«Борщи варить все могут, а мы можем делать революцию». Пять личных историй героинь белорусского протеста

Привет. Меня зовут Анна Монгайт, это программа «Женщины сверху». В эти дни женщины сверху как раз все локализованы в Беларуси, мы наблюдаем, как власть берут женщины, прямо у нас на глазах, возможно, именно потому, что Лукашенко оказался старомодным сексистом, который не воспринимал их иначе как «овец», это его собственные слова. Почему у белорусской революции женское лицо? Мы решили в этом разобраться, позвали самых разных девушек, хочу попросить их рассказать в первую очередь их личные истории, как они стали частью этого исторического процесса, этих феноменальных протестов, которые мы наблюдаем вот прямо сейчас.

У нас сегодня в студии Ксения Малюкова, феминистка, экологическая активистка. Здравствуйте.

Малюкова: Здравствуйте, здравствуйте.

Певица Palina, автор ролика про позицию женщин, белорусских женщин, который произвел на меня огромное впечатление, мы его покажем. Катя Коноплева, волонтер штаба Бабарико, здравствуйте. Дарья Скороход, которая стала одной из героинь этих событий благодаря чудовищному задержанию и Катерина Водоносова, телеведущая, которая тоже оказалась вписана в этот исторический процесс своей личной биографией и карьерой. Я хотела бы попросить каждую из вас в любом порядке рассказать, только коротко, если можно, как вот этот сюжет коснулся лично вас.

Малюкова: В какой-то из дней просто все девушки стихийно организовались в Минске и в других городах и решили в белых платьях с цветами нести добро и любовь и выходить на разные площади по всей Беларуси. И это, конечно, приобрело вообще колоссальный такой толчок, потому что, во-первых, ОМОН, как шутим мы с девчонками, работает по методичкам, и он просто не знал, что ему делать с таким большим количеством девушек, которые пришли. То есть они, наверное, понимали, что это будет очень плохая картинка, если мы сейчас девушек начнем в автозак и резиновыми пулями стрелять, как бы сексизм работает во все стороны. Это была такая отправная точка, и с тех пор как-то ОМОН прекратил, мне кажется, сильно всех забирать публично, потому что прошло несколько дней, потом у нас был в воскресенье такой общенациональный большой марш, где вышло просто двести тысяч человек, и тоже там только вечером видели какой-то ОМОН. Я конкретно сейчас еще помогаю семьям задержанных, мы помогаем журналистам, собираем истории девушек, которых побили, парней, которых побили, все это фиксируем, стараемся никого не упустить. И сейчас, конечно, все силы на то, чтобы найти пропавших людей, потому что их по-прежнему еще много, их десятки, мы не можем вообще найти их с девятого числа. И вчера еще всплыла ужасная просто информация про девушек, что с девятого на десятое и с десятого на одиннадцатое насиловали девушек, у одной из девушек разрыв шейки матки, ее насиловали дубинкой ОМОН. Это просто все отвратительно. Пока, конечно, публично они не хотят говорить, но замалчивать такое тоже нельзя, поэтому мы говорим, что эти случае подтверждены врачами и правозащитным центром «Весна».

Ксения, скажите, пожалуйста, вот вы рассказываете, что каким-то образом женщины по всей стране договорились выстроиться в эти цепочки, прийти в белом с цветами. А как договаривались? Есть какие-то общие группы, чаты? Это не может прийти в голову сразу всем.

Малюкова: Да, на самом деле как-то не всем, но части девчонок пришли похожие идеи. И как это появилось, спасибо Telegram, просто знакомые девчонки своей компанией из десятерых человек создают чат, а давайте выйдем на Комаровку в 11 утра завтра с цветами и до 12 будем там стоять. И просто знакомые знакомых начинают добавлять туда девочек, и так, наверное, за ночь в этот чат добавилось десять тысяч девчонок, ну может, девять. Вот девять-десять тысяч девчонок добавились и все. И утром, это вот получается в понедельник создали вечером чат, во вторник утром в 11 была акция, и все, во вторник на всей площади было очень много девчонок, все в белом, все с цветами. Потом такие чаты стали появляться и в Минске, и стали появляться по регионам, как бы есть такая тенденция, что Минск что-то показывает, и регионы такие, все-все, мы тоже, мы молодцы, мы класс, мы тоже это делаем. Это просто на уровне самоорганизации, то есть нет каких-то конкретно лидерш, которые ведут прямо за собой с плакатом, а вот каждая и каждый хочет… Просто, понимаете, столько людей невинных… Если раньше было очень много аполитичных людей, то после того, что какие кадры были с Окрестина, с девятого-десятого числа, после всех этих убийств, жены мужей, дети, родители посмотрели, что это какой-то трэш, и стало выходить намного больше людей, которые раньше были вообще даже никак не связаны с политикой и думали, что их это абсолютно не касается. Но, как оказалось, касается всех.

