Почему «Повелитель мух» далек от правды и чему нас учит советский опыт коллективного воспитания? Лекция Дмитрия Быкова о педагогике в литературе

Всем привет, дорогие зрители Дождя, с вами программа «Лекции». У нас сегодня Дмитрий Львович Быков, который расскажет об утопии коллективного воспитания в советской литературе. Дима, здравствуйте.

Здравствуйте, Саша. Здравствуйте, все. Но прежде чем об этом говорить, надо заметить вот эту такую малоприятную тенденцию, что главной сюжетной схемой XX века стал в России сюжет фаустианский, и как бы во всем мире сюжет о Фаусте начал вытеснять примерно эдак с XVIII века, с начала Просвещения, начал вытеснять сюжет о Христе. С чем это связано? Мы говорили с вами уже с вами об этом в лекции о Томасе Манне, применительно к «Доктору Фаусту». Это довольно жестокая мысль, конечно, но получилось так, что бог, во всяком случае, в той мифологии, которую рассказывает о себе человечество, окончательно отвернулся от мира, поняв, что спасти его нельзя, можно спасти избранных. Мир передоверен Мефистофелю, такому не самому злобному духу зла, сказано же в «Фаусте» у Гете, из духов отрицания ты всех менее бывал мне в тягость, плут и весельчак, ему доверено инспектировать Землю и периодически спасать оттуда, извлекать наиболее талантливых, поощрять мастеров.

Эта линия сюжетная особенно наглядно прослеживается в русской литературе, потому что в России иначе было не выжить. Или ты мастер, и у тебя есть верховный покровитель, у которого в руках контракт на работу, а если ты мастер, это твой единственный способ быть незаменимым, ты в любом другом раскладе пропадешь. Именно поэтому Пастернака стали в разговоре так и спрашивать про Мандельштама, «Но он мастер?» «Мастер», и в результате принимается решение изолировать, но сохранить. Главным критерием оценки человека становится его профессионализм, потому что хороший ли он, плохой, это уже в советской, абсолютно кривой системе ценностей определить невозможно. Кто хороший? Только последовательный добряк, последовательный злодей, а хороших нет. И в результате единственным критерием оценки становится нужность, так возникает тема Мастера, тема профессионала. Этот профессионал, в отличие от трикстера, очень привлекателен для женщин, и метафорой русской революции становится бегство любовников, адюльтер. Это и в «Тихом Доне» бегство Григория с Аксиньей, это и в «Докторе Живаго», это, кстати говоря, в «Лолите», которая, сама того не понимая, рассказывает нам тот же сюжет, бегство профессионала с любовницей и гибель этой любовницы, именно поэтому Лолита умирает.

И ключевым эпизодом в этой драме, символизирующей бегство героя с любовницей, читай, России с профессионалом, России с Мастером, в этой коллизии ключевым эпизодом, как это ни ужасно, становится появление мертвого ребенка. Вот это появление мертвого ребенка, оно почему-то ужасно устойчивый момент фабулы. Мало того, что Лолита рожает мертвого ребенка, и это никак сюжетно не мотивировано, но это происходит с Катюшей Масловой, которая соблазнена Нехлюдовым, там инцест обязательно происходит, это происходит с сыном Даши в «Хождении по мукам», с сыном Даши и Телегина, это происходит с дочкой Григория и Аксиньи. А дочка Юры и Лары в «Докторе Живаго», она выжила, хотя ее чуть ли не съел людоед, но выжила благодаря детскому дому, сейчас об этом будем говорить подробнее. Этот ребенок гибнет точно так же, как гибнет гомункулус в «Фаусте», точно так же, как гибнет ребенок Фриды в этой модели Маргариты в «Мастере и Маргарите», там линия Фриды передает живой привет от «Фауста».

