«На него накопали, что он сексом с женой занимается»: певица Вера Мусаелян — о компромате на мужа Илью Яшина, отмене концертов из-за упоминания Собянина и о танцах в спецприемнике

Привет. Меня зовут Анна Монгайт, это программа «Женщины сверху». Сегодня мы разговариваем, у нас интервью, и говорим мы с Верой Мусаелян, солисткой группы «АлоэВера». Говорить мы будем не только о музыке и не только о ней, как о девушке, а еще о большом круге проблем.

Вера, привет. Значит, я давно хотела поговорить, у меня есть несколько важных вопросов. Мой самый главный и первый вопрос — как удается сохранять себя, спокойствие, личность, расти, имея вокруг много всякого разного сопротивления?

Наше знакомство состоялось, когда мы писали ток-шоу, которое называлось «Декабристки», и вам страшно не понравилось это название.

Да, я сопротивлялась. Я не жертва, я не жертвую собой.

И мы потом это еще обсуждали со своей как бы социальной группой поклонников. Почему вы чувствуете в слове «декабристки» жертвенность?

Как раз таки у нас эфир был так заточен, было очень много слов «жертвенность», «самопожертвование», а для меня это претит, потому что я понимаю, что я жертвовать собой не собираюсь, слишком много чего тут есть, чтобы этим жертвовать. И мне всегда казалось, что самое главное — это то, что ты это делаешь, потому что хочешь делать, то есть в этом нет жертвы, это мне сейчас интересно так, и поэтому меня вот так триггерило это слово, потому что ни в коем случае никаких самопожертвований я не готова делать. Я если и поеду куда-то там в Сибирь, то только потому, что очень хочется поехать в Сибирь.

Посмотреть Сибирь.

Да, вот только с таким настроением.

Ну вот все равно ваша же жизнь разделилась: вы были музыкантом, Верой, маленькой Верой, потом взрослой Верой со своим опытом, а потом вы стали женой политика Ильи Яшина, и появились в принципе эти вопросы. Появилось приглашение на программу под названием «Декабристки», появились всякие разные внешние проблемы, которые в принципе вас, как музыканта и как девушку, не должны были касаться.

Относительно недавно была ситуация, когда появился «слив» ваших интимных фотографий, ваших личных с Ильей, в паблике. Их очень активно обсуждали, и вот вы столкнулись с ситуацией, когда изо всех сил в ваше личное пространство проникают вот эти вот злые силы снаружи.

Мне кажется, что все дается по твоей готовности, по твоей возможности. Я думаю, что если бы это случилось лет пять назад, во-первых, лет пять назад я вряд ли бы пошла замуж за этого человека, и вряд ли бы вот я могла с этим справиться.

Но на самом деле за последние несколько лет я как бы очень углубилась в тему стыда, в тему вины, в тему человеческого тела, собственного восприятия. Я иногда читала лекции, посвященные вообще такой теме как стыд, и я там как пример приводила ребятам, что вы знаете, я бы не хотела, чтобы в сети, например, вдруг оказались мои интимные фотографии, но если это случится, я знаю, что я смогу с этим справиться. Так работает стыд, я испытаю это чувство, но я смогу его пережить. И как обычно, когда ты что-то говоришь, вселенная говорит: давай, попробуем.

То есть вы притянули этот интим.

Да. И когда это случилось, я вдруг поняла, что вот, пожалуйста, тебе экзамен, и как ты будешь с этим справляться.

Расскажите про ощущения. Стыд был?

Честно, первое мне… Я беру свой телефон, и там первое сообщение от моего сводного брата, он говорит: «Вера, ужасная новость, тут «слили» твои фотографии» и скидывает мне какой-то скрин. У меня первый вопрос: «Данил, где ты сидишь, на каких пабликах ты сидишь, что ты это видишь? Что за сайты ты смотришь? Нам надо поговорить».

И следом мне звонит Илья, и тоже такой в переживаниях, «Вера, там все опубликовали», я говорю: «Что, что опубликовали?». «Опубликовали видео». Я говорю: «Я хорошо там выгляжу? Или это те самые фотографии, которые я просила тебя удалить?».

Которые меня полнят.

Да. Я считаю, что это не лучшая моя фотосессия, по-честному, но как-то… Во-первых, я уже знала, что так или иначе там взломали наши устройства, поэтому в целом ты как бы к этому готов. И я, наверное, действительно живу и мыслю так, что я не делаю ничего дурного, я не делаю ничего плохого, у меня классный муж, у меня классная сексуальная жизнь. Почему я должна чувствовать стыд за это?

И это было правда так. Мне не было от этого плохо, я знала, что с этим можно справиться. Да, не очень приятно. Да, потом еще в течение двух недель армяне мне писали, что я должна делать, как я должна жить. Оказалось, что наша нация, они такие вообще поборники морали…

Но опять же, с людьми нужно разговаривать. И когда в ответ я писала: «Вы знаете, вы только что просмотрели счастливую семейную жизнь. Я надеюсь, что у вас тоже однажды будет такая жена». Они же передо мной потом извинялись, они сказали: «Да вы что…»

Кто «они»? Кто эти «они»…

Вот эти люди. Вот эти вот люди, какой-нибудь Гагик, Карен или я не знаю. И потом, когда ты начинаешь с людьми разговаривать…

То есть они вам писали как своей, как человеку, который их каким-то образом дискредитирует?

Да, который портит нацию.

Портит репутацию нации.

Портит репутацию нации, да, как так можно вообще, это что значит такое. А потом, то есть мне иногда хочется поговорить с людьми, и я говорю: «Вот, вы знаете, взломали, слили, представляете. Это я вот так мужа люблю, это вот вы посмотрели, как я мужа люблю». И они передо мной извинялись, говорили, как жаль, что такое с вами произошло. И потом еще плейлисты свои скидывали, музыку послушай, а я вот стихи пишу, там кто-то мне рассказывал. В общем, в итоге я в очень интересную коммуникацию с людьми вступила.

Я хочу прочитать цитату. Я даже себе распечатала… Сейчас.

Я сейчас поняла, что я так часто говорю, что это же мой муж, а может быть, Илья не хотел, чтобы кто-то знал, что там был мой муж.

Да там, конечно, невозможно догадаться, что кто-то еще был. Не знаю, мне все кажется, что все это работает на репутацию Ильи только с лучшей стороны, ну вот объективно.

Мне тоже так кажется, вот если честно. Мне вообще кажется, что эта сфера, она у нас всегда так вот, вообще семейной жизни, личной жизни, то есть у нас политики, они должны быть какие-то бестелесные, бесполые, бесплотные, ничего у них этого… Но это же наоборот прекрасно, что смотрите…

Что у них семейная жизнь, если бывает, то только для деторождения. Дети есть, то хорошо.