Вы знаете, в этой мирной акции, где вы в белом дарили цветы омоновцам, многие задавались вопросом: они вчера, извините, насиловали других, убивали и «метелили» впятером одного или вдесятером одного, а вы на следующий день целуете и дарите им цветы. Объясните мне вот эту вот интенцию, мне это непонятно.

Малюкова: Я объясню. Нельзя говорить, что все мы, это сделали некоторые девушки. Я ни в коем случае не хочу их сейчас шеймить, но мы все это не поддержали, в большинстве своем белорусское как бы сообщество и общество это не поддержало, потому что действительно, как вы говорите, нельзя дарить свою любовь и цветы тем, кто убивал людей, бил и насиловал. Но я думаю, наверное, интенция этих событий…

С одной стороны, это обезоруживает, конечно.

Малюкова: Да, интенция этих девушек там как бы… Хорошо, что там не стоял ОМОН, там стояли какие-то вояки, но как бы такое себе. Но я думаю, что интенция у этих девушек была такая, что типа мы готовы подарить вам свою любовь, пожалуйста, переходите на сторону добра, прекратите бить и насиловать. Но как будто бы всем интернетом белорусским мы договорились, что мы больше такого не делаем, потому что им светит всем, кто творил насилие, только трибунал.

Очень интересно. Кто еще готов мне рассказать о себе в этой ситуации? Ваша личная история.

