма и, я бы сказал, беспорядочности репрессий, нет ничего. И это в значительной степени, конечно, наследование монголов, хотя у монголов был порядок большой, я имею в виду именно самодержавие и репрессивность, потому что у монголов беспорядочных репрессий не было, у них была очень хорошая организация власти, недаром они столько лет владели такой огромной территорией.

Итак, мы получили от Византии духовную стилистику и духовное содержание, религиозное, от монголов мы получили административно-управленческую стилистику. Видите, как интересно?

Петр I

И теперь третья точка бифуркации — Петр I. Петр I, Петр Алексеевич, это человек, который… Сначала мы зачерпнули с юга, потом зачерпнули с Востока, от монголов, теперь мы зачерпнем с Запада, из Западной Европы. Петр I поехал искать ума на Запад. Искать ума на Запад поехал, ума нашел, это очень интересно, какого именно ума он нашел. Вообще Петр I фигура крайне колоритная, крайне интересная.

Сталин, когда искал себе примера в истории, персонального, когда думал, на кого равняться, с кого, так сказать, жизнь, как там у Маяковского было сказано, с кого там жизнь, с товарища Дзержинского в результате там, вышло с товарища Дзержинского, так Сталин сначала выбрал себе Петра I в качестве такого исторического учителя. А потом разочаровался, потому что он был очень прозападный, и выбрал себе Ивана Грозного, и на страницах книг писал «Учитель», вот когда он, в частности, читал переписку Ивана Грозного с Курбским, историю репрессий, учитель. Петр I был слишком для него прозападный.

Но что значит прозападный? Это было внешне. Петр I был человек чрезвычайно талантливый, он сам говорил, что он знает 14 профессий, причем на высоком уровне, таких ручных профессий, он мог, он был корабелом, он был слесарем, он был часовщиком, кем он только не был. Он в анатомичке сидел часами, разбирался с трупами. При этом он был человек чрезвычайной жестокости, чрезвычайной личной жестокости и огромной внутренней организации.

Вообще очень разнообразный персонаж. Скажем, когда он поехал в Англию, то в его домике, в котором он жил своей компанией, там было такое ощущение, что там погулял отряд десантников, которые отмечали День десантника, потому что просто дым коромыслом: все перевернуто, лакированная мебель, там старинные какие-то безделушки сломаны, все разворочено, все изгажено, он там гулял, пил. Но при этом он учился, при этом он интересовался всем на свете, человек, конечно, в этом смысле исключительно одаренный и способный к учению.

Но при этом, скажем, вот он в анатомичку заглядывал, там труп, он в нем ковыряется, и видит, что кто-то из его свиты воротит нос. Он говорит — зубами грызть, и тот стал грызть труп зубами. Он простой был в этом плане человек. Или, скажем, поскольку он был такой перфекционист, все должно было быть сделано хорошо, вот было такое наказание — вырывание ноздрей. И вот он смотрит, как палач работает, и говорит: ноздри, говорит, удалены малознатно, надо до костей. Это не от жестокости, это от общей, надо же хорошо дело делать, вырываешь ноздри — так вырывай как следует. Очень жестокий человек.

Интересно знаете что, что роднит таких персонажей в нашей истории? Вот Иван Грозный, скажем, он убил своего сына, как известно, до сих пор неизвестно, убил он его случайно или нарочно. Потому что он вошел на половину дома своей невестки, которая в это время ходила в одной ночной рубашке, на что имела полное право, потому что была на своей половине, на женской. А он, старый хрен, стал гоняться за ней с посохом. Вошел его сын Иван, стал заступаться за жену и получил посохом по голове. Поскольку Иван Грозный был человек физически сильный, ударил он его в висок, по-видимому, и убил. Хотел он его убить, нет — господь один знает, но вот он убил своего сына.

Петр I тоже убил своего сына, Алексея. Он велел его пытать, он был пытан и потом задушен, и ходили слухи, что он был задушен по личному приказу отца, в темнице. Как известно, потом Сталин тоже убил своего сына, потому что отказался его менять на немецкого генерала во время войны. Вот такая вот цепочка этих людей. Но Петр I, конечно, отличался от Ивана Грозного своей очень большой эффективностью. Жестокостью он на него походил, но она у него все-таки существовала отдельно, а эффективность отдельно. Все-таки он очень многое принял с Запада, но он принял технологии.

