Посмотрев «Покидая Неверленд», Анна Наринская впервые решилась рассказать, как стала жертвой домогательств в 8 лет

Аня, расскажи, пожалуйста, почему ты решилась на открытое такое, я бы сказала, в этом есть такой момент эксгибиционистский, рассказ о своем травматическом прошлом детском? Именно в контексте фильма, хотя фильм вышел не сегодня, уже в принципе его все обсудили.

Теперь, когда я думаю об этом своем детском эпизоде, когда просто какой-то парень во дворе, мне было восемь лет, ему было, теперь я понимаю, лет шестнадцать, он был очень большой, крупный парень, и он как-то там, назовем это, приведем слово абьюз, мной злоупотреблял, и я абсолютно, я прекрасно помню, я никогда не думала, что это как-то меня там искорежило, и вообще сделало меня другим человеком и так далее, но то, насколько я день за днем эти с ним, назовем это словом «отношения», помню, а я очень плохо помню свое детство, это все-таки показывает, насколько это во мне отпечаталось.

Я никогда никому про это ничего не сказала, ни родителям, с которыми у меня были ближайшие отношения и есть, никогда никому. И если я сейчас испытываю какое-то чувство вины, то, вероятно, за это, потому что тем самым я предоставила ему возможность так поступать с другими. То есть, вероятно, если бы я кому-то сказала, и был бы скандал, то какая-то бы нашлась на него управа. И поэтому для меня то, особенно для ребенка, нету мостика между тем, что происходит с тобой вот в такой ситуации и человеческими словами, просто у тебя нет языка, ты не знаешь того языка, на котором это можно рассказать.

И поскольку это мой опыт, и он для меня настолько очевиден, то вот эти претензии, почему они так долго молчали, они мне кажутся… Вообще, ведь это так легко — не понимать слабого и воображать себя на месте, как вот ты бы на этом месте, ты бы смело, ты бы сразу, ты бы сказал: «Нафиг вообще вы мне нужны и ваши деньги, или вообще тьфу на тебя, Майкл Джексон, а я, значит, пошел». Это так все легко себе воображать.

Скажу вот, человек, который так поступал со мной, он не был Майл Джексон, это был просто достаточно взрослый человек из моего двора. И ты, это право сильного, ты зомбирован им и так далее. И там вот тоже один из героев, это Уэйн Робсон, который потом стал известным хореографом, он говорит, что вообще он никогда даже не рефлексировал, что то, что с ним происходило, это было то, что американцы называют словом «абьюз», злоупотребление. И первый раз, когда он понял, что это было «это», это когда у него у самого появился ребенок, этому мальчику стало года два, и вдруг он, глядя на него, понял, что он просто убьет любого человека, который… Вот это ровно то, что со мной произошло, когда у меня появилась моя дочка, и тоже я гуляла с ней в парке, и вдруг кто-то в песочнице вполне мило взял ее за руку, как раз какой-то мужчина. И я поняла, что я его просто сейчас убью.

Ты когда рассказала эту свою личную историю, почему еще такой был эффект? Такие истории не рассказывают, даже про отношения с мужчинами во взрослом возрасте. Применение насилия, прецеденты были, даже до MeToo, а вот подобный опыт обычно не описывается, потому что он уже совсем за пределами понимания.

Именно, это ровно то, что я..

У тебя был какой-то барьер перед тем, как ты решила об этом написать в фейсбуке?

Ну, если я, знаешь, сейчас я расскажу всем, сколько мне лет, но если я больше сорока лет про это не говорила, то, наверное, у меня был барьер, знаешь.

Но ты сама сказала, об этом не говорили в принципе, вообще практики в обществе говорить об этом не было, некуда было сказать, я бы сказала даже.

Не только, я считаю, что не только у меня, вообще у ребенка нет для этого языка, вот он не знает, что ему сказать. «Мама, этот дядя…». Что ему сказать? Кроме того, мы все знаем, и это абсолютно известно всем из самого краткого курса психологии, и я это помню прекрасно, что ты себя чувствуешь виноватым.

Потому что это стыдный процесс?

Да, это ты виноват, что это с тобой происходит. Это происходит, и ты, раз с тобой такое происходит, наверное, что-то с тобой не так. И это же, не знаю, просто мы тут немножко в другую сторону уедем, но мы все-таки должны понять, что это совсем не редкий опыт. Я не знаю как, но для людей моего поколения это точно совсем не редкий опыт. Пионерские лагеря, вот эти вот огромные дворы, это совсем другая культура. Мне кажется, что сейчас этой культуры нет, когда тебя выпускают во двор, и ты целый день там можешь находиться, нет ни мобильного телефона, ничего-ничего.

Бесконтрольно пасешься.

Да, и ты там, среди каких-то вот… Потом, например, была же другая система. Вот сейчас все говорят, буллинг, буллинг, а в моем детстве, и даже в моей такой еврейской интеллигентной семье, все-таки считалось, что если ты не можешь за себя постоять, то ты как-то слабак, и лучше не нужно вот про это рассказывать, и надо как-то самому давать отпор. Всегда говорили: «Разбирайтесь сами».

Я считаю, что то, например, что сейчас не может поп-звезда ходить все время за руку с маленьким мальчиком, как все время показывают эти кадры Майкла Джексона… А потом он с ним, и только он идет с этим неким маленьким мальчиком, сначала одним, потом вторым, потом третьим, потом четвертым, и сначала он просто с ними ходит, потом он садится с ними в лимузин, потом он едет, с ними садится в свой частный самолет и куда-то улетает, и это все показывается по телевизору, и толпы, и ни у одного человека не возникает вообще никаких даже вопросов.

Что у него есть особое право звезды, да.

Ну, вот так вот, такие причуды. То, что сейчас так быть не может, и более того, если, скажем, взять Голливуд, со звезд, наоборот, особый спрос, и они должны быть, со звезд, политиков особый спрос, я вообще считаю, что эти перемены исключительно к лучшему. Я вообще считаю, что чем больше право слабого будет учитываться в некоторых общественных раскладах, тем вообще-то обществу лучше.