То есть вот эта тема незаконной любви и мертвого ребенка, она имеет, видимо, какую-то довольно глубокую причину, о которой я довольно долго размышлял, в чем дело. Проблема в том, что в результате этой революции, этого бегства героини, считай, России, с давно соблазняющим ее возлюбленным, рождается мертвое общество, нежизнеспособное общество. И действительно, эти двое так поглощены друг другом, что где уж им воспитывать ребенка, они как-то игнорируют его. И как это ни страшно звучит, но нежизнеспособное общество в результате революции в России действительно появилось. Это общество и погибло уже в тридцатые годы, потому что все люди, которые как-то рассчитывали в нем жить, те люди, которые выросли в этих убеждениях, в этом грозовом воздухе, их всех в тридцатые годы постепенно переморили, они для нового общества, для общества «винтиков», для общества стабильности не годились.

Этот ребенок, которого не может растить ни Фауст, ни Маргарита, может выжить только при одном условии, вот здесь возникает в России очень интересный сюжетный ход — возникает утопия коллективного воспитания. А поскольку сама Россия гибнет в результате, а Мастер или улетает туда, куда его уводит Воланд, покровитель или уходит в гору к Хозяйке Медной горы, в общем попадает, условно говоря, в «шарашку», которую строит для него Мефистофель, такой бериевского типа, а что делать ребенку? Для ребенка существует коммуна, вроде коммуны Макаренко, или интернат вроде школы Сороки-Росинского, Викниксора, «ШКИД», Школы имени Достоевского. Вот, кстати говоря, это новая педагогическая утопия в России двадцатых годов, это пожалуй, главный вклад России в мировую педагогику, как это ни странно.

Я хорошо знал многих выпускников МОПШКи, знаменитой школы, которую возглавлял замечательный педагог Пистрак. Из ее выпускников там известнее всего два писателя, Анатолий Рыбаков, который оставил о ней подробные воспоминания, и Александр Шаров, который подробно рассказал о мопшкинских нравах в замечательной совершенно книге «Повесть о десяти ошибках». Шаров тоже, кстати, я его считаю писателем гораздо сильнее Рыбакова, хотя он и менее известен, Шаров мопшкинские нравы описал очень уважительно. Впоследствии в советские времена педологи, педагоги-новаторы до шестидесятых годов фактически были объявлены лжеучеными. Я рискну сказать, что педагогика была в России такой же лженаукой, и педология, кстати, как и генетика и кибернетика. Между тем наработки лучших педагогов, таких как Пистрак и Сорока-Росинский, они воскресли частично в коммунарской методике шестидесятых годов, поскольку шестидесятые годы были таким кривоватым и гораздо меньшего масштаба зеркалом двадцатых, зеркалом такой великой перестройки.

В шестидесятые возникло коммунарское движение, о котором мы сейчас будем говорить подробнее, но оно очень быстро приобрело черты секты, и это очень печальная эволюция. Кстати говоря, одним из последних адептов этой педагогики был, как ни странно, Столбун, которого сегодня все называют сектантом, а между тем в семидесятые годы и в восьмидесятые школа Столбуна для многих выглядела оазисом, и писатели охотно отдавали туда своих детей. Сейчас в этом упрекают Успенского, и все говорят, что в этой школе занимались только каким-то там слоением, внедрением электродов в анус и так далее, меж тем эта школа наследовала той же самой коммунарской системе взглядов, и в этом тоже были свои причины. Другое дело, что в семидесятые годы в России вся коммунарская педагогика уже выродилась в сектантство, мы сейчас поговорим о том, почему. Но в двадцатые годы идея воспитания детей в коллективе, идея трудового воспитания, идея ломки старого мира и воспитания граждан нового, это было чрезвычайно популярно, не случайно именно в такой школе-коммуне воспитывается, скажем, Саня Григорьев из «Двух капитанов».