Вот что интересно, начиная с Петра I, он первый царь русский, который смотрел на Запад как на регион, из которого можно много полезного взять, но полезного чисто технологически, вот как помните, у Лескова, англичане оружие кирпичом не чистят, вот мануфактуры, заводы, технологии, но не социальные отношения. Запад развивался в свое время бурно благодаря новым социальным отношениям, там уже происходил переворот социальный, там уже люди были свободны.

А Петр еще больше закрепостил крестьян, он позволил фактически ставить к станкам крепостных крестьян, заводчики при Петре покупали целые деревни крепостные и ставили их, практически приковывали цепями к станку. То есть технологии отдельно, отношения отдельно; производительные силы, как сказали бы марксисты, отдельно, а производственные отношения отдельно. Удивительно, он не видел связи между этим, вот можно взять, так сказать, как они обрабатывают металл, а кто его обрабатывает, свободный человек или нет, это не важно.

Это очень интересный момент, который тоже стал критическим для нашей истории, потому что Петр I взял не экономику, не связи между людьми, не общественные отношения, не закон, а он взял именно технологии. Хотя многие внешние вещи он тоже взял, там бороды резал, в кафтаны одевал по западному образцу, трубки там велел курить и так далее, но это все было внешнее, это все было абсолютно внешнее.

Итак, с юга — духовное, с востока — административное, с запада — производственно-технологическое, вот это три заимствования наши исторические. И с этим мы пришли уже к XIX и XX векам, к неприятию Запада как территории непредсказуемой, территории свободной, территории, которая нам чужда в плане нашей духовности, чужда потому, что там все перемешано, там, как писал Иван Грозный Елизавете, к которой он сватался, Елизавете Английской: ты, говорит, девка вульгарная, потому что у тебя, говорит, торговые мужики всем командуют, то есть парламент, а вульгарная в смысле простая. Что это такое, у тебя парламент, ты хозяйка у себя в доме или где? Я-то у себя хозяин.

И вот это отношение к Западу пошло с самого начала Российской империи, при Петре, и потом до завершения Российской империи в 1917 году, как к чему-то чуждому, как к чему-то враждебному, как к чему-то грозному своей свободой, которая чревата потерей власти. Особенно это началось после Великой французской революции, вот это отношение к Западу, когда писал русский знаменитый писатель и славянофил Иван Аксаков, что понаделали конституций, понатворили революций, а сами, того и гляди, рухнут, то есть фактически то же самое, что говорим сейчас мы.

Первая мировая война

И вот мы переходим к XX веку, друзья, к XX веку, где тоже несколько точек бифуркации, более локальных, менее стратегических, но очень важных, которые сильно повлияли на нашу жизнь. Я о них расскажу более кратко.

Первая точка бифуркации — это вступление наше в Первую мировую войну, которое закончилось революцией. Вообще Первая мировая война, я рассказывал об этом периоде в одной из своих лекций, на Дожде, в частности, поэтому сейчас буду краток, Первая мировая война, она привела к целому ряду великих последствий для всего мира, она привела к революции в России, к фашизму в Италии, нацизму в Германии, и в конечном счете ко Второй мировой войне, то есть все драматические, трагические глобальные последствия исторические XX века, они связаны с Первой мировой войной. Поэтому она именно на Западе считается Великой, когда говоришь Великая война, имеется в виду Первая мировая. Кстати, англичане, французы, они в Первой мировой войне и потерь понесли больше, чем во Вторую.

Это для нас Великая Отечественная война, она святая, она сакральная, а Первую мировую мы вроде как не замечаем, потому что после нее была революция, гражданская война, и мы про нее просто забыли, она потерялась у нас в наших исторических каких-то, в глубинах каких-то исторических, в складках нашей исторической памяти она потерялась. А на самом деле она достойна упоминания очень большого, потому что от нее все и пошло.

И вот мы же могли не вступать в нее, и не было бы революции, вот что удивительно. Когда накануне вступления в войну, когда уже была объявлена мобилизация в России, и фактически кайзер германский Вильгельм уже объявил войну, объявил, но не начал. Война была объявлена, но не началась. И государь Николай Александрович попил кофе у своей супруги, у них были раздельные спальни, они проводили ночи, соответственно, когда желали, вместе, когда желали, раздельно. Он посетил свою супругу, попил кофе, принял душ и пошел к себе в спальню.