Скороход: Раз начали говорить про Окрестина, продолжу я. Меня зовут Даша Скороход, мне двадцать лет, и моя жестокая история началась одиннадцатого августа. Около семи вечера мы решили встретиться с друзьями с работы, нас было около десяти человек, и решили, что мы хотим сходить на мирный митинг, без всяких провокаций, лозунгов и так далее, просто выйти в центр и поддержать то, что происходит в стране. Однако до самого митинга мы дойти не успели, через десять минут возле детского парка Горького остановился синий «бусик», из него вышло около десяти-двенадцати человек в форме, они не представились, ничего. Мы сразу же побежали врассыпную, потому что все испугались. Нас начали хватать, без объяснений причин заводить вот в этот микроавтобус. Когда я спросила, за что нас задерживают, меня задержали за то, что я побежала влево, а все побежали вправо, и видимо, те ребята, которые нас задерживали, подумали, что я организатор, потому что я убегала в другую сторону, и возможно, у меня есть информация, которую нужно скрыть. Задержали моего парня, видимо, за то, что он высокий, одну девочку за белую ленточку в сумке. И с нами была профессиональная спортсменка, у которой была с собой капа и бинты, ее тоже взяли. Под угрозами того, что мы можем остаться без пальцев, нам пришлось разблокировать свои телефоны, конечно, у всех были видео с митингов, какие-то сообщения поддержки. Нас завели в автозак, катали пять часов, по сути, в клетке метр на метр. Нас было три девочки, вы еле помещаетесь, чтобы сесть. Парням было еще тяжелее, потому что они рослые, их закидывали тоже по трое, по четверо. В этой камере нет ни вентиляции, ничего, воды нам тоже не давали, то есть пять часов мы просто в клетке катались и ждали не знаю чего. В какой-то момент мы надеялись, что РУВД это будет обычное административное здание, в котором нам выпишут штраф или дадут десять суток, которые мы мирно отсидим. Однако в РУВД нас привезли около двенадцати часов ночи и нужно было с первого этажа подняться на четвертый. Когда выгружали из автозака в РУВД, всех парней жестоко избивали ногами и дубинками, девушек оскорбляли, говорили, что пустят по кругу, но не трогали руками. Нужно было подняться с первого на четвертый этаж, тебе заламывают руки, говорят голову в пол убрать, и впоследствии мы узнали, что этот коридор, который лестница с первого до четвертого этажа, называется «лестница смерти», потому что на каждой второй ступеньке стоит сотрудник милиции или ОМОН, мы видели только обувь, и избивают каждого парня, который проходит с первого по четвертый этаж. Это выглядело как приказ, потому что каждый пытался ударить в ребра, в лицо, куда попало, но было видно, что им доставляет это удовольствие. Когда мы поднялись на четвертый этаж, так как у тебя голова в пол, я видела парней, которые лежали просто в коридоре, было много крови, кто-то стонал, кто-то просил о помощи. И каждого парня, который лежал в коридоре, избивало минимум два сотрудника ОМОНа или сотрудники милиции. Кто-то был в темно-синей форме, кто-то был в черной, кто-то без нашивок, кто-то с нашивками. Нас привели в так называемый актовый зал, сказали сесть на стулья, голову в пол на весу держать и руки положить на переднее сиденье, чтобы они были скрещены и ладони вверх. Так мы просидели около тринадцати часов без движения. Парней избивали всю ночь, девушек только оскорбляли. Меня досматривало трое женщин. Как только я зашла в комнатку для досмотра, я услышала в адрес себя очень много мата и оскорблений из разряда «Почему мы из-за тебя должны работать в восемь утра?», на что я ответила что-то резкое типа «Я даже не знаю, что я здесь делаю, за что меня задержали», за это я получила по лицу, меня схватили за волосы и немного потягали. Около часа дня нас должны были перевезти, опять же никто нам не сказал куда, уже морально было очень тяжело, потому что ты не знаешь, чего ты ждешь и понимаешь, что с тобой могут сделать все, что угодно. Увезли сначала всех парней, осталось несколько девушек и человек пятнадцать парней, которые в последний вагон попали. Но не было свободных автозаков, поэтому нас отвели на первый этаж, поставили на колени на бетонный пол, голову тоже в пол, так мы провели около часа. Парни плакали, потому что после тринадцати часов без движения тебе очень тяжело вообще стоять, не то чтобы стоять на коленях. У меня с коленом проблемы, и в какой-то момент я думала, что я просто не встану. И когда я сказала ОМОНу, что мне делали месяц назад операцию на колено и оно не сгибается, ОМОН сказал, им все равно, лежите так, через маты-перематы мне сказали не двигаться. В какой-то момент освободился автозак, нас опять же по этим камерам распихали по три-четыре человека и увезли в неизвестном направлении. Через полчаса нас выкинули, как мы позже поняли, в тюрьме, потому что сверху был большой забор и проволока, как в тюрьме. Опять же место нам не назвали, нам ничего не назвали, никто ничего не говорил, не кормили, не поили, спать тоже не давали. Около пяти часов мы простояли возле забора, ожидая не зная чего, впоследствии оказалось, что мы ждали суда. Когда я подошла к судье, она не представилась, я не знала, какой суд меня судит, я не знала, за что меня судят. Мне сказали номер статьи, спросили, согласна ли я. Когда я узнала, что у меня организаторство и участие в несанкционированных митингах, я спросила, считается ли прогулка с друзьями, которых было, да, десять человек, митингом, мне сказали, либо принимай вину, либо нет. Был слух, который впоследствии оказался правдой, что всех, кто не принимает вину, избивают ночью, поэтому я покорно приняла вину, сказал, что я ее не оспариваю, и меня вернули обратно к забору ждать решения суда. Так мы простояли до девяти вечера, девушки хотя бы стояли у забора, парни лежали на голой земле лицом вниз. Было очень холодно, в какой-то момент все начали замерзать, одна девушка упала в обморок. Врачей в «Окрестина» не было, никакой медицинской помощи тоже не оказывалось. Через минуту сотрудники ОМОНа перевели нас в, это даже нельзя назвать камерой, впоследствии мы узнали, что это называется «колодцем», это небольшая камера, которая по сути четыре бетонные стены, сверху решетка, то есть никакой крыши нет. Было очень холодно, а так как бетон, нас было около сорока пяти девушек, вот нас закинули в одну камеру, и восемьдесят парней закинули в соседнюю. Как оказалось позже, это камеры для прогулок, куда выводят подышать свежим воздухом. Нам сказали, что мы здесь ночуем, никакой воды, еды не дали. Полночи мы пытались как-то скоординироваться и не замерзнуть, потому что после получаса лежания на бетоне ты понимаешь, что у тебя отмерзают жизненно важные органы, ты понимаешь, что через час ты уже можешь просто не встать, и если ты заснешь и замерзнешь, то ты просто замерзнешь насмерть. Около двух часов ночи мы услышали крики парней, которых выгнали во двор. Позже оказалось, что сотрудники ОМОНа выгоняли всех, кого забрали с девятого по десятое число. Меня забрали с десятого по одиннадцатое. Всех парней, которые не признали вину или просто всех парней, они выгоняли их во двор, избивали дубинками, заставляли кричать лозунги из разряда «Я люблю ОМОН». Около четырех часов ночи всех парней поставили на колени, и они пели гимн Беларуси. Тех, кто пел плохо, избивали еще сильнее, чем тех, кто просто пел. И вот так происходило до рассвета. К рассвету крики стихли, мы не знали, что происходит с ребятами, с которыми нас забрали, многих забирали с мужьями, с парнями. Мы не представляли, что будет дальше. Утром всех девушек перевели в камеру четыре на четыре метра, эта камера предназначалась для четырех человек, там был умывальник и четыре кровати, однако нас там в разное время было от тридцати пяти до пятидесяти пяти девушек. То есть о том, чтобы лечь и поспать, речи не было, многие даже не могли сесть на пол, потому что очень много человек, стояли как селедка в бочке. Было одно окошко, но оно было настолько маленькое, что воздух почти не просачивался, и мы просто умирали от жары, от духоты, от нехватки воздуха. Это был первый раз, когда я попила воды, потому что в камере был кран и можно было набрать воды. Так же около часа дня нам принесли первую еду, это было шесть буханок хлеба на сорок девушек, которые находились в камере. Около двенадцати ночи всех девушек резко вывели из камеры, отвели к следователю и заставили прописать в протокол, что если нас заберут еще раз, у нас будет уголовная ответственность, от трех до семи лет, причем не важно, за что забирают. И когда мы спросили, что происходит, нам сказали, что дан приказ отпускать массово всех, кто находится в «Окрестина», начиная с девушек, из-за того, что по всей Беларуси девушки второй день выходят на мирные протесты, в белом с цветами. В какой-то момент следователь разрешил нам посмотреть в окно, и мы увидели тысячи людей, которые ждали нас под «Окрестина», поддерживали, хлопали. Меня выпустили в половину первого ночи. Изначально ОМОН говорил, что как только мы вас выпустим за забор, лучше бегите, потому что если вы будете стоять на месте, мы заберем вас еще раз, и вам будет грозить уголовная ответственность. Никаких вещей мне не вернули, мой паспорт, мои ключи, мои деньги, моя карточка, все осталось у них. Когда я спросила, можно ли мне хотя бы забрать ключи, чтобы попасть домой, мне сказали: «Если хочешь жить, вали сейчас», и я поняла, что ни за какие вещи бороться нет смысла. Нас вывели на улицу, открыли ворота, дальше нас уже встречала тысяча волонтеров, мои друзья, семья, работа, все ждали и волновались.