«Педагогическая поэма» Макаренко и его же «Флаги на башнях», его так называемая педагогическая дилогия, конечно, я не сравнил бы это с книгами Корчака, потому что как писатель Макаренко был менее талантлив, но педагогом он был выдающимся. И надо сказать, правда, что здесь верно и то соображение, что материал, с которым он имел дело, был материал небезнадежный, это были очень часто дети, в том числе, из дворянских семей, которые успели получить какие-то начатки образования до революции, но во время революции из-за гибели родителей, из-за того, что потерялись, оказались беспризорниками. Ведь беспризорники на самом деле были очень неоднородны, это была действительно огромная масса неприсмотренных и запущенных детей, очень близких к криминалу, но изначально это были дети, получившие хоть какие-то начатки образования, дети из очень неплохих семей часто. Поэтому то, что доставалось Макаренко, да, это был тяжелый педагогически запущенный материал, но это была благодатная почва, на которую можно было бросить очень недурные семена. И основа утопии Макаренко вовсе не в том, что дети коллективно воспитываются, живут в колонии, слово «колония» имела для Макаренко, в Куряжской его колонии, не тот смысл, который сегодня имеет колония для несовершеннолетних, это скорее колонисты, которые осваивают незнакомую территорию, колонисты в значении жюльверновском, колонизаторы новых земель.

И конечно, макаренковская школа основывалась на двух очень важных утопических, но тем не менее, вполне реализуемых и даже реализованных представлениях. Первая идея, это идея самоуправления, и у Макаренко оно было, дети принимали у него решения самостоятельно. Кстати говоря, мы знаем, как только Корчак дал своим детям самоуправление, в варшавском интернате, первое, что они сделали, это выгнали Корчака. Но потом они его вернули, естественно. Вот самоуправление Макаренко, это, конечно, трудно осуществимая в обычной школе идея, но в большинстве школ двадцатых годов это работало, учащиеся могли выгнать не нравящегося им педагога или оставить педагога, который им нравился, учащиеся могли заявить о своих правах, заявить протест, если им что-то не нравилось и сами выбрать школьное начальство. Это, кстати говоря, в виде учкомов как-то возрождали, пытались возродить в восьмидесятые годы.

И вот вторая, очень тоже важная часть, это сращение науки и производства. Это вечная мечта педагогов, потому что, конечно, ребенок воспитывается в процессе трудовой деятельности, но это не должна быть бессмысленная трудовая деятельность, это не должно быть угнетающее и депривирующее выдергивание травы в школьном дворе или вытачивание каких-то там деревянных поделок, это должна быть серьезная взрослая работа. И кстати говоря, те ФЭДы, которые делали в коммуне Макаренко, фотоаппараты лучшие, вероятно, в мире, хотя конечно, скопированные из западных образчиков, ФЭД расшифровывается как Феликс Эдмундович Дзержинский, потому что именно Дзержинский стоял во главе вот этого движения по борьбе с беспризорностью. Эти идеи, заставить детей делать сложную технически, тонкую и важную работу, это, пожалуй, идея, которая способна ребенку внушить определенную гордость за себя, и главное, интерес к этому делу. Потому что обычный труд, он вещь такая оглушающая, отупляющая и никого особенно не радующая, труд для ребенка должен стать вызовом, доказательством того, что он может это делать. Нравы в макаренковской коммуне были довольно демократические, вполне либеральные, и в общем Макаренко, конечно, растил детей будущего.

Но мне более интересен Сорока-Росинский, педагог действительно великий, который под именем Викниксора описан в «ШКИДе», это совершенно реальный Виктор Николаевич Сорока, который свою школу не просто так назвал школой имени Достоевского. Это были моменты психологического воспитания, надо сказать, что он действительно прибегал к некоторой невротизации детей. Это наиболее наглядно показано и в книге, и в гениальном фильме Геннадия Полоки, который почувствовал, что Сороку-Росинского должен играть нервный и сложный Юрский. Надо сказать, «Республика ШКИД» очень долго была моей любимой книгой, написанная Пантелеевым и Белых, Белых потом сел и умер от туберкулеза, эта книга, она отличается таким удивительным весельем, удивительным азартом созидания новой педагогики. Когда вы читаете «Республику ШКИД», вы понимаете, что Сорока-Росинский постоянно подводит детей к некоторому нравственному выбору, иногда очень трудным решениям, он действительно заставляет их решать судьбы воспитанников. Отчисление кого-то, прием кого-то, помните, того же Мамочки, которого сыграл Кавалеров, отчисление педагогов, которые явно растлевают коллектив, вопросы взаимоотношений с девочками — они все решают сами, и эта трудность, ответственность этих решений им все время подчеркивается. Это действительно школа имени Достоевского, потому что Сорока-Росинский считал, и не без оснований, что человек мужает в нравственных выборах, в сложных нравственных выборах, и не надо бояться их ему подбрасывать.