То есть, понимаете, ему есть где реализовывать вот это все, поэтому он со страной будет иначе себя вести, то есть у него нет необходимости…

То есть насиловать Родину не будет.

Да. Это же прекрасно, по-моему.

Так вот я хочу прочесть Верин ответ, который она опубликовала в соцсетях, и он меня абсолютно сразил вот этой гармоничностью, что ли, человека, который попал в такую сложную ситуацию.

«Ребята, тело человека не стыдно. Секс не стыдно. Красота наслаждения не стыдно. Снимать тело, которое однажды вообще скукожится, иссохнет и сгинет, и снимать уже будет нечего, не стыдно. Не позволяйте никому внушить вам обратное. Все, что делать не нужно, прописано в Кодексе, все остальное можно».

Как вы считаете, почему вообще сексом пытаются нас стыдить, и секс как инструмент дискредитации, получается?

Нас же вообще воспитывают в такой культуре, что это что-то не очень хорошее. То есть и не только секс, в целом нас воспитывают, вот когда мы совсем малыши, даже вот этот вот ранний пубертатный период, ребенок интересуется своим телом, интересуется своими гениталиями — как реагируют родители? Что это какая-то грязь, как мой ребенок может, это испорченность, так делать нельзя.

Мы вырастаем с ощущением, что наш интерес к себе, к сексу, к телу — это что-то неправильное. И мы это воспринимаем как вот неправильность себя.

То есть телесность как унизительность.

Да. И мы вырастаем, абсолютно, мы это потом дальше несем в свои отношения семейные, мы действительно несем это в свою интимную жизнь. У нас есть четкое ощущение, что все, что связано с телом, это не очень правильно. Поэтому это работает.

Вообще это же действительно работает, девочку показали голой, как она сфоткала себя вот как бы для какого-то конкретного человека, и ей плохо, и она должна закрыться и больше в общем-то на интервью не ходить. И это работает.

Несчастный Дзюба, который извинялся, для меня это ну просто ужас вообще какой-то, как человек может извиняться за то, что кто-то там «слил» его фотографии, как это все возможно. Работает.

Тем более, как бы извиняться в том, что делают все.

Вот надо сделать вид, что все не делают. И ты не делал, и ты оплошал. Почему у нас так все любят стыдить, потому что когда я стыжу другого, я говорю — я сам не такой, ребята, мы этим не занимаемся, у нас…

Я не хочу так жить. Я считаю, что это прекрасно. Об этом мои песни, об этом вся я, мне очень нравится жизнь. Мне очень нравится вот эта вот жажда, вот эта молодость, мне хочется это продлить как можно дольше. Я не вижу в этом ничего стыдного.

Потому что я когда первый раз читала, когда первый раз вы попали в аналогичную ситуацию, когда первый раз слили видео Ильи с девушками, которых ему подкинули, подсунули, такими кремлевскими проститутками, и вы тоже очень классно ответили, это было связано с тем, что это доказательство того, что ваш муж в отличной вообще мужской форме, и вас это абсолютно не смущает.

И тогда я подумала — не может быть, что она сразу такой классный ответ придумала, наверняка, это какая-то разработанная в семье стратегия. Теперь я уже так не думаю.

Я была, честно, в восторге. Во-первых, моя жизнь заиграла новыми красками. Вот кто еще может потом, в 87 лет, рассказывать о том, что когда я выходила замуж… Или сказать: вы там, внучки, вообще-то погуглите и посмотрите, какая была ваша бабуля. Это же очень интересно.

А отношение Ильи к тому, что всё же связано с ним, почему я говорю о том, что вот была ваша жизнь, в которой всего этого не было, а потом появилась ваша жизнь, в которой все это есть. Вы разработали стратегию, как в ней жить, но в принципе это же связано с ним.

Думаю, что ему сложнее, потому что на самом деле все, что сейчас происходит, это больше вписывается в концепт моей жизни, когда это не проблема, это приключение, мне интересно, что будет, и я вот как-то в этой теме на самом деле гораздо легче справляюсь.

Вообще сексуальность, раскрепощенность это то, чем мы занимаемся на наших концертах, как бы странно это ни звучало. Потому что, мне кажется, это все про жизнь, это про право быть собой, это про то, какой ты, поэтому мне эти преодоления легче даются, чем ему. Потому что в политическом мире это закрытые темы, и вообще желательно их не касаться. Я тоже могу его понять.

Не каждого избирателя это порадует. Не все поймут.

Конечно. Потому что на самом деле там же тоже большая часть людей закрепощенных, стыдливых, для которых вот это частое ощущение — мне стыдно за другого. И там, наверное, большая часть вот таких людей, они это видят, и им становится плохо, и они это все переносят и на его личность, и на его деятельность.

Это нужно проводить очень такую большую просветительскую работу для того, чтобы это стало как бы нормой, для того, чтобы этот инструмент перестал использоваться, нужно много людям рассказывать о том, что в этом нет ничего стыдного. И тогда выкладывают твои фотки, и люди не идут туда смотреть их. Но не знаю, готов ли он так просвещать, в такой сфере.

Но вот одна есть история, когда вас пытаются как бы дискредитировать, лишить вот этой стабильности, устойчивости с помощью этих фотографий, этих «сливов», потому что в первую очередь задача такая — вас лишить вот этого баланса. А вы, как ванька-встанька, все равно вертикализируетесь.

Когда начали отменять ваши концерты, это же значительно сильнее задевает?

Это болезненно, да. Это ты можешь прогнозировать, то есть я об этом думала. Мы, естественно, шутили, мы про все всегда шутим. Я говорю: «Ну, наконец-то! Когда уже нас запретят, мы уже тогда станем известной группой, а то сколько можно, столько лет поем и никто про нас не знает, а тут, может быть, запретят и пойдет». Но, конечно, когда это начало происходить, это очень болезненно, потому что вот это действительно та сфера, которая моя, которую я готова защищать, и кому угодно в глотку вцеплюсь, чтобы это у меня было. Это было очень больно.

Это все делается так аккуратно, вот тебе звонят и говорят: извините, но в общем, ребята, не получится. И это ощущение полного бессилия, потому что в этот момент ты реально понимаешь, что как бы ты ни веселилась, как бы ни храбрилась, если с тобой захотят что-то сделать, с тобой сделают.

А тебе звонят и говорят: не получится, потому что ты жена Яшина или не получится, потому что, не знаю, погода испортилась, придумывают всякие отмазки?

Дело в том, что организаторы тоже впервые с этим со всем столкнулись, ни у кого нет шаблона, как отвечать и что делать. Поэтому мне звонили, они точно так же абсолютно честно и открыто, и говорили: «Вера, творится какая-то совершенно непонятная вещь, нам звонят и говорят, что вас не должно быть на концерте».