Даже трудно говорить после вашей истории, Даша. Скажите, пожалуйста, вот анализируя эти два с половиной дня, по сути, три, наверное, какие выводы вы для себя сделали? Как вы будете жить дальше, как это изменило вас?

Скороход: На самом деле я поняла, что намного сильнее, чем я думала, потому что все это меня закалило как-то. Конечно, мне кажется, я постарела на лет десять ментально, но я осознала, что я могу пережить намного больше, чем думала, что могу пережить. Я смогла скоординировать девушек в «колодце», чтобы мы как-то, потому что многие были морально сломлены, плакали, и в какой-то момент я просто встала и сказала: «Ребята, давайте решать, как мы будем выживать, а не страдать от происходящего». То есть я нашла в себе какие-то качества, которые думала, что не имею.

Превращаются ли люди в такой ситуации, теряют ли они человеческий облик? Потому что это тоже один из важнейших кейсов таких событий, можешь ты сохранить человеческое или ты расчеловечиваешься очень быстро.

Скороход: На самом деле многие девушки в камере были морально сломлены после того, что мы услышали ночью, и никто не знал, что происходит с нашими парнями, мужьями, у кого-то с сыновьями. С нами была женщина, ей 58 лет вроде, ее забрали вместе с сыном и мужем, у сына эпилепсия. Ей сказали, пока вы не выйдете, мы вам ничего не скажем. У кого-то дома остались малолетние дети, которые два дня провели взаперти просто потому, что маму и папу забрали. И на самом деле состояние девушек местами было настолько эмоционально провальное, что становилось страшно. Но мы старались друг друга поддерживать, мы рассказывали друг другу свои истории, как-то пытались выживать в этой ситуации. Плюс после «колодца» с бетоном, в котором я была уверена, что я умру, если я пробуду больше, чем двое суток, зная свое здоровье, да и вообще обстановку, эта вот камера на пятьдесят человек, она нас даже породнила. В ней было тепло, слишком тепло, душно, но это было намного лучше чем то, что мы испытывали ночью.

Очень важно, что вы про это рассказываете на самом деле, потому что ничто так не меняет отношение к миру, как вот эти истории, вообще отношение к этим событиям, чем больше их рассказывается, чем больше люди готовы об этом говорить, тем это важнее. Кто готов после Даши?