Сорока-Росинский, кстати говоря, прожил довольно страшную жизнь. Высланный из Ленинграда и не могущий туда вернуться, уволенный отовсюду, он везде, где бы ни жил, умел создать великолепные коллективы. В последние годы он уже подрабатывал репетитором, и погиб-то он под колесами трамвая, поехав для своей девочки, которая была у него, школьница, частным образом у него училась, поехал ей за билетами в кино, чтобы поощрить ее за первую пятерку, и поскольку был подслеповат, попал под трамвай. Это такая гибель педагога на фронте — поехал ученице за билетом в кино. И сегодня опыт Сороки-Росинского, гениального учителя, он практически забыт, а ведь именно Сорока-Росинский умудрялся заставить работать весь класс, потому что его педагогический дискурс, это задавание вопросов непрерывное, подталкивание детей к сложным нравственным развилкам. Ведь человек мужает не вследствие интеллектуального опыта, тут я хотя и не любитель Мао Цзэдуна, но приходится признать, сколько ни читай, умнее не станешь, это его афоризм. Не чтением мужает человек, и вырастает он не за счет чтения, а вырастает человек за счет готовности взять нравственную ответственность, принять сложное личное решение. Человек вырастает за счет готовности отвечать за себя и других, и вот Сорока-Росинский гениально умел к этому подвести.

Надо сказать, что и МОПШКа во главе с Пистраком, она хотя и делала очень много ошибок, в частности, там внедрялись педагогические идеи Крупской, Крупская была никаким педагогом, можно это сказать с полной ответственностью. Своих детей не имея, она и не знала, что ребенку, например, необходима волшебная сказка, и она считала, что волшебную сказку нужно запретить, и ополчилась поэтому на Чуковского, страшно осложнив его жизнь и фактически выдавив его надолго из детской литературы. Я уж не говорю о том, что Крупская с ее требованием социальной педагогики, внедрения классового учения в головы детей, рассказы о всякого рода механизмах, технике, об всей прагматике, она, конечно, засушивала все, к чему прикасалась. Надо признать, что главным достоинством этой женщины была ее замечательная красота в возрасте от двадцати до тридцати лет. После этого, изуродованная базедовой болезнью, преждевременно состарившаяся, одинокая и озлобленная на весь свет, она превратилась в человека, которого к детям нельзя было подпускать на пушечный выстрел.

Но МОПШКа была великолепна не только идеями Крупской, которые внедрялись. Пистрак, замечательный организатор, помимо элементов самоуправления, которые там были, это была еще и идея такой ломки традиционной системы школьных предметов, там давали очень широкое количество, огромное количество кружков, семинаров. МОПШКа давала, на самом деле, МОПШКа расшифровывается как Московская образцово-показательная школа-коммуна, МОПШКа давала огромное количество информации помимо программы: кружки по рисованию, фото и кинокружки, технические кружки, не говоря уже о том, что такая педагогическая форма как суды над литературными героями, суд над Евгением Онегиным, описан у Каверина. Кстати говоря, именно этой педагогической утопией был на всю жизнь отравлен Каверин, потому что школьные спектакли, постоянное внедрение ненавязчиво элементов театрализации в школьный быт, это все помогало детям постоянно чувствовать интерес.

Надо сказать, что и в школе-коммуне Макаренко в Куряже было все время интересно. У него был индивидуальный подход к каждому, и вот мысль о том, что Макаренко детей ломал через коллективное воспитание, нет, в коллективном воспитании минусы есть только когда там начинают травить кого-то одного, а травят, когда делать нечего. Я знаю прекрасно, что травля, буллинг, любые формы угнетения меньшинства возникают только в том школьном классе, которому нечего делать, вот если им не интересно учиться, им интересно заниматься взаимным мучительством, это очень увлекательно, это увлекательнее всего. Но надо же уметь от этого отвлечь, потому что познание, экспансия, самоутверждение — все это происходит на поле науки, а уж интереснее науки ничего не может быть, никакой садизм, никакая травля рядом не лежали. Вот Пистрак умел увлечь детей этим процессом познания.