Я говорю: «Кто звонит?». Они говорят: «Мы не понимаем, это все так завуалировано. Но нам точно дали понять, что если мы оставим ваше выступление, то фестиваля не будет, или клуба не будет, или скорее всего вы не пройдете следующую проверку».

Это все очень такая зыбкая информация, то есть ты не можешь назвать имен, ты не можешь сказать, откуда тебе звонили. И в целом я могу даже предположить, а вдруг это была такая шутка, вдруг вот кто-то вот так вот звонил, и это был такой пранк.

Это была разовая шутка?

Но это была не разовая шутка.

А сколько концертов отменилось?

У нас отменили так три концерта, и нас сняли с двух фестивалей.

То есть это так, нормально.

Это нормально. И это нормально по финансам музыкантов ударяет, потому что все у нас на самом деле живут только на это.

А кроме всего прочего, у вас есть музыканты, есть не только вы со своей судьбой и с вами выбранным мужем, а есть еще музыканты, которые не выбирали Илью Яшина. Я имею в виду не как избиратели, но как мужа точно.

Ну, как сказать. Нет, на самом деле это было наше совместное решение. По-честному, Илья понимал, что он берет не только меня, и когда мне прислали это видео, они написали: «Здравствуйте, «АлоэВера», и мы такие «Вот, они понимают, что взяли нас всех».То есть нет, мы все вышли замуж, это правда.

И мои ребята, я очень поэтому им благодарна, они понимают, во что они вписываются, и это мои единомышленники, у нас одинаковое мышление. И когда нам говорят, что, ребята, либо вы выступаете на этом фестивале, но не поете песню, где используется имя Собянин, либо вы не выступаете, и я говорю — я не могу пойти на эту сделку…

Вот интересно, я сейчас прослушала песню со словом Собянин. В этой песне поется, что вы осознанно не хотите петь о политике, об общественной жизни, а хотите петь про любовь.

Да.

Так почему же там нельзя спеть слово Собянин? Собянину это должно быть приятно.

Это просто хохма. Я всегда шутила над этим, на эти темы, что я не хочу туда лезть, что я хочу про свои любови-моря-корабли, поэтому все мои песни, который были как-то вот связаны с политикой, это всегда шуточные песни о том, что не надо вообще меня трогать.

А вы можете процитировать? Потому что так будет неправильно, я вот что-то такое слышала, а может быть, кто-то не слышал. Вот этот как бы…

Мне очень сложно, я потому что всегда привыкла с ритмом, с песней, поэтому отдельно текст для меня это всегда очень сложно.

Хорошо. Мы можем включить кусочек?

Да-да, конечно.

Дадим послушать потом.

И вот таким вот образом из нас действительно сделали ансамбль политической песни. У меня была шуточная песня, где я пою: «Стране нужна революция, Вера, песня должна вести на улицы, Вера, стране нужен голос, ты в сознательном возрасте…».

Сейчас уже никто не понимает таких шуток.

Да. Это была шуточная песня, потому что мне мужчина, который настаивает на том, понятно, какой мужчина, настаивает на том, что Вера, давай-ка уже посерьезнее, а я говорю: «Я могу сопротивляться танцами, ничего мне не надо». И это была шутка.

И вдруг, проходит время, и вот эти все события, и я выхожу на сцену, и я уже действительно с гордо поднятой головой пою: «Стране нужна революция, Вера», и это уже серьезно, и я понимаю, что мы начинаем туда углубляться, тесты приобретают совсем другой смысл. И ты понимаешь, что вдруг ты серьезно.

Вот вы сейчас цитируете, я тоже не услышала юмора в этом.

В том-то и дело, это все такая грань, потому что тогда я была такой, я была такой ветреной и бесшабашной, что куда Вера и политика, это же смешно вообще, и поэтому все радостно хохотали и танцевали. Сейчас тоже все радостно хохочут и танцуют, но понимают, что мы больше не шутим.

Но вот сейчас у вас будут концерты в Gipsy, уже все билеты проданы, я знаю, вы все время пишете: извините, билетов нет, можете биться головой об эту закрытую входную дверь. То есть вас немножко «разморозили»?

Я не знаю. Возможно, они решили пойти другим путем и прийти уже наконец-то к нам на концерт.

А вы готовы к этому?

Ну да. На самом деле я принимаю все варианты развития событий, всё может быть. Мы стараемся, как можем. То есть, сказано по правилам, что должны быть сидячие места — мы сделаем это, сказали надо маски — вы делаем и это. То есть я стараюсь соблюсти все правила, а дальше уже вещи, которые от меня не зависят. Я не готова переживать за то, что от меня не зависит.

Что еще не случилось, ко всему прочему.

Да. То есть я могу, что от меня, я могу составить список, подготовиться, а дальше…

Но все-таки концерт в Gipsy это концерт в клубе.

Да.

Это немножко другая ситуация, это как бы закрытый клуб, мало ли что готовы сделать собственники. Другое дело концерт на фестивале большом, open air и так далее. Зовут ли уже на фестивали? Есть ли ощущение, что ситуация меняется в лучшую сторону? Сейчас же лето просто, самое время.

Пока непонятно. Вот нас сняли с нескольких фестивалей. В целом, и так фестивалей было немного. Все-таки когда запрещают весь фестиваль, это не так обидно, когда запрещают только тебя. Поэтому были фестивали, которые запретили полностью, были, где нас, но они в итоге публикуют это так, что мы вас не отменили, мы вас переносим на 2037 год, там обязательно вы у нас выступите, все будет хорошо.

Авось ваш муж успокоится немножко.

В целом я не могу сказать, что нас и так звали на фестивали. Вот только как бы мы начали обретать какую-то популярность, а тут, смотрите-ка, я замуж собралась, понимаете.

Подстава. Но при этом вы в одном из интервью говорите, что вместе со всем этим замужеством к вам пришли немножко избиратели Яшина, которые открыли вас как музыку.

Они такие хорошие! Они такие замечательные!

Да? Они другие, чем те, которые были уже вашими поклонниками?

Они были какое-то время ошарашены, потому что они не могли понять, что происходит. У нее сидит муж, уже там 20 дней, а она в сториз танцует. И они сначала были категорически возмущены, типа вы вообще что такое делаете.

В смысле — где борщи?

В смысле — где страдания? Почему вы не страдаете? А я говорю, я не могу страдать, понимаете, мне сейчас в спецприемнике четыре часа сидеть, и если я еще дома пострадаю, то мне там четыре часа будет сидеть значительно сложнее, поэтому я, пожалуй, тут потанцую. Я еще поскольку там сидеть негде, в спецприемнике, там же сделано все, чтобы люди почувствовали унижение…

Я там тоже потанцую, да?

Я возьму с собой стульчик. Я взяла раскладной стульчик вот такой, рыбацкий, компьютер и книжку, и четыре часа сидела в спецприемнике, у меня там свой коворкинг был, я вообще прекрасно проводила время.