Palina: С одной стороны, мы наблюдаем сейчас очень страшные вещи в нашей стране, с другой стороны, совершенно удивительная трансформация общества, потому что до мая этого года вот у нас был такой, знаете, политический штиль, вот эта гладь воды, под которой бездна. А потом мы увидели, насколько… Это стало очень вирусным, и уже спустя два месяца как-то появилось такое ощущение, что мы живем абсолютно в другом обществе. И то, что мы это сделали, и нам уже не было так страшно зачитывать прямой ответ действующему президенту Республики Беларусь, говорит очень о многом.

А как пришла в голову вообще эта идея, эта история все-таки с ответом Лукашенко на его сексистские высказывания? Потому что на самом деле я представляю себе такой ролик, адресованный Путину, но почему-то его никто не снял, такого ролика не существует. Почему именно сейчас, спустя 26 лет фактически его правления, как-то мы это все увидели, у женщин открылись глаза: да, он нас оскорбляет? Почему в этот момент?

Palina: Было очень страшно, но мы с моей мамой взяли такую инициативу, у нас три многоквартирных дома, мы повесили объявления на подъездах о том, что мы все видели, как фальсифицировали выборы, те, кто голосовал за Светлану Тихановскую, давайте соберемся и поставим подписи. Для меня это тоже был очень показательный момент, потому что спустилось семьсот человек. И когда ты понимаешь, что вас не двадцать, вас даже не сто, вас семьсот, это очень мощно.

И мне кажется, что тут на самом деле положительный такой момент, что мы очень сильно сплотились как нация. Когда были женские протесты, в этот день меня добавили в три разных чата в телеграме, которые делали три абсолютно разных, разрозненных протеста, а на следующий день в городе женщины собирались на каждом перекрестке. Женщины просто от мала до велика.

Мы давно обескуражены тем, что происходит, но на самом деле сейчас есть очень большая поддержка общества, потому что когда мы все вышли в воскресенье и увидели, что нас двести тысяч человек, ты можешь говорить, а до этого, к сожалению, допустим, я, несмотря на то, что являюсь артистом, который пишет исключительно лирические тексты на белорусском языке, после появления на оппозиционном телевидении, телеканале «Белсат», имею на своем опыте три запрещенных концерта. После этого ты очень боишься.

Я думаю, что этого страха даже на самом деле больше, чем какой-то реальной угрозы, но я думаю, что на самом деле еще полгода назад подумать о том, что начитывать прямой ответ, достаточно агрессивный, президенту, я бы не смогла, потому что мне было очень страшно.

А какая была реакция на ролик?

Palina: Мы не ожидали, что она будет такой бурной, потому что за сутки его посмотрело более миллиона человек только с одного аккаунта, а также мы постили с разных аккаунтов. Конечно, мы вообще не ожидали, что так будет. Знаете, наверно, самое классное, что в этом было, ― ролик начинается со слов «Я беларуска».

Я хотела бы спросить Катерину Водоносову, у нее своя немножко история, немножко против шерсти того, о чем мы сейчас говорим. Все, с кем мы сейчас поговорили уже, девушки в той или иной степени представляют активную политическую позицию, коллективную политическую позицию последних дней.

У Катерины жизнь просто принципиально поменялась. Катерина, расскажите, вы же телевизионная звезда, работали на вполне себе государственном телевидении. Как сложилась ваша судьба в эти дни? Как вас это цунами истории задело?

Водоносова: Смотрите, дело в том, что хотя я и являлась телеведущей государственного канала последние два с половиной года, но я не могу сказать, что я придерживалась какой-то проправительственной позиции. Этого никогда не было, я участвовала в протестных акциях с 2006 года.

Когда меня брали на работу, меня брали по нескольким причинам. Я вела программу, которая называется «Живая культура», к политике не имеющую никакого отношения. Вообще весь канал позиционировал себя как канал «сапраўдных каштоўнасцей», настоящих ценностей. Мы рассказывали, я и моя съемочная группа, о ремеслах, обрядах, песнях, танцах, то есть о том, что, по сути, должно стать визитной карточкой нашей страны, что уникально и абсолютно отличается от того, что есть в других странах, потому что это локальные какие-то культурные феномены. Однако визитной карточкой оно, к сожалению, так и не стало по причине того, что у главы нашего государства абсолютно иные культурные ценности, нежели те, о которых мы рассказывали.