Конечно, у этого были свои минусы, потому что, скажем, Каверин в довольно глубокой повести «Школьный спектакль», поздней уже, напечатанной в «Новом мире» у Твардовского, он замечает минусы этого образования. Например, в классе появляется элита продвинутых, талантливых детей, они оттесняют остальных, их приходится несколько «забивать по шляпку». Но тем не менее, даже в этом есть все равно своя естественная среда, воспитывающая лучше, чем любая теория. Все-таки воспитание в коллективе, это требует довольно тонкого дирижирования этим коллективом и умения в нужный момент поддержать одиночку, в нужный момент заметить и всем показать талант какого-то тихого, абсолютно зашуганного учащегося, и главное — для всех дать возможности для самовыражения.

Такой педагог должен быть, конечно, очень высоким профессионалом. Где таких взять? И вот здесь возникает очень интересная педагогическая утопия Стругацких. Дело в том, что теория воспитания Стругацких базируется на двух опять-таки очень фундаментальных принципах. Во-первых, Стругацкие задают вопрос — если вы лечение доверяете только профессионалу, то почему вы, как родители, уверены, что вам удастся профессионально воспитывать ребенка, кто вам сказал, что у вас есть талант педагога? Видимо с довольно раннего возраста, примерно лет с восьми, а может быть и раньше, с пяти, ребенок должен находиться постоянно в коллективе, домой он может приходить ночевать. Если ему плохо, он имеет право об этом сказать и сменить интернат, но сама идея воспитания в интернате, идея Стругацких, она именно базируется на том, что воспитание дело не случайное, не простое, его нельзя доверять кому попало. Конечно, эта идея вызывала огромное противодействие, которое у Стругацких описано в «Далекой радуге», там мать, не в силах расстаться с ребенком, бежит с планеты вместе с ним во время катастрофы. Действительно, такой собственнический материнский инстинкт относительно детей — самая естественная вещь, но вот Стругацкие считали, по крайней мере, ранние, молодые Стругацкие, считали, что это очень опасно. Они верили, что ребенок должен воспитываться в коллективе, как воспитывался в коллективе, скажем, повествователь повести «Отягощенные злом». Правда, таким коллективом должен руководить Г.А.Носов, великий педагог, который гибнет в финале.

Вторая и очень фундаментальная идея Стругацких заключается в том, что задача учителя главная, вот здесь внимание, очень вовремя, очень рано определить интересы ребенка и развивать его именно в этом направлении, то есть понять призвание. Кстати говоря, у Акунина в «Трезориуме», в очень глубокой педагогической утопии, та же замечательная мысль заложена, правда, там у него дело происходит в гетто, что очень обостряет психологическую коллизию, но это достижимо и вне гетто в общем. Там первое, что должен сделать учитель, это определить темперамент ребенка по трем критериям: его любимое занятие, его любимая среда и тип его темперамента. Он должен заниматься или растениями, или животными, или техникой, или педагогикой, или медициной и гуманитарными культурами, вовремя объяснить, с кем ему надо работать, с кем он должен находиться, чем он хочет заниматься, и кто он по темпераменту — подчиненный, вождь, затейник и так далее. Можно оспаривать эти критерии, градации и так далее, но нельзя оспаривать одного, главная задача педагога — в первые годы жизни ребенка понять, что ему нужно, как, собственно, Стэн Агре в последнем романе Бориса Стругацкого «Бессильные мира сего», надо понять, что ребенку нужно и развивать его в этом направлении, не опасаясь однобокости, не заставляя физиков изучать лирику и наоборот, то есть очень строгая дифференциация детей, способностей, темпераментов и так далее.