Это была ночь, и когда он открывал дверь, его догнал камердинер Тетеревятников, у него было два камердинера, в итоге один из них его догнал и вручил ему письмо от германского кайзера Вильгельма, личное письмо, они же были кузены, в котором он говорил: «Ники, давай сделаем по шагу назад, ты отменяешь мобилизацию, я отменяю объявление войны. Не будем воевать, это нам не нужно, ни тебе, ни мне». И вот Николай с этим письмом пошел к себе в спальню, переночевал, проснулся, по его словам, свежий и уверенный в том, что воевать надо.

И он пошел, в Зимнем принял представителей гвардии, произнес перед ними речь, точно повторив слова, которые произнес Александр I в 1812 году, после вхождения Наполеона на нашу территорию, о том, что он не прекратит войну до тех пор, пока последний иностранный солдат будет на нашей территории. Потом прошел на балкон, выходящий на площадь, на Дворцовую площадь, и там все пали на колени и запели «Боже, царя храни». Он был тогда популярнейшим человеком в стране, это лето 1914 года. А вскоре после этого он перестал быть популярнейшим человеком в стране, через четыре года его убили в подвале ипатьевского дома, и мало кто это заметил.

Так вот, почему он вступил в войну, какова была логика его действий? Логика была многообразная: это система отношений в Европе, там связи с Францией, которые усилились, связи с Германией, которые ослабели и так далее. Но помимо прочего, и может быть, прежде этого, здесь была на первом месте даже не Германия, а Турция, на первом месте были проливы, Босфор и Дарданеллы, на первом месте было желание войти, вступить в Константинополь, это древняя сакральная мечта русского двора, русского царя.

Шла речь даже о том, Федор Тютчев говорил, великий русский поэт и дипломат, и такой в общем в не плохом смысле русский националист, что Константинополь может быть нашей столицей, если мы войдем в него, потому что именно Константинополь это корень нашей православной веры, оттуда мы черпали основы нашей духовности, там крестилась княгиня Ольга, оттуда к нам пришло православие, это центр мирового православия.

И это духовное, так сказать, начало, а политическое начало, это проливы Босфор и Дарданеллы, которые означают дверь, даже ворота в мировой океан. Я напомню, что авиация тогда еще только делала первые, так сказать, шаги, и главным средством мирового передвижения, как военного, так и торгового, было море, океан, флот. Пока турки сидели на проливах, Черное море оставалось внутренним озером, как оно по сути и сейчас остается, между нами, девочками, говоря, естественно, потому что Турция член НАТО. Просто сейчас это имеет меньшее значение стратегическое, хотя все равно немаловажное, а тогда имело огромное, принципиальное.

И вот эта вот двойная мечта, с одной стороны, вступить, белый царь пусть сядет в Константинополе, настоящий белый русский царь, Константинополь — столица Российской империи, фантастика, просто второй Рим, а то и первый Рим будет теперь, и проливы наши, ну просто прелесть. Кстати, насчет проливов это была не мечта, это был предмет договоренности конкретной с руководством Антанты, даже Временное правительство потом подтвердило эту договоренность.

Поэтому если бы большевики, когда пришли к власти, дотерпели бы, если бы они не пришли к власти, короче, если бы Россия была вместе с Антантой к концу Первой мировой войны, Россия получила бы проливы и Константинополь, получила-таки, мечта была бы реализована. Поэтому эта мечта не столь, так сказать, абстрактна, она была вполне материальна. И вот именно это заставило вступить в войну, именно это привело к тем катастрофическим для нашей страны последствиям, которые мы знаем по истории, которые произошли в 1917 году.

Гражданская война в России 1917-1922 гг.

Следующая реперная точка — это гражданская война. Гражданская война, которая могла закончиться двояко, собственно говоря, выиграли большевики, а могли выиграть… Выиграли красные, а могли выиграть белые легко, потому что бабушка надвое сказала. Скажем, в 1918 году у белых было стратегическое преимущество оперативное, и они в общем чувствовали себя очень хорошо. Конечно, я бы сейчас, гражданская война очень сложная по своей реальной конструкции, воспроизводить ее очень долго, и в данном случае это не входит в наши с вами планы.