И они вдруг поняли, что так можно. Что можно как бы «топить» за какие-то очень правильные вещи, можно иметь какую-то гражданскую позицию, но при этом не вести какой-то аскетичный образ жизни, не страдать ежедневно, что на самом деле для того, чтобы были силы на борьбу, силы на то, чтобы с этим справиться, ты должен хорошо есть, хорошо спать, ты должен танцевать, ты должен заниматься любовью, тебе должно быть хорошо, пока тебе может быть хорошо, чтобы ты мог выдержать то время, когда тебе будет плохо.

И у них вот это как-то собралось в одну картинку, потому что ты заходишь к Илье, а там же только борьба, а потом заходишь ко мне, а тут, смотрите-ка, можно потанцевать, булочку съесть, и вот дальше идти. И в этом у нас на самом деле прямо очень хорошие взаимоотношения с его аудиторией выстроились, я им очень благодарна.

А интересно, я предполагала, что к вам придет естественным образом его довольно большая аудитория. А к нему ваши слушатели пришли?

Они стали к нему гораздо лучше относиться. То есть, во-первых, они увидели, что он…

То есть они его не сразу приняли, да?

Да, сначала он… Понимаете, для кого-то я — жена Яшина, а для кого-то он — муж их любимой певицы. И сначала они тоже косо на него посматривали, а потом вдруг увидели, что он тоже человек. Посмотрите-ка, он тоже не любит сниматься в ее сториз, прямо как мой муж, кто-то мне пишет. И наоборот, как-то это стало многограннее.

А какие-то вы решения свои музыкального рода вообще на нем тестируете? У вас же легкое, женское, такое всё искрящееся, шампанирующее, нравится ли ему вообще ваша музыка?

Она ему очень нравилась, он ходил на все мои концерты всегда, то есть еще до… Мы же давно очень знакомы, еще до того, как мы не встречались, он всегда приходил на концерты. У него была программа свидания — сводить на мой концерт, потом в ресторан…

Кого-то третьего?

Кого-то, да-да. Ему всегда всё очень нравилось, действительно, он стоит на концертах, я вижу, с какой любовью он смотрит на то, что мы делаем, он всегда в этом очень помогает.

Не знаю, наверное, это тяжело, когда новое что-то пишется, потому что он же становится частью того, о чем я пишу.

Вообще героем очень часто, как я это себе представляю.

Он становится героем, он становится вот здесь, и думает — ты почему об этом пишешь, мы это как бы дома поговорили.

Дома поговорим.

Да, а ты об этом пишешь, это вообще что такое. В общем, я думаю, это сложно.

Хорошо, а он с вами советуется, вот я сейчас уйду и не буду больше возглавлять муниципалитет Красносельский?

Я думаю, не советуется, а скорее делится. Мне тоже кажется, что я не советуюсь, я делюсь. Не знаю, как долго это может продолжаться. То есть я понимаю, что это у нас интересные сложные взаимоотношения, потому что мы движемся к одной цели…

Но совсем разными путями.

Но категорически разными путями, да. Поэтому нам еще приходится друг другу доказать, что вот этот путь верный.

А в чем общность вашей цели? Просто счастье?

Мне кажется, что у меня, что у него вот эта вот навязчивая идея свободы, просто у каждого свое. Для того, чтобы эти люди начали говорить о своих гражданских правах и свободах, ты должен почувствовать, что ты имеешь право внутри.

Пока ты боишься даже танцевать, пока включен свет, пока ты боишься одеваться так, как ты хочешь, пока ты боишься того, что у тебя есть сексуальная жизнь, пока ты боишься своих желаний, как ты можешь заявить о том, что ты хочешь, чтобы твои налоги тратились на то, что нужно?

Это очень глубокая большая работа, человек должен внутри чувствовать право и достоинство, и тогда ты можешь заявить — а какого черта это так происходит, а почему я не могу вот это?

То есть сначала нужно раскрепоститься лично и физически?

Да, ты должен быть уверен в том, что ты в своем праве. И это работает со всех сторон, то есть с одной стороны, ты выходишь и видишь, что тут брусчатка уложена ровно, и это про твое достоинство, а с другой стороны, ты не стыдишься быть таким, какой ты есть, и это тоже про твое достоинство. И вот вкупе это непобедимый человек.

Вот вы начали в какой-то момент говорить, а ваши армяно-азербайджанские родственники, они вообще как относятся к вашей жизни? Она вообще не вписывается ни в какие патриархальные представления ни о семейной жизни, ни о карьере, ни о образе счастливой женщины и роли женщины в обществе.

Во-первых, еще раз произнесем — мои армяно-азербайджанские корни, поэтому к ним тоже вопросики есть, и этот союз тоже кажется какой-то совсем не такой, как надо, и там много всего намешано.

Там есть, где поискрить.

Да-да, поэтому как бы сами виноваты. Очень сложно, для моей мамы все это очень сложно. И мой путь, то, что я выбрала когда-то музыку, и вот эти все клубы, и вот это непонятно что, ей пришлось большую работу над собой проделать для того, чтобы все это принять.

И принять то, что после первого мальчика оказался у меня второй мальчик, и оказалось, что это тоже не мой муж, это было сложно. И то, что темы, которые я поднимаю, и моя открытость, что я готова про все говорить, для нее это все очень сложно и болезненно. И был период, когда она со мной не разговаривала вообще.

Почему?

Она не могла это принять, потому что ей стыдно за то, что я делаю.

А сколько лет вам было, когда ей стало стыдно?

Мне было тогда 23-24 года. И это тоже был выбор, то есть я выбираю себя. Мне очень хотелось бы, чтобы тебе, мама, было хорошо, но если я не буду заниматься музыкой, я наверное умру, и я поэтому пойду туда.

Но проходит время, я меняюсь, она меняется, и вот это опять мой лучший друг, она слушает все мои песни, слушает все мои интервью, ей это интересно.

Она смотрит ваши сториз?

Смотрит мои сториз, всё. На самом деле, мне кажется, сложнее всего эту ситуацию, со всеми этими «сливами», переживает моя мама. Потому что, конечно, это совсем другое воспитание, это мусульманская семья, она жила и выросла в Баку. Для нее то, что произошло, это, наверное, действительно где-то про бесчестье, это действительно про какой-то такой стыд, который нельзя пережить.

Унижение.

Да. И она это не проецирует на меня, она действительно с какой-то гордостью смотрит на то, как я с этим справляюсь. Но есть еще ее история, как она с этим справляется, и я понимаю, что ей сложнее.

Потом, есть же родственники, есть люди, которые ее знают, и я думаю, что им еще труднее донести, что все окей.

Ну, не знаю. Сейчас, наверное, как бы меньше вот эта связь с родственниками, и возможно, до них как бы не долетело вот в такой большой массе то, что сейчас происходит, но я думаю, что да, это вот часть ее истории, которую ей нужно пережить, как-то найти способ, как мыслить.