И когда меня брали на работу, меня предупредили сразу. Во-первых, ко мне было определенное отношение изначально, потому что я человек беларусскоязычный, я в жизни и со своими детьми, и в магазине, и где угодно разговариваю по-белорусски. А это уже есть маркер, по которому очень часто в нашем обществе проводят определенного рода стигматизацию. Это вообще удивительная и смешная даже в некотором роде ситуация, что в Беларуси странным считается тот человек, который говорит по-белорусски.

Я не участвую ни в каких… У нас это называется «сборные солянки»: концерты, какие-нибудь мероприятия, на которые всех сгоняют. На меня даже не писали специализированные анонсы, которые должны пускаться, по идее, на канале для всех телепередач. Это такая преамбула.

А по итогу все это вылилось в то, что незадолго до выборов я приняла решение уйти. Очень было тяжело, потому что я люблю то дело, которым я занималась, это действительно мое, я знаю историю, знаю культуру, я умею ткать, вышивать, петь, все, что угодно, это действительно было мое. Плюс ко всему меня останавливало, конечно, то, что у меня двое детей. Я в разводе, и каким-то образом их надо было кормить.

Но когда с девятого числа начали пропадать мои друзья, в том числе члены моего музыкального коллектива, девочка, моя цимбалистка, лауреат президентской премии и стипендиат фонда по поддержке талантливой молодежи, просто исчезла, мы искали ее трое суток и не знали вообще, жива она, что с ней, конечно, это стало вообще последней каплей. До этого я не была замечена ни в каких подобных мероприятиях, но теперь уж точно никогда я не свяжусь с этой организацией.

Как вы видите ваше будущее? Вы говорите, вы в разводе, у вас двое детей. Действительно, половина страны в той или иной степени бастует или не работает сейчас. Может ли статься, что эта экономическая депрессия, которая связана со всем, что происходит, заставит людей вернуться на работу, вернуться в строй тех государственных компаний, в которых они служили, и так далее?

Может ли экономика, экономическая ситуация, например, вам же нужно кормить детей, дети все равно важнее любой политики, на мой взгляд, может ли это изменить как-то ваши взгляды и вашу личную ситуацию, как вы считаете? Тихановская же говорила нам: «Они меня шантажировали детьми», поэтому ей пришлось уехать.

Водоносова: Понятное дело, что дороже детей ничего на свете нет, это логично, понятно, это просто даже не стоит обсуждать. Но первые два дня после выборов, например, мой младший ребенок все время плакал, ему шесть лет, и спрашивал: «Мама, а когда закончится война? Мама, а ты сегодня пойдешь на войну или, может быть, ты завтра пойдешь на войну?». Никакая сделка с совестью не покроет этот духовный урон, который ощущает любой человек, у которого все-таки еще осталось сердце.

Что касается меня, я много чего умею, я много чего знаю. Надеюсь, что я не пропаду. Я не знаю, каким образом я буду пока жить, но я уже сказала: я умею петь, вышивать, ткать. Когда-то у меня был красный диплом. Поэтому что-то будет. И хотелось бы верить, что и в государственном секторе, в государственных СМИ когда-то что-то изменится, ведь не может тьма длиться вечно, правда? Я, может быть, рассуждаю сейчас немножко по-детски, такими идеалистическими предложениями, но мне все-таки хочется верить в то, что это не конец. Это же начало.

Катя, расскажите, пожалуйста, как по вам прошлась вся эта историческая колесница, как вы себя ощущаете внутри этого процесса? Потому что, с одной стороны, я же вижу, вас это наверняка все очень вдохновляет, потому что вы можете помогать реально сейчас, возглавляя волонтеров, с другой стороны, вокруг невероятное количество жестокости. Расскажите, каково быть женщиной, вами лично внутри этих событий?

Коноплева: Знаете, мне, наверно, очень долгое время практически все люди, с которыми я встречалась по жизни, говорили: «Катя, у тебя не будет жизни в этой стране просто, уезжай куда-нибудь», и я прямо думала, что меня судьба, как говорится, дорога ведет в другую страну. Я очень нацелилась определенное время жить во Франции, предпринимала попытки, у меня было три попытки, но каждый раз что-то обрывалось, как говорится, в самый последний момент. Я где-то, может быть, подсознательно понимала, что я здесь еще нужна.

И с 2016 года, так получилось случайно совершенно, я была связана с проектами «Белгазпромбанка», проектами Виктора Бабарико. Все происходило, в принципе, до задержания Виктора Дмитриевича как настоящее чудо. Это была сказка, действительно, мы работали, штаб пополнялся новыми людьми, которые приходили, предлагали свои услуги, предлагали все свои знания и умения. Это действительно был какой-то, я не знаю, просто сериал. Было все классно как раз таки до задержания Виктора Дмитриевича, и тут мы поняли восемнадцатого числа, восемнадцатого июня, что это уже не сказка, это реальность.