Я скажу о причинах победы красных. Это очень важно, потому что всегда стоит вопрос — могли ли красные проиграть? Могло ли сложиться по-другому? Вот корнет Оболенский мог бы выиграть и поручик Голицын, или они не могли выиграть? Могли, но по-видимому, при ряде условий.

Итак, одно из условий — это та же степень, скажем так, та же степень, я ищу слово, беспринципности, которую исповедовали красные. Когда дерутся два человека, один из которых дерется по правилам английского бокса, а второй бьет ногами ниже пояса, то при прочих равных у первого мало шансов победить. Вот красные вели себя в этом смысле более раскованно, брали офицеров, отправляли на фронт силком, взяв в заложники их семьи.

Я напомню, это известная вещь, что через Красную Армию прошло не меньше, а пожалуй, и больше царских офицеров, чем через белую, в качестве военных специалистов. Огромный талант Троцкого, который сколачивал просто силой и жестокостью, традиционными своими какими-то, так сказать, штучками очень эффективными, Красную Армию, и сколотил ее. Это первое, но не главное.

Второе, белые были зациклены на каких-то своих принципах не только военных, но и, скажем так, державно-патриотических, и это очень важная вещь. У красных их не было. Скажем, красные обещали землю крестьянам, знали, что соврут, знали, что не дадут землю, но обещали, на крестьян это произвело впечатление. Белые ничего никому не обещали. Белые вообще говорили, что они будут ждать Собрания, они будут ждать общего национального Собрания, которое произойдет после их победы и которое все решит. Но народу хотелось знать, что они хотят сейчас, не дожидаться никакого Собрания, которое неизвестно, когда будет, потому что ведь Временное правительство называлось Временным, потому что ждали Собрания, общего как бы съезда народного.

Белые говорили — вот-вот победим, тогда соберемся и будем решать, вообще у нас будет монархия или республика, или конституционная монархия, что у нас будет, потому что белое движение состояло из разных сил, там были и монархисты, и кадеты, и эсеры, и меньшевики частично, там были все, от монархистов до демократов и от консерваторов до либералов. Все, кто ненавидел красных, там были, и поэтому они не могли договориться между собой, какая страна будет после победы, и не говорили об этом никому. Это второе.

Третье, белые выступали за единую неделимую Россию. Этот лозунг, который сейчас, так сказать, абсолютно кажется нам идеальным и нормальным, и он, собственно, прописан в нашей Конституции, другими словами. Но для красных этого не было, не было никакой неделимой России, и потому красные завоевали на свою сторону национальные меньшинства, которые боялись белых. Поляки, прибалты, кавказцы, евреи, финны — все на свете, кто шел в большей степени за красными, чем за белыми, шли потому, что красные обещали автономию. Красные обещали автономию, а белые не обещали, белые говорили — нет, вы все в составе Российской империи, мы патриоты, мы своей землей не торгуем, мы за единую и неделимую Россию, все мы вместе.

Был один пример, очень яркий. В мае 1919 года, когда Николай Николаевич Юденич, один из наиболее эффективных и талантливых русских полководцев еще Первой мировой войны, а потом белый генерал, шел на Петроград, финны в лице генерала Маннергейма, тогда еще генерала, генерала русского генштаба, талантливого, предложили ему свои услуги. Что значит услуги, армию, очень хорошо сколоченную эффективную финскую армию предложили ему. Если бы он согласился, Петроград был бы взят.

Но они предложили с одним условием, что в случае победы Финляндия получит независимость. Юденич не мог решить этот вопрос, он обратился к Колчаку, тогда верховному правителю России, и Колчак сказал: «Нет, ну как, мы не можем, мы же за единую неделимую Россию, мы Родиной не торгуем. Нет, Финляндия не получит независимость». «Ну хорошо, как хотите» — сказал Маннергейм и повернулся спиной. И Петроград не был взят.

Вот это очень характерный момент. Очень характерный момент того времени, то есть белые пали жертвой собственной принципиальности и в общем собственной, наверное, называя вещи своими именами, глупости. Потому что политика излишней принципиальности, к сожалению, не терпит. Большевики были более циничны и в этом смысле более эффективны. Это гражданская война.