Потому что я понимаю, что я относительно легко с этим со всем справляюсь не потому, что…

Вообще так легко, как вы, никто, мне кажется, судя по тому, что вы говорите…

Не потому, что ситуация не сложная, а потому, что я нахожу тот способ мышления, который помогает с этим справиться. Вот мне кажется, что это ее путь, чтобы она нашла то, что ей поможет это легче перенести.

А как она относится вообще к тому, что вы вышли замуж за политика? И вот эта вот вся грязь, это же связано с его работой, а не с вашей.

Она его обожает, просто мама его обожает. Вот его сториз она смотрит все, она все огонечки там ставит. Потому что вот он, я думаю, вот он такой, как она хотела, он честный, принципиальный, он такой вот, это же прекрасно.

Вы говорите, что сложности с мамой начались, когда вы решили, что вы предпочтете музыку журфаку, как я понимаю. Как это получилось? Какая была первая сцена, как вообще вот это все началось?

Знаете, это очень интересно. Всю мою жизнь мама растила из меня артистку, вот по-честному. То есть она меня учила читать стихи, она мне привила любовь к литературе, ставила со мной…

Музыкальная школа?

Музыкальная школа, ставила какие-то сценки, то есть на самом деле она делала все для того, чтобы я стала такой. И когда вдруг она увидела, что я реально становлюсь такой и пошла на эту сцену, она такая — куда пошла, куда? А как же муж, а как же дети? Это все делалось только для того, чтобы ты стала хорошей нормальной женой и дальше растила таких же прекрасных детей.

Легко было бы передать в другие руки.

Да. Вот поэтому она как бы сама сделала и сама этого испугалась. Потому что, абсолютно честно, все, что я есть, очень многое, что я есть, это сделано ее руками. Но как бы это путь, которого она не знает, это очень сложно.

Я думаю, что очень часто наши родители, они принимают как бы не самые правильные стратегии, потому что они просто очень боятся, что мы идем туда, где они никогда не были. Она не знает, что это такое, что происходит в этих клубах, что происходит на этих репетициях. Я думаю, поэтому это было очень болезненно и страшно.

То есть, ей нравилось, что я пишу, но когда я пошла дальше, это вызвало большую панику и страх.

Я читала где-то, что ваша первая сцена была в японском ресторане.

Да, я была кабацкой певицей. На самом деле я закончила музыкальную школу и вообще перестала, не пела, ничего. И вот впервые я снова начала петь в 21 где-то год, поэтому мои друзья на тот момент даже не знали, что я петь могу. И мне нужно было как-то почувствовать, что я вправе это делать, и я пошла петь в ресторан, в японский ресторан.

Я сразу сказала, что я не буду петь кабацкие песни, я буду петь джазовый репертуар. Они сказали — отлично. Я туда приходила со своей колонкой, на себе притаскивала, и с микрофоном, мне сестра подарила микрофон. И я вот там пела. Это были мои первые слушатели, и я очень рада этому опыту, потому что я помню, как мне сделали лучший комплимент, я считаю, для певца в ресторане — я думал, что это диск играет. И я думаю: вот это да, вот это вот всё, я теперь готова.

Это был потрясающий опыт. Я тогда получала, по-моему, две тысячи за вечер, и для меня это тогда были вообще какие-то грандиозные деньги, думаешь, вот это жизнь началась.

Это было в Екатеринбурге уже?

Да, это в Екатеринбурге было.

Вы из Нижнего Тагила, я правильно понимаю?

Да.

В моем представлении, человека, который никогда не был в Нижнем Тагиле, Нижний Тагил — это стремное, криминальное, сложное место, вообще не про ту музыку, которую вы поете, не искрящееся, не легкое, не игривое. Вообще другое.

Расскажите про себя и Тагил, вот в этом контексте, про город, и что в вас от него, скажем так.

Я в Тагиле жила до 16 лет, и мои родители сделали все, чтобы я не соприкасалась с этим городом. У меня была школа, гимназия, у меня была музыкальная школа — и домой, всё. То есть я даже никогда даже на общественном транспорте не ездила в Тагиле, мы жили в районе Вагонка, на общественном транспорте, я имею в виду на трамвае, то есть маршрутки тогда были, вот на маршрутке, которая от точки до точки тебя возит, я так ездила. То есть это реально тот мир, когда ты выходишь, и у тебя вот шприцы в подъезде, ты так их ножкой в разные стороны делаешь и идешь дальше.

Я помню, мы играли во дворе, мне там было лет семь, и вдруг выстрел, и в соседнем дворе кого-то застрелили. Это реальность, реальность Тагила. А ты продолжаешь дальше куличики лепить, потому что ну не отвлекаться же на это. И это правда, большие молодцы мои родители, то есть они как-то создали мне такой мир, такая школа, музыкальная школа, вот эти всякие кружки, что я в меньшей степени соприкасалась вот с тем, что там было.

Поэтому меня сформировал, наверное, больше Екатеринбург, когда в 16 лет я приехала, вот мне кажется, что становление именно меня случилось в Екатеринбурге. А в Тагиле просто я смогла как бы не спиться и не сколоться, потому что у меня хорошая семья, вот так вот.

Просто не предоставилась такая возможность.

Да. У меня были прекрасные соседи, все такие очень творческие, учительница на скрипке была, там еще вот театралы, и вот я в таком кругу.

Но вы же не всегда были такой, Вера? Вы же наверняка не всегда были таким гармоничным человеком, которому все так легко, который так легко переживает любые сложности. Вы так звучите, во всяком случае, что вы немножко помедитировали и дальше пошли счастливая, и все время смеется, и танцует, и танцует, и так далее. Это ощущение от вас сегодняшней, от ваших социальных сетей. Не может… Знаете, самые осознанные люди это бывшие героиновые наркоманы.

Расскажите про то, где ваша предыстория.

Вот я думаю, что на самом деле мы со временем не то что меняемся, а наоборот, возвращаемся к себе. Наверное, если посмотреть, я недавно оцифровала кассету, где мне пять лет или четыре года, и вот там я. Вот нынешняя я — это вот этот человек. И как будто наоборот, ты все дальше возвращаешься к себе, становишься собой, а вот есть вот этот промежуток, где-то там с 12, не знаю, до 30 лет, где это что-то скованное, это что-то очень несчастное, потому что оно не может быть собой.

И мне кажется, что я так много говорю про танцы, про радость, про жизнь потому, что у меня все было через боль. Так много было боли, что ты не согласен так жить, и ты готов перепробовать все способы, все философии, все мысли для того, чтобы с этим справиться. И я понимаю, что когда я вспоминаю свой подростковый период, свои 20 лет, это очень несчастный человек, который стесняется быть собой, который очень недоволен собой.

А почему? Что вам в себе не нравилось?