Вам вообще самой страшно было? В принципе, вас же никто не обязывал этим заниматься. Совершенно непонятно, что будет дальше с этим всем.

Коноплева: Вы знаете, наверно, июнь как-то достаточно позитивно прошел. В конце июня ― начале июля я по своим реакциям ощущала, что я поднимаюсь утром, достаточно рано, и где-то час примерно меня трясет. Просто я понимаю, что мне нужно пережить это начало дня, где-то час, наверно, потрястись в постели, встать, взять себя в руки и приехать в штаб.

В штабе атмосфера… Видимо, я думаю, так все начинали утро в штабе, но когда мы приезжали в штаб, когда мы себя, как говорится, объединяли командой, этот страх проходил. В одиночку страшно, когда ты один, страшно. Когда нас много, уже страх убывает, его нет.

Почему в Беларуси женщины внутри этого протеста во время этой революции ― очевидным образом это все-таки революция ― оказались так активны и оказались на передовой, как вы думаете? Может быть, потому что мужчин арестовывают первыми? Почему это происходит вообще? Очевидно совершенно, что женское лицо у этих дней. Как так случилось?

Коноплева: Вы знаете, все-таки, наверно, такой процесс, я не знаю, вот эта женская сила, наверно, со времен войны даже, Второй мировой войны. Если вспомнить, на ком выстраивалось потом все общество, да, постсоветских стран, на ком выстраивалась вся страна после разрухи, после войны, это как раз таки женщины.

Но тогда мужчины были убиты или были на войне, а сейчас мужчины ― вот они, они тоже среди нас.

Коноплева: Мне кажется, что это где-то генетически, серьезно.

Малюкова: Я думаю, что это закономерность, если честно, потому что, во-первых, мне кажется, последние годы фемповестка набирала обороты.

То есть это все-таки связано с фемповесткой, да?

Малюкова: По любому связано, не может такого быть, что столько сил зря. Во-вторых, мы все очень устали оттого, что Лукашенко называет нас всех бедолагами, домохозяйками, что глава МВД и Ермошина говорят, что нам нужно варить борщи. Я думаю, что еще конечную, такую финальную точку…

А вы не хотите борщи варить, Ксения?

Малюкова: Слушайте, не хотелось бы. Хотелось бы делать что-то поважнее. Борщи борщами, но мы можем делать революцию. Так что борщи варить все могут. И я думаю, что финальную какую-то точку внесли девушки, Тихановская, Колесникова и Цепкало, их трио женщин. Абсолютно все стали на них реагировать: о, ничего себе, такие девочки, все, за ними будущее. Все их поддерживали, все ходили. Было, наверно, очень мало такого: ой, эти женщины, чего они стоят? То есть народ очень сильно потянулся за тремя грациями, можно так сказать.

Водоносова: Я умею варить борщи, если что. Власть оказалась беспомощна перед мирными протестами, перед протестами с цветами, в белых одеждах. Они не понимают, что с этим делать и как с этим бороться. Запаковать всех в автозаки и отвезти в тюрьму? Окей, а что дальше? Это как вода, которая потихонечку гасит пламя.

Palina: Наша, наверно, власть немножко не рассчитала, что время-то другое, да, что выросло другое поколение, которое, в свою очередь, показало, наверно, старшему поколению, что времена меняются. К сожалению, ты уже нас не научишь быть другими, потому что мы видели больше и мы знаем, что можно по-другому, лучше, можно хорошо варить борщи и стрелять из ружья, почему нет?

Насколько вас вдохновляет сам факт потенциально, мы предполагаем, да, что избранным президентом оказалась женщина? Насколько вам еще в этой ситуации важно, женщина это или не женщина? Кто готов ответить?

Водоносова: Мне, например, это не сильно важно, откровенно признаюсь, потому что гендер главы государства не так важен, как его профессионализм и, не знаю, жизненная позиция, что ли. Им может быть кто угодно. Сейчас очень многие люди обвиняют наше это трио в том, дескать, что кухарка хочет стоять у власти. Нет, это отнюдь не кухарки, совершенно.

Другое дело, конечно, когда председатель колхоза. Это вообще не кухарка, это опытный руководитель.

