В новой колонке Олег Кашин решил поговорить о чувствительной теме — гибели российских подводников в Баренцевом море. Он разобрал параллели с трагедией 2000 года и объяснил, почему «Лошарик» не «Курск», а также предположил, почему власть не хочет делать произошедшее достоянием общественности и сохраняет высокую секретность.
Это разговор на чувствительную тему, и я сразу хочу извиниться, потому что это кого-нибудь обязательно заденет, и начну с самого неприличного — с параллелей с «Курском», которые и так все проводят, даже если они лишены смысла.
«Курск» был кульминационной точкой десятилетнего общенационального упадка, и в той видяевской стенограмме, которая была гораздо ближе к самиздату, чем к официозу, сильнее всего цепляло путинское «в стране ни шиша нет» и желание спросить с кого-нибудь за предыдущие десять лет — это желание тогда было в России всеобщим. Авария на «Лошарике», в свою очередь — ЧП из жизни милитаризованной сверхдержавы, в которой офицеры-подводники, по крайней мере, конкретно эти, бесспорно относятся к национальной элите, и гибель их воспринимается не как эпизод упадка, а как печальная плата за эту мощь — ну не знаю, как гибель космонавтов; в Верхней Вольте космонавты не погибают, потому что там вообще не летают в космос — ну, как-то так.
Подводники «Курска» воспринимались как жертвы, подводники «Лошарика» воспринимаются как герои. Потеря 2000 года была общенациональным шоком, потеря 2019 года — нет, общенационального шока здесь нет. Просто приоткрылась секретная дверь, и мы увидели, что за ней есть какая-то секретная жизнь, в которой совсем другие законы, но именно законы, а не ад и хаос. Море — одно и тоже, Баренцево, и тогда, и теперь, но у этого моря разные берега в 2000 и 2019 году. Тогда — Видяево, полузаброшенный гарнизон, в котором никакой жизни нет, сейчас — Петербург, вот эта нормальная европейская столица с нормальной европейской жизнью, и в каком-нибудь баре на Рубинштейна, если присмотреться к посетителям, можно увидеть, наверное, мужчин с военной выправкой из той же секретной части, которые, сидя за стойкой, поминают своих товарищей. В баре на Рубинштейна, а не в видяевском дворе с паленой водкой.
Сейчас совсем на скользкую тему. Трагедия «Курска» была кошмарной пиар-катастрофой власти. Молодой президент, искренне не понимавший, зачем ему прерывать отпуск, и дававший первые комментарии прямо в Сочи. Флотский спикер Дыгало, так же искренне не понимавший, зачем нужно говорить правду. Первый канал, закрывший передачу Доренко. Список погибших, купленный за 18 тысяч рублей репортерами «Комсомольской правды» и опубликованный рядом со статьей «Крах имперских иллюзий» — в «Комсомолке», самой лояльной газете. Сейчас о крахе имперских иллюзий не говорит даже Виктор Шендерович, имперскому самоощущению общества ничто не угрожает, и никакой пиар-катастрофы нет прежде всего потому, что пиар министерства обороны уже много лет подряд — отдельный род войск под командованием лично генерала армии Героя России Сергея Шойгу, который первым из министров обороны научился именно продавать армию массовой аудитории как товар, рекламировать армию, заниматься маркетингом, наверное, даже более ответственно, чем военным делом — или не более, мы же точно не знаем, потому что там все секретно.
Там все секретно, и похороны тоже. Со ссылкой на семьи погибших объявлено, что место и время похорон останется непубличным. Такое решение ложится в логику вот этого, в сравнении с 2000 годом, горя без чувства всеобщего упадка и «крушения имперских иллюзий» — да, эти люди при жизни были секретными, секретными и лягут в землю. Но, помимо футболок «Армия России», пусков ракет из Каспия по Сирии и симфонического концерта в Пальмире, фирменная черта российской военной культуры времен Шойгу — вот эта скрытность, хоть донбасская, хоть сирийская, и, даже если они хотят соблюсти до конца тот принцип сдержанной суровости, который в этом случае понятен и бесспорен, эти секретные похороны вопреки воле авторов идеи, — и почему-то трудно поверить, что идея принадлежит именно семьям, — рифмуются как раз с безымянными могилами 2014 года и прошлогодним сирийским боем, о котором мы так официально и не узнали, хотя даже у меня, совсем не военного человека, среди погибших в том бою обнаружился старый знакомый, нацбол и на момент гибели вагнеровец.
Прощание с подводниками могло стать эпизодом нашего коллективного опыта, нашей национальной истории. Но почему-то именно эти вещи далеко не впервые кажутся власти совершенно недопустимыми. Именно поэтому, а не из уважения к родным, она засекречивает прощание. Та дверь в секретную жизнь, которую на мгновение распахнул огонь на «Лошарике», снова захлопнута, и заглядывать в нее запрещено.
Что ж — мы прощаемся с ними заочно. Мы не знали их имен при жизни и вряд ли запомним сейчас. Судя по всему, они были не худшими нашими современниками и соотечественниками, но нам об этом знать не положено. Но сильнее запрета — наше общее с ними море, наша общая с ними страна, наша с ними принадлежность к одному народу. Эту нашу связь никакой Шойгу не разорвет.
Прощайте, родные.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.