У меня были большие проблемы с восприятием своего тела. Я в детстве, был период, когда я стала очень полной, и это отразилось, дало отпечаток на всю мою жизнь. Сейчас я уже могу об этом говорить, у меня многолетняя история, у меня была булимия, у меня была анорексия. Это такое собственное неприятие себя в этом мире, ощущение собственной неуместности в этом мире, это такое желание и такая жажда найти своих…

Я вообще вспоминаю свою жизнь как период очень большого одиночества, потому что, наверное, что в Нижнем Тагиле, что в Екатеринбурге, я поступила сначала в Технический университет, на факультет менеджмента в области энергетики и корпоративного управления, и сложно было, очень сложно. Тебе кажется, что ты один такой, с такой странной мыслью, с такими странными желаниями, с этими своими песенками и стихами. И ты очень постепенно начинаешь из этого выбираться и искать пути.

А как вы выбрались из этого? Потому что люди вообще сами из анорексии и булимии очень редко выбираются самостоятельно. Нужно за кого-то или за что-то цепляться. Должно что-то случиться, потому что ты же как бы падаешь на дно, и падаешь, и падаешь…

Это такое дно. Это ужасное дно. Я не помню…

При этом у меня уже была тогда группа моя, то есть сцена, почему сцена, это то место, где меня отпускало совсем.

Вот она вас как бы и вытаскивала.

Да. Мне было все равно, как я выгляжу, что я делаю, потому что меня это завораживало полностью. Но сцена заканчивается, и ты опять в своем собственном аду, когда ты весь не такой, когда это тело ненавистно, когда все твои мысли только о том, что с тобой не так.

И я на самом деле не помню ни одни гастроли того периода, потому что я всегда присутствовала в реальности где-то на 20%, а 80% — это ты думаешь постоянно о том, кто на тебя как посмотрел, наверное, твои музыканты стыдятся тебя, наверное, что-то происходит не то. Однажды мы ехали в поезде, мы ели шоколадку, и я взяла шоколадку. И они меня спросили: «Вера, ты что, ешь сладкое?». По-моему, я не ела три дня после этого, потому что меня перекрыло, что они мне это сказали, потому что у них толстая некрасивая вокалистка. Еще же есть комментарии на YouTube, которые тебе все время подтверждают, что ты толстая некрасивая вокалистка, и ты их еще тоже читаешь. То есть вот ты постоянно вот в таком вот загоне.

Мне было 28 лет, и я поняла, что я, наверное, умру. Я больше не могу. Ты не можешь быть близок со своими возлюбленными, ты не можешь быть близок со своими друзьями, потому что тебе кажется, что у тебя есть вот такая страшная черная дыра, вот эта вот бездна, где у тебя булимия, где ты просто ненавидишь себя, и если об этом кто-то узнает, то от тебя отвернется весь мир. То есть мне казалось, что никто больше не придет никогда на концерт, если об этом станет известно.

Но вдруг я поняла, что я разрушаюсь, всё, это мой потолок. Я не могла, мы не снимали клипы, я не делала фотосессии, потому что столкновение с собой вызывало очень много моих тревог и переживаний. И в общем я поняла, что между мной и моими желаниями — желаниями больших концертов, желаниями интересных любовей — стоит вот моя проблема с собой, и если я ее не решу, то я дальше не пойду. Это стоит того, чтобы начать ее решать.

Я перерыла все, вот весь интернет, вот все, что я смогла. Сейчас больше говорят о проблемах расстройств пищевого поведения, восприятия тела, тогда было меньше. И вот я прочитала все, я ходила на какие-то курсы, я там получила даже корочку, образование в этой сфере. Я стала себя вытягивать из этого. Это такое счастье.

А кто вас в это вверг? Вы сами себя или родители вам что-то говорили «Вера, худей»?

Это очень длительный и поступательный процесс. Конечно, было «Вера, худей». И это было не от того, что родители хотели сделать плохо, родители хотят сделать хорошо. И вот ты приводишь своего пухленького ребенка к эндокринологу, а он говорит: «Да у вашего ребенка ожирение второй степени. Срочно на диету!». И этого шестилетнего ребенка, ему говорят, что вот эту еду нельзя, и ты начинаешь ее воровать, и ты начинаешь ее есть, и это становится твоей навязчивой идеей.

Я даже там когда нашла какие-то свои детские кассеты, и там мне вручают какой-то приз и говорят: «А выигрывает у нас вот эта толстенькая девочка!». И конечно, когда ты взрослеешь, ты вдруг понимаешь, что это вот какая-то ценность, которой у тебя нет, ты должен быть другим. И это постепенно происходит, дальше ты уже сам себя загоняешь.

У каждого свой путь, как он ввергает себя в расстройство пищевого поведения. И этого сейчас очень много. И для меня было большим открытием, когда я набралась смелости, это мой способ переживать жизнь — рассказывать об этом. Если я не буду рассказывать, я не смогу справиться с какими-то вещами, поэтому как только я решила, что да, я готова с этим работать, — я стала об этом говорить людям.

Это формат психотерапии.

Для меня — да. Я думаю, что на самом деле все мои песни, все мои сториз — это мой собственный формат психотерапии, и мне от этого легче. И вдруг столько людей сказали: мы понимаем, о чем ты, мы понимаем, что такое бояться еду, что вот я не могу понять, что мне есть, а что не есть.

А она манит, говорит — съешь меня.

Да. А в то же время нельзя, или как надо… Я поняла, что 80% моих мыслей заняты тем, что поесть, как поесть, можно ли поесть, как это посчитать, как это отразиться на мне, а надо ли… Я думаю, подождите, я пишу свои альбомы 20% своей головы. Что же тогда будет, если я освобожу хотя бы еще 5%?

Мне стало это очень интересно, вот как сделать себя внутри свободным. Это такой кайф, ты просто становишься неуязвимым, ты становишься безграничным. И это, кстати, тоже тогда было очень важное понимание, я поняла, что чем больше ты про себя рассказываешь, тем менее уязвимым ты становишься, что открытое окно вообще невозможно разбить.

Что ты мне сделаешь, я все про себя рассказала. Я рассказала про свои желания, про свои пристрастия, про свои болезни. Что ты мне сделаешь? Ну ты выложил фотографии меня голой. Да, вы знаете, я за все это время пять альбомов написала, они про то, что я занимаюсь сексом. Что еще вы мне можете показать, что может меня задеть? И это действительно дает тебе какую-то большую силу. Вот так вот постепенно я к этому пришла, то есть просто помогая себе. И вот я здесь.

Это очень многое на самом деле объясняет. Это как бы объясняет во многом начало нашего разговора, как это вам все удается сейчас пережить, потому что вы пришли к этому осознанно, вы научились это переживать.