Водоносова: Вот именно! Если кто-то, обращаясь к Тихановской заочно, посылает ее жарить котлеты, почему бы тогда не отправить Лукашенко переворачивать навоз? Это, по сути, одно и то же. Поэтому какого пола человек стоит у власти, мне кажется, не столь важно, нежели какой сам этот человек.

Palina: Мне кажется еще, что представителями системы, которая расстреливает мирные протесты, также являются женщины, потому что Лидия Ермошина, председатель ЦИК, Наталья Кочанова, которые говорят какие-то постоянно женоненавистнические тексты, при всем при этом являются женщинами у власти, причем очень влиятельными.

Поэтому тут, мне кажется, вопрос уже качеств человека, его взглядов и ценностей, нежели гендера.

Малюкова: Мне, например, важно, чтобы была президенткой женщина, потому что, во-первых, это какая-то история вдохновения, во-вторых, даже недавно кто-то писал, та же Ермошина, что в каком-то офисном большом здании президентском даже нет женского туалета, что она бегает через какое-то здание сходить в туалет. Это настолько показательно, что одни мужчины, да.

Почему не было кандидаток? Потому что девочки с детства смотрят, что во власти одни мужчины. Чего мне соваться? Я тут помогу, я тут это, я тут то. И так и складывается. А если к нам придет женщина и станет президентом, Тихановская, девчонки Цепкало и Колесникова просто нереально всех мотивируют, и появляется сила: о, ничего себе, я вообще-то могу думать про политику, я могу влезть в политику, я могу в этом развиваться и получить профессию политолога, политологини.

И поэтому мне очень было бы важно, если бы Тихановская была президенткой, притом что я верю в нее, помимо того, что она хочет полгода побыть президенткой и сделать новые выборы, я верю в нее на четыре, на пять лет, в ее предвыборную кампанию. Человек с головой, и плюс все-таки мы тоже здесь, в Беларуси, очень активно боремся за закон против домашнего насилия, который по нулям вообще по всем фронтам. Это помогло бы также его принять.

Мне очень нравится образ, что отношения Лукашенко со своей страной ― это как отношения мужчины-абьюзера со своей женой, то есть он точно так же к ней относится: он ее шантажирует, презирает, бьет, а потом удивляется, куда это она, собственно, от него уходит.

Скороход: На самом деле, мне кажется, что здесь идет речь не о поле человека, а о том, как он хочет менять страну и как он готов делать, творить революцию.

А как вы считаете, женщины гуманнее вообще или нет?

Скороход: Я думаю, что здесь все зависит от характера, вообще личности человека. Меня очень вдохновляет Тихановская как будущий президент и сто процентов импонирует, что президент может стать девушкой. Девушка-президент ― это в любом случае очень здорово и классно.

Почему это здорово, скажите?

Скороход: Потому что белорусские девушки устали просто стоять в стороне, нам хочется перемен, нам хочется революции, мы хотим и готовы менять мир к лучшему. Поэтому в какой-то момент мы просто решили, что мы можем сделать это сами. Если не мы, то кто?

Это очень круто. Но вы представляете, что если сейчас Тихановская придет к власти и назначит перевыборы, будем надеяться, выйдут и Сергей Тихановский, и Виктор Бабарико, и Валерий Цепкало вернется в страну, и опять не будет женщины-кандидатки?

Скороход: Опять же, мне кажется, что Бабарико тоже довольно сильный кандидат в президенты, я бы хотела видеть его президентом нашей страны. И здесь, на самом деле, мне кажется, что пол роли не играет. Играет роль то, что мы, как женщины, сделали для страны, это сто процентов играет роль.

Если все сложится так, как нам бы всем хотелось, я уверена, что нам всем хочется одного и того же, изменится ли как-то образ и роль женщины, вообще ее участие в каких-то общественных процессах в Беларуси после этой революции, как вы думаете?

Скороход: Я думаю, что определенно изменится. Почти каждая белорусская женщина, которая сейчас активно участвует в политической жизни страны, уже по своей сути герой, который готов менять свою страну к лучшему. Поэтому я думаю, да, эта революция поменяет наших девушек, сделает их сильнее. Мы поняли, что мы можем сделать многое сами, без какой-либо помощи, и это нас только укрепило, только сплотило как народ, мы стали едины.

Очень круто! Я бы еще очень долго хотела с вами разговаривать, потому что это классная вдохновляющая история, несмотря на все минусы, драмы, личные и человеческие. Я надеюсь, что все они позади. Я вас поздравляю с тем, что уже сделано. Это была программа «Женщины сверху», и все женщины, которые были у меня в студии сегодня, конечно же, сверху.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.