НЭП и Сталин

И следующая точка бифуркации это двадцатые годы. Двадцатые годы, когда после смерти Ленина решался вопрос о том, останется ли НЭП насколько. Ясно было, что он временный. Я напомню, что такое НЭП, это временное ослабление после окончания гражданской войны, когда рухнула экономика и народ голодал, страшный голод, пять миллионов жертв голода, прежде всего в Поволжье в 1921 году. Пять миллионов жертв, каннибализм, ужас. Восстание в Кронштадте моряков, восстание крестьян в Тамбовской губернии. Все валится из рук.

И Ленин, который еще приходил в себя, еще не был, так сказать, на грани смертного ложа, он еще был более-менее работоспособен, он принял решение на XX съезде партии в 1921 году, это решение было претворено в жизнь, ввести НЭП, новую экономическую политику. То есть позволить мелкому и частично среднему предпринимательству, прежде всего, крестьянам, возродиться, торговать хлебом по рыночной цене. И сразу все расцвело и заколосилось, какие-то ресторанчики, кафешки, появился хлеб, исчезла угроза голода. Это произвело сильнейшее впечатление на всех, кроме большевиков, которые решили, что земля уходит из-под ног. Но Ленин убеждал, что земля не уходит, потому что командные высоты остаются в наших руках. Так оно и было. Но Ленин умер.

Ленин умер, и к концу двадцатых годов, к 1928 году, руководство большевиков решало, по какому пути идти — оставить НЭП еще на несколько лет или завернуть его, и как относиться к крестьянам — позволить им врастать в социализм, как это предлагал Бухарин, один из теоретиков коммунизма советского, которого Ленин называл любимцем партии. Николай Иванович Бухарин, главный редактор газеты «Известия» тогда, который предлагал крестьянам обогащаться, врастать в социализм, не трогать их. Теоретиком главным этого направления был изумительный, потрясающий, мирового класса экономист Николай Чаянов, как и Бухарин, тоже убитый. Сейчас на улице Чаянова находится Российский государственный гуманитарный университет, в котором я преподаю.

Соперником их были теоретики радикальные коммунистические, главным теоретиком был Преображенский, но за ним стоял Сталин. Сталин, который взял у Троцкого, фактически уже к этому времени побежденного в борьбе за власть, взял теорию о том, что крестьян нужно сломать и крестьян нужно ограбить. Это была в общем теория Троцкого, что нужно выжать их, как лимон, выжать их, потому что капитализм откуда пошел, первоначальные накопления это колонии, у нас колоний нет; это эксплуатация рабочих, можно было эксплуатировать рабочих, но у нас рабочее государство; это внешние займы, но кто нам даст внешние займы.

Значит, остается одна внутренняя колония — это крестьяне, вот их мы и должны эксплуатировать. И мы их будем эксплуатировать, потому что они мелкие собственники, они мелкая буржуазия, они к Советам относятся плохо, потому что Советы не признают собственности. Советская власть и собственность — это вещи несовместные, коммунизм и собственность. Мы собственности никакой не признаем, а крестьяне на этом стоят, они мелкие хозяйчики, поэтому мы их будем гнобить.

Вот эта позиция победила, и это кончилось, конечно, победой Сталина над своими противниками, правыми уклонистами так называемыми, во главе с Бухариным. Я сейчас не буду уходить в характеристику всей внутрипартийной борьбы за власть, потому что там был не только Бухарин, естественно, и не столько даже Бухарин, но сейчас речь идет именно об этом. И страна покатилась в сторону радикальных изменений, в сторону насильственной коллективизации, раскулачивания, и дело кончилось страшным, еще более страшным, чем в 1921 году, голодом начала тридцатых годов.

Вообще я должен сказать, что главное, если мы говорим о репрессиях, когда мы говорим репрессии сталинские, ленинские, мы, как правило, имеем в виду «философский пароход», или Большой террор 1937-1938 годов, о котором говорил Хрущев на XX съезде, когда он говорил о Сталине. И это террор, это страшно, это кровь огромная, но это нож, под который попали в основном люди городские, люди более-менее значительные, известные, с именами, ленинские соратники, скажем, или на те, кто на «философском пароходе», цвет русской интеллигенции, которые по именам просто известны.