Да, я решила для себя, что я отказываюсь быть несчастной. Я отказываюсь жить в мире, где очень много боли. В мире, правда, очень много боли, очень много вещей, которые для меня невыносимы. И я ищу способ, как с этим жить.

И вы начали не только петь, но и коучить в социальных сетях.

Это случайно, да, произошло.

И что, и как это работает? Вообще вот это ощущение, когда вот я такой гуру, оно же такое двоякое.

Да.

Это большая ответственность, во-первых. Это не только психотерапия для себя, это уже начинается психотерапия для других.

Я никогда целенаправленно в эту область не шла, то есть все началось с того, что я стала рассказывать людям о своем пути, о том, что со мной происходило, как я себе помогаю. И мне стали писать — еще, надо еще. Но я, если честно, хочу оставаться певицей, то есть я не хочу быть специалистом в области интуитивного питания, я не хочу…

То есть сначала вы отвечали, условно говоря, на вопросы в сториз, а потом сказали — поподробнее.

Да. И мне вот, значит: давайте еще подробнее. А я говорю: я не хочу делать свой Instagram вот Instagram эксперта, и тем более, я не эксперт. И поэтому если это кому-то сильно очень надо, давайте мы сделаем как бы отдельную такую какую-то группку. Вот мы там на полянке соберемся и с вами 20 человек поговорим об этом, чтобы остальных не трогать, потому что не всем интересно слушать, как есть и не блевать после еды. Не всем очень такая острая тема, понимаете. И люди сказали — давай.

Я вдруг поняла, что это занимает очень много моих сил, очень много ресурсов. Я говорю, что тяжеловато. Они говорят — давай делать курс, мы готовы тебе за это платить, чтобы ты в этот момент не думала, как денег заработать, а этим. Я говорю — хорошо. И вот так получилось, что у меня есть свой курс, где я рассказываю людям, как мыслить, как есть, и это работает.

И какая часть ваших доходов инфоцыганство?

Инфоцыганство основная.

То есть, не музыка?

Я сейчас, я впервые стала зарабатывать деньги так, что я могу купить любой продукт в «Азбуке вкуса», и для меня это восторг, у меня никогда такого не было.

Можете Яшина содержать?

Какое-то время — да.

Вы не боитесь все-таки вот этой ответственности? Вот, например, вы поете песню: бросайте мужей, бросайте жен, условно говоря, если вы их не любите.

Да.

Вам пишут потом — вот, бросил, давайте, Вера, делайте со мной что-нибудь дальше, делайте меня счастливым дальше?

Да, вот абсолютно точно. В Новосибирске подошла девушка и сказала: «Вера, я так вдохновилась вашими песнями, что изменила мужу. Что мне теперь делать?» Это абсолютная правда.

И сейчас подходят с моим, вот у меня кольцо «Можно», которое я сделала тоже, я все делаю всегда для себя. У меня сейчас его нет, потому что я всегда кому-то дарю со своей руки кольца. Я все делаю для себя, и люди говорят — нам тоже надо, это так точно, что нам тоже надо. И вот у меня появилось кольцо «Можно», его стали покупать все, и они говорят: это открыло нам мир, я вдруг понял, что мне все можно.

Ко мне подошла недавно девушка и говорит: «Я даже не думала, что так бывает, но оказалось, что можно бросить мужа, когда ты беременна третьим ребенком, можно завести себе любовника, можно, чтобы он отвозил тебя в роддом, потому что у тебя отошли воды, когда вы занимались с ним сексом». А я это слушаю и думаю: «Ученик превзошел учителя». Я не ожидала.

Потому что вы очень мало всего написали на кольце, а только «Можно». Мало инструкций.

Да. И в общем ты понимаешь, и человек счастлив, перед тобой абсолютно счастливая женщина, у которой все хорошо. Она ушла с нелюбимой работы, она занимается делом, которое ей интересно, она сама растит трех детей, оказалось, что она может с этим справиться, у нее интересная насыщенная личная жизнь.

И ты думаешь — это не я сделала, это она, это в ней такой космос, это в ней такая сила, но ей нужно было что-то… Я могу рядом красиво станцевать, попрыгать ленточкой радости, и человек найдет в себе силы, чтобы вот делать это все. Поэтому я на самом деле сама в полнейшем восторге и в недоумении от того, каким комом и к чему это приходит.

В восторге от себя?

В восторге от них. Я понимаю, что я очень мало чего умею, я могу как бы дать тебе вот эту эмоцию, что вот попробуй, а делают все они. Поэтому меня удивляет скорее наша аудитория, это очень сильные, я с ними стала ближе общаться, мы стали там ездить в какие-то совместные туры, и это космос. Это люди, у которых три высших образования, они знают семь языков, у них свой бизнес. И они при этом на меня смотрят и говорят: как вы, Вера, нам помогли. И ты думаешь: ну вот ничего себе.

А что вас действительно… Вот в этой ситуации, вот вы испытали, вас проверили на прочность, скажем так, за последнее время несколько раз довольно серьезно: вот история с концертами, история с этими эротическими «сливами», история в принципе с тем, что мужа вашего все время пытаются, норовят посадить, придавить и придушить.

Что вас действительно страшит? Я надеюсь, что это не будет ни для кого инструкцией.

Не думаю, у меня нет такой мысли, то есть я попадаю в эти ситуации, не думая о том, а как же будет тяжело в следующий раз и что же я буду делать. Честно, я об этом не думаю.

Скорее такая мысль, что там вот ты вышел на какое-то плато, и ты понимаешь, что скорее всего, там еще такая гора, на которую тебе лезть и лезть, посмотрим, как я буду с этим справляться. Я не знаю, что там, и еще не знаю, какие инструменты мне для этого понадобятся, но вот такого страха нет.

И мне даже интересно, то есть мне интересно наблюдать за Ильей, я понимаю, что это же насколько ты молодец в своей деятельности, что единственное, что на тебя могут накопать после того, как взламывают твои телефоны, это то, что вы с женой сексом занимаетесь. Это же, думаешь, ты классный политик.

Да, здесь видно, что они в отчаянии в принципе.

Да. То есть для меня это наоборот, я вижу, ты очень хороший политик, ты очень все хорошо делаешь, ты действительно честный и достойный, если это единственное, чем можно тебя взять. Поэтому сейчас это скорее вызывает какое-то уважение и силу, вот в том, что он делает.

А в вашем семейном обиходе существует выражение «Не рискуй»?

Нет. На самом деле я не помню, чтобы такое было. Нет.

Просто все очень понятная история, у нас перед глазами история с Навальными, есть Алексей, есть Юля, которые, видимо, в какие-то как бы, не знаю, что там у них в голове, как они там внутри себя договорились, но вот есть эта история личной жизни, большой любви, бескрайнего, безграничного, феноменального риска и смелости и приверженности друг другу.

В общем, это история про то же самое, это история про политику, про абсолютно понятную в вашей ситуации. Вы ее на себя примеряли?