Надо сказать, что педагогическая утопия Стругацких базируется на довольно четком принципе. Стругацкие сами считали, что сапиенс, человек разумный, оказался востребован после Средневековья, оказался востребован в период промышленной революции. И человечество потратило огромные усилия, ему потребовалось несколько роковых переворотов для того, чтобы разум человека оказался выше приспособляемости, выше подхалимажа, карьеризма, чтобы начали ценить вот этого самого Фауста, Мастера. Видимо, утверждают Стругацкие, человеку понадобится катаклизм такого же масштаба, чтобы на место человека разумного пришел человек воспитанный, у которого интерес к чужой личности, чужой воле и чужим принципам заложен на уровне генетическом, человек типа Максима Каммерера, который, попадая в страшную вселенную «Обитаемого острова» поражает всех доброжелательностью, физической силой, гармоническим развитием, универсальными умениями, и конечно, замечательной технической грамотностью. Вот такой человек должен возникнуть в результате обработки его в интернате, но эта теория воспитания будет востребована, по мысли Стругацких, в XXII веке, а я думаю, что не раньше XXV, потому что очень уж масштабен тот перелом, который должен произойти в истории человечества. Кстати, вот Герман, он не разделял этого оптимизма, он считал, что утопия Мира Полудня потерпит крах, именно поэтому Румата Эсторский в его фильме не может вернуться на Землю, ему некуда возвращаться.

Вот, к сожалению, коммунарская методика, во многом вдохновленная идеями Стругацких, она тоже дала серьезную течь в семидесятые годы. Если вы помните, семидесятые годы были годами всеобщего увлечения новаторскими методиками. Педагогика Евгения Ильина, очень интересного словесника, педагогика Шаталова, замечательного математика, педагогика Сухомлинского, директора Павловской школы, который предлагал действительно очень интересные подходы к учащимся и тоже зачатки демократии, хотя, конечно, он был ортодоксальным коммунистом, но это ему не мешало. Это очень быстро вырождалось в секту, к сожалению. Процесс этого вырождения в секту нагляднее всех показала Динара Асанова в фильме по сценарию Георгия Полонского, гениального педагога и писателя, «Ключ без права передачи». Очень быстро педагог-новатор начинает внушать детям, что мир лежит во зле, а они — остров правды и свободы. Вот о том, как происходило это перерождение в секту, подробнее всех рассказал Александр Фурман в своей книге «Присутствие», замечательный шеститомный автобиографический роман, рассказывающий именно о ребенке, воспитанном около «Комсомольской правды», около Ольги Мариничевой, в коммунарской педагогике. Ольге Мариничевой это стоило просто душевного здоровья, этот кризис.

Дело в том, что в обществе больном, закрытом, каким было советское в семидесятые годы, где никому не нужны великие реформаторы, такой класс вырождается или в мафию, или в секту. Превращение его в мафию описано у Гарроса и Евдокимова в повести «Чучхе», где описан в общем лицей, близкий к лицею Ходорковского, а превращение его в секту у Фурмана или у Полонского. Такие дети очень быстро начинают думать, что они одни знают правду, что их учитель — вождь, а кругом царство дураков и корыстолюбцев.

В современной России никакой педагогики новаторской экспериментальной быть не может, потому что здесь вы обречены на конфронтацию с остальными с самого начала. Но мы дождемся времен, когда в России реформировано будет все, в том числе и система образования, и тогда, может быть, будет востребован мыслящий педагог и дети, которые воспитываются профессионалами. Сегодня они воспитываются даже не дилетантами, а имитаторами, отдавая ребенка в школу, вы можете быть почти уверены, что он попадет в руки имитаторов, в добрые руки имитатора, который знай себе обеспечивают голосование и школьные открытые уроки. А лет через пять, я думаю, все это будет иначе. В датах могу ошибаться, но в векторе ошибаться не могу. Если у вас, Саша, возникли вопросы, идеи…

Заметки, идеи, предложения. Дима, спасибо.

Спасибо вам. Но у нас есть еще некоторое время.

Я что подумала, что очень соскучилась я по «Нобелю», и мы там вспомним Уильяма Голдинга с его «Повелителем мух», с этим детским коллективом.