Но самые главные количественные репрессии — это репрессии в отношении русского крестьянства, которое вымирало от голода, которое было просто уничтожено при Ленине и Сталине абсолютно, просто уничтожено физически. Вот именно это миллионы людей, безымянных, неизвестных, которых только в святцах церковных сохранились их имена, только в книгах церковных. А церкви были разрушены в основном, поэтому их вообще не найти.

Когда мы занимались этим в «Исторических хрониках», на Урале мы ходили по деревням, смотрели, там до сих пор сохранились следы этих людей, которые когда-то жили, работали, большие семьи. Их не стало, просто унесенные ветром. Именно это порой самые страшные репрессии. Действительно, коммунисты ненавидели крестьян, и они эту ненависть воплотили в жизнь и при Ленине, и при Сталине, и это самые главные, наверно, репрессивные последствия режима, это именно русские крестьяне.

План реформ Берии

И, наконец, последняя реперная точка, о которой я сегодня вам расскажу, ― это после смерти Сталина очень интересный период, очень интересный, когда шла речь… Даже не знаю, как сказать. Понимаете, у меня язык не поворачивается назвать Лаврентия Павловича Берию каким-то великим сторонником реформ, да он и не был им. Кровавый убийца, кровавый палач. У меня к нему есть и личные счеты, потому что он лично убил моего деда родного.

Но тем не менее именно Берия после смерти Сталина представил план либеральных реформ, очень глубоких, очень серьезных, очень значительных. Это объединение Германии, это возобновление отношений с Югославией, это снятие ярма с русских крестьян, уменьшение налогов, это демократизация информации, это масса всего. То есть это просто какие-то сенсационные либеральные реформы. Что за этим стояло, мы не знаем, может быть, он имел в виду не проводить их, когда придет к власти, может быть, но он их представил.

И когда после смерти Сталина пошла борьба за власть, она была очень свирепой по форме, но не по результату, кстати, кроме Берии, никого не убили. Берия был расстрелян в том числе потому, что его боялись все до смерти, он действительно был страшен, он был руководителем НКВД, у него были реальные рычаги власти. Кроме него, пожалуй, в общем, не боялись особенно никого. Сталинистом последовательным из всех был, пожалуй, Вячеслав Михайлович Молотов, все остальные, в общем, на самом деле Сталина в каком-то смысле видали в гробу и так или иначе от него отрекались.

Был очень интересный последний пленум при жизни Сталина, октябрьский пленум 1952 года, когда Сталин, уже больной, вышел на трибуну. Это великолепно описывает в своих записках Константин Симонов. Когда Сталин вышел на трибуну и сказал, что он отрекается от власти, он старый, ему трудно. Молчание в зале, а стоящий за ним ведший заседание Маленков Георгий Максимилианович, который был его заместителем, побледнел, побелел, потому что он понимал, что это выходка, такая же как Иван Грозный, когда болел, так сказать, сделал вид, что он помирает: «Кто будет после меня?». Кто будет после меня, будет убит. И он понял, что поскольку он его заместитель, он будет начальником, и это для него смертный приговор. И он лицом, жестами из-за спины Сталина стал показывать залу: «Уговаривайте, уговаривайте, чтобы он остался!». Стали кричать: «Нет, оставайтесь, Иосиф Виссарионович, как без вас?». «Ну, ладно, ― говорит, ― останусь».

Покатил бочку на Микояна и на Молотова, причем страшно покатил бочку Сталин, так, что они просто испугались за свою жизнь, поэтому хотя Молотов сохранял преданность Сталину, Микоян уже не сохранял. Хрущев, Жуков, который был почти репрессирован при Сталине после войны, сослан в какие-то дальние округа, ― все они уже, в общем, к Сталину почтения не испытывали. Знаете, как в «Острове сокровищ»: боялись старого покойного Флинта, но все-таки понимали, что он покойный, а мертвые не кусаются, как известно.

И вот была эта борьба за власть, в которой в результате победил Хрущев, и Хрущев, конечно, разоблачил Сталина, он выступил на XX Cъезде с докладом антисталинским, но он разоблачил Сталина, но не сталинизм. Система осталась, структура осталась. Те реформы, которые предлагал тот же Берия, неизвестно, я повторяю, почему он их предлагал и реализовал бы он их, но они приняты не были. Его, кстати, в этом и обвинили, в том, что он выступает против партии, против коммунистических традиций.