Нет. И не потому, что этого не случится, а наверное потому, что это бессмысленные слова, не рискуй. Я знаю, что он будет делать абсолютно то, что он хочет делать.

Это как говорить «Аккуратно!» детям, да?

Да. А я точно буду делать то, что я хочу делать. Я даже не уверена, что это совпадет между нами, но я точно знаю, что каждый из нас будет выбирать вот этот свой путь и свою дорогу. Поэтому это бессмысленные слова.

Когда он выпускал там последний опять свой ролик, я ему пишу: «А бронежилет на складе или дома?», он говорит: «На складе. Тебе зачем?». Я говорю: «Мне не надо». Он говорит: «Ну ладно, отлично».

Потому что, а как, ты берешь человека и пытаешься его переделать и сказать, раз ты уж теперь мой муж, ты должен действовать как-то иначе? Нет же, ты берешь вот этого человека.

А он вас тоже переделать не пытается?

Как, наверное… Наверное, просто говорит о том, что сложновато. Сложновато, конечно, то есть вот не думал, что так будет. Но это не про переделать.

Честно, с самого начала я об этом говорила, когда мы вступали в брак, что я не знаю, как это будет существовать, как долго это будет существовать. То есть я всегда благодарна за то, что происходит здесь и сейчас, что вот ты для меня…

У меня есть блокнотик, в котором я каждый вечер записываю какие-то хорошие события за день, чтобы на них вот как бы сфокусироваться. Я там каждый день писала, что я благодарна за то, что Илья любит меня, а я люблю его, и вот это сейчас сила и поддержка.

Вам каждый день есть что записать?

Конечно. Это, кстати, интересно, я это начала делать в карантин. Когда ты просто открываешь глаза и хочешь умереть, и ты думаешь, нет, я найду сегодня семь событий, за которые я готов поблагодарить.

Поэтому я понимаю, что у нас сложные, мы сами непростые люди, мы действуем методами, которые противоречат друг другу.

То есть я понимаю, что Илья бы в этой ситуации, собственно, как он и ведет себя, он говорит: «Не надо кормить этих троллей, не надо ни о чем рассказывать, зачем ты в это лезешь, слили и слили, об этом завтра забудут. И вообще, почему ты смеешься над этим? Надо сейчас какой-то ответ сделать, там как-то их разнести своим новым роликом».

А я хохочу. Это сложно, потому что моя реакция, мое вот это вот «Я вам сейчас все расскажу и все карты выложу», для кого-то это «Не надо оправдываться», то есть для кого-то это слабость, а для меня это сила. Поэтому очень сложно, во что мы ввязались. Кажется, нам мало преодолений в жизни, мы решили вввязаться друг в друга.

У вас фантастическая поддержка, потому что после этого эротического «слива» огромное количество женщин опубликовали в вашу поддержку свои нюдсы, свои обнаженные фотографии. И это, конечно, тоже обескураживающая реакция.

Вот это то, о чем вы спрашивали, в восторге ли я от себя, что это происходит. Это сделала не я, я не говорила — а давайте…

Не стыдно, Вера, быть в восторге от себя. И даже не стыдно про это говорить.

Честно, есть моменты, в которых я в восторге от себя, когда мне удается написать хорошую песню, я в восторге, дать классный концерт. А тут я не управляю этим комом, и поэтому я честно рассказала, что я хотела рассказать, и вдруг они начинают публиковать свои голые фотки. И что классно, они правда делают обычные, домашние, вот такие вот, которые отправляются конкретно одному человеку.

И в этом было столько невероятной красоты, и в это стали подключаться мужчины, что самое интересное. Женщинам на самом деле в этот отношении легче, они говорят, да, вот я могу. А мужчины очень долго робели, и потом один кто-то говорит: ну ладно, я сфоткал себя, и мальчишки тоже, как понеслось. Это была красота.

Это сделала не я, это сделали они, поддерживая меня. Я обожаю нашу аудиторию, вот честно. У меня такая любовь, я к ним отношусь, как к своим большим друзьям. Я в восторге от того, на что они способны.

Но это, конечно, 100%, что вот такие действия, как и любовь, собственно, разрушают все вот эти грандиозные замыслы, которые рождаются где-то в этих грандиозных умах, чтобы разрушить вас.

Ой, еще же была история. Однажды мой телефон они опубликовали на каком-то сайте знакомств, БДСМ-знакомств. Написали, значит, там, что семейная пара, там Вера и Илья, такой-то район…

Тоже, наверное, придумали, ржали…

Да-да. Такой-то район, ищут себе доминанта, звоните, разговаривайте сразу пожестче, мне, значит, это нравится. И оставили мой телефон. Я просыпаюсь от того, что у меня телефон разрывается просто от звонков, от сообщений, и какие-то странные сообщения в WhatsApp из разряда «183-67-39», вот такие вот, и дальше «Актуально?». Я думаю: что, черт возьми, происходит?

И мне, значит, звонит очередной какой-то незнакомый номер, я беру трубку, там молодой человек говорит: «Здравствуйте. Я видел объявление. Это еще актуально?», на самом деле очень корректно. Вот это просчет, сразу видно, что они не в теме, в таких вещах люди очень всегда корректны, нужно всегда договориться сначала, а уже потом плетку доставать. Поэтому там всегда все, наоборот, так вот аккуратненько.

И они мне вот так разговаривают, я говорю, ребята, объясните, в чем дело, потому что явно что-то происходит, я не понимаю, что. Они говорят: «Так вот ваш телефон, на таком-то сайте знакомств». Я говорю: «Извините, это кто-то, видимо, решил пошутить, я никого не ищу» Они говорят: «Ах, как жаль, как жаль, у вас такой приятный голос. Вы точно никого не ищете?». Я говорю: «Точно никого не ищу».

И раз они мне сказали про голос, я говорю, так если вам нравится мой голос, вам, наверное, понравятся мои песни, вы знаете, я пою, а у меня скоро концерт в общем. Это не шутка, реально, я стала приглашать этих людей на наш концерт, у нас должен был быть как раз концерт на корабле. И в итоге мне пишут на WhatsApp: мы с женой послушали, нам понравилось, мы придем.

В общем, это реально, на концерт стали приходить вот люди…

То есть полный корабль поклонников БДСМ.

Да, это замечательные люди. Это люди, которые не боятся себя, знают, чего хотят и находят правильные места для этого. То есть они ищут себе партнеров на нужных сайтах, а не отправляют свои дикпики кому-нибудь ВКонтакте в личку, понимаете. Поэтому это всегда очень корректно, очень интересно. Вот так это все примерно происходит.

Это класс, это чистая победа. Спасибо большое. Это была Вера Мусаелян, которая умеет разбираться с самыми сложными ситуациями.

Спасибо, прекрасно. Вообще я кайфанула.