Понимаете, в чем история, Саша, история Голдинга наглядно показывает, как талантливый человек может извратить самую светлую идею. Ведь Голдинг имел дело с конкретной историей, где несколько детей, думая порыбачить, в лодке ушли от родины, забыл, где это было, в Африке, по-моему, где-то, а их отнесло на отдаленный остров.

Я читала эту историю, да.

Они на этом острове прожили полтора года, прекрасно справляясь с вызовами. И никого они не убивали, и устроили они коммуну вроде «Обитаемого острова», и замечательно у них все получилось.

Да, они там друг друга лечили, все друг другу помогали, делились едой, и вообще были молодцы.

Они вспоминали об этом как о лучшем времени в жизни. А Голдинг написал такую мрачную антиутопию понятно почему, человек был действительно такого очень радикального мировоззрения, не говоря уже о том, что сильно пьющий. Поэтому «Повелитель мух», хотя он и стал любимой книгой Стивена Кинга, и Стивен Кинг во всех закрытых сообществах, описанных им, воспроизводит схему «Повелителя мух», это не всегда так. Именно поэтому я и продолжаю верить в утопию Макаренко, хотя «Флаги на башнях» плохая книга, ее правильно пародировал Флит, ее правильно разругал Левин в «Литературном критике», действительно слишком слащаво у него все получалось. Но слащаво, не слащаво, а выпускники коммуны Макаренко выросли гармоничными и талантливыми людьми.

И слава богу.

Так что бывает и такое. И кстати, для них имя Антон, его все называли Антон, оно было абсолютно священным. Конечно, если бы Макаренко не погиб так вовремя от разрыва сердца, он бы не пережил, скорее всего, волну репрессий, потому что люди, которых он растил, гармоничные и свободные люди, были совершенно не востребованы. Но то, что он умер своей смертью, позволило его канонизировать. Просто его учение было жестоко извращено, разговоры о том, что ребенку нужно трудиться любой ценой… Да не трудиться ему нужно! Ему нужно делать интересное, сложное, лучше бы опасное дело, очень ответственное, ребенку нужен вызов постоянно. И если он справляется с этим вызовом, то у него все в порядке. А если нет, ну что делать, значит, тогда пусть воспитывается дома, никто же не запрещает домашнее воспитание, просто нужно, чтобы была возможность. И по моему убеждению, понимаете, ребенок должен проводить в школе от 12 до 14 часов, дома только ночевать, завтракать и ужинать. Я заметил, что когда мой сын перешел в киношколу, где случалось мне забирать его и в два, и в три часа ночи, у него началась другая жизнь, он был занят делом. Он снимал, он ставил, он ездил вместе с Дмитриевым на Соловки, у него началась бесконечно увлекательная жизнь. Кстати, Дмитриев не боялся возить их даже на раскрытие вот этих массовых захоронений, казалось бы, это очень травматичный опыт для ребенка, но они должны были понимать, через что прошла страна. И вот Андрей, когда он вспоминает о Дмитриеве, они называли его Хоттабыч за бороду длинную и седую, он восхищается им безмерно, и ощущение общения с такими людьми дает больше, чем любая педагогика. Вот я думаю, если у нас появятся школы, где дети будут заняты круглые сутки, у нас будет меньше бездельников и дураков.

Дима, спасибо большое. Мне кажется, все родители сейчас вздохнули глубоко…

И все родители сейчас напишут нам гневные отклики, но все лучше, чем равнодушие, Саша, клянусь вам, это надо обсуждать.

Я верю вам и думаю, что вы правы.

Спасибо.

Пусть в меня тоже кто-нибудь плюнет. У нас неделя эта посвящена детству, потому что 1 июня был День защиты детей, мы эту тему, собственно, и выбрали с вами по этой же причине.

Давайте сделаем «Нобеля» уже поскорее, многие спрашивают, когда. А мы уже можем с вами выйти из самоизоляции и встретиться.

Как только, так сразу. Спасибо большое. С нами был Дмитрий Львович Быков, мы говорили об утопии коллективного воспитания в советской литературе. Я Александра Яковлева, счастливо, оставайтесь на Дожде. Всем пока, берегите себя.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.