И то, что сделал Хрущев, в общем, за разоблачение Сталина честь ему и хвала, но он сохранил сталинскую систему. Этим он, конечно, замедлил распад этой системы сталинизма и обеспечил ее сохранение еще на долгие годы. То есть еще труп вот этот продолжал разлагаться вместо того, чтобы скинуть его просто, так сказать, выкинуть из истории. Это, по-видимому… Я не знаю, можно ли это считать ошибкой, вообще я не люблю говорить об ошибках исторических деятелей, каждый человек своего времени, мы не знаем, что бы мы делали на их месте в то время, но это факт, что личность была разоблачена, а система Сталина в неприкосновенности.

Вот, пожалуй, что, если брать реперные точки исторического разного уровня, разного, так сказать, класса, разной степени интересности, то можно выбрать другие, но я бы выбрал эти. Наверно, на этом я и остановлюсь. Спасибо. Готов отвечать на вопросы.

Вы говорите, историю переписать нельзя или не терпит она сослагательных… Вернее, вы говорите, терпит.

Я говорю, терпит.

Да.

Терпит, терпит.

А что бы вы переписали?

Что бы я переписал? Черт его знает, что я бы переписал. Многое я бы переписал. Но, понимаете, переписать же невозможно.

Так, пофантазировать хотя бы.

Пофантазировать… Скажем, не вступать в Первую мировую войну. Развитие России было фантастическим тогда, фантастически просто по темпам, по интенсивности. Россия превращалась на глазах в конституционную монархию с великолепной промышленностью, с растущей грамотностью. Потом сказали, что грамотность при нас, при большевиках, да ничего подобного. Уже тогда очень сильно развивалось образование, этот проект был очень серьезный. Как развивалась Сибирь, про которую мы до сих пор никак не можем понять, что с ней делать.

Вообще по темпам развития Россия тогда была на первом месте в мире, и международные эксперты считали, что ко второй половине XX века Россия будет насчитывать порядка 600 миллионов человек населения и будет соперничать со Штатами по уровню экономического развития. Не по боеголовкам, по уровню экономического развития.

Поэтому если бы не было войны, которая сыграла, конечно, катастрофическую роль в нашей истории, Первой мировой, то это так бы оно и было. Поэтому, конечно, я бы сделал так, чтобы письмо камердинера Тетеревятникова произвело на государя императора другое впечатление, он бы, прочитав его, согласился с кузеном Вилли, кайзером Вильгельмом, и не начал бы войну, не вступил бы в нее. Вот это.

Потом мало ли что, скажем, я бы Ленина арестовал. Это уж точно, чего его не арестовали, я не знаю. Правда, один Троцкий бы совершил переворот, наверно, но и Троцкого тоже вряд ли бы выпускали из тюрьмы. Он-то был арестован, но его выпустили. Масса таких вещей, масса. Уже потом-то ничего было сделать нельзя, конечно, потом уже было поздно.

Я, кстати, напомню тем, кто, может быть, не видел, что действительно, вы уже сказали, вы где-то год назад, у нас на сайте эта лекция есть, вы рассказывали про Первую мировую войну очень подробно и интересно, как всегда.

Спасибо.

Николай Карлович, в завершение нашего разговора: что почитать стоит из тех вещей, которым вы доверяете?

Почитайте трехтомник Янова, который я вам уже сегодня рекламировал. Почитайте книжку Иноземцева. Почитайте последние книжки Гайдара Егора Тимуровича, который был блестящим не только экономистом, но и историком. Почитайте книжку Андрея Зубова обязательно, «Историю России». Вот как-то так, наверно, то, что сейчас сразу приходит в голову.

Почитайте знаете что? Почитайте Николая Бердяева, замечательного русского философа, «Истоки русского коммунизма». Многое будет понятно.

Спасибо большое, Николай Карлович, за эту потрясающе интересную лекцию. Я заслушалась, впрочем, как и всегда.

Спасибо вам. Всем здоровья!

С нами был Николай Карлович Сванидзе, историк, журналист. Он рассказал нам о реперных точках российской истории. Я Александра Яковлева, спасибо, что вы нас слушаете, смотрите. Оставайтесь с нами и дальше. Всем пока!