Курс «Возвращение государства». Лекция 4. Андрей Мовчан. «Рынок, нефть и государство в России»

Что произошло с экономикой России в 2000-е?

Новейший период экономики, конечно, начинается в 1998-м, а не в 2000 году. А до этого происходил почти восьмилетний период передела собственности с одновременной попыткой удержать основную структуру экономики СССР, то есть управляемый курс валюты, управляемую систему цен, управляемую систему рынков и решение проблем за счет увеличения заимствований.

В 1998 году это приходит к более-менее логическому завершению, к так называемому дефолту, после которого страна очищается не только от избыточных долгов, но и от иллюзий на тему того, можно ли административно управлять экономикой. С 1998-го по 2016-й страна планомерно и последовательно переходит к рыночной экономике.

Это, однако, не означает, что Россия переходит к экономике свободной и демократической. В 1998 году эффект низкой базы и резкое падение стоимости национальной валюты создают огромное преимущество по себестоимости. Несмотря на дефолт, несмотря на сложную ситуацию на развивающихся рынках, в Россию приходят деньги, начинают создаваться новые производства и финансовые бизнесы, что хорошо, потому что финансовый бизнес обычно опережает производство и со временем переливается в производство. И на этом фоне, безусловно, политика начинает сильно отставать. Хотя экономика менялась, политика не менялась никак.

После 2000 года, когда к власти приходит преемник Ельцина, ситуация начинает меняться просто потому, что процесс первоначального распределения активов закончен и на повестке дня возникают новые идеи, которые движут разными группами элит. Одна из этих идей — это переделтого, что было несправедливо поделено. Этот передел был также завязан на попытке передела власти, и очень сложно сказать, что было первично, а что вторично в этой ситуации. Многие говорят, что страх перед политическими амбициями олигархов, ведомых Ходорковским, был первичен. И если бы не это, то, может быть, и реформа продолжилась бы. Многие говорят, что нет, это, конечно, не первично. Первично то, что за бортом остались влиятельные кланы, которые хотели получить свою долю. И Ходорковский просто был большим куском, который легко было проглотить, убедив руководство страны в его опасности. Но так или иначе, уже в начале нулевых начинается процесс консолидации власти и активов. Как он протекал, бессмысленно рассказывать, мы всё знаем.

Государство двинулось в сторону вертикализации власти, администрирования и неформального распределения. Этот тренд был устойчивым, постоянным; не было никакой либерализации во время Медведева, происходило ровно то же самое. Сегодня мы имеем долю государства в экономике сравнимую с той, которая была в начале 90-х. Сейчас, по-моему, это больше 70%. Страны с долей государственного бизнеса в 70%, конечно, не могут считаться капиталистическими. Это некоторая странная форма почти феодального по своей сути государства с современной рыночной экономикой. В таком гибриде мы на сегодня проживаем.

Как цены на нефть влияют на дизайн политической системы?

Мы видим общие закономерности в развитии богатых ресурсами стран: в частности, это неэффективность использования ресурсов, неэффективность институтов, перекос в сторону ресурсного бизнеса и деградация нересурсного. Объяснение очень простое: когда ресурсный бизнес может платить ненормальную маржу собственникам и работникам, нересурсные бизнесы не могут с ним конкурировать. Когда нересурсный бизнес может платить в бюджет большие деньги, он обычно консолидируется, централизуется вокруг бюджета, а остальные бизнесы и налоги с частных лиц уже неинтересны.

Мы на самом деле никогда не были богатой ресурсами страной. Наша рента никогда не превышала 23–24% ВВП, в то время как богатая ресурсами страна типа Саудовской Аравии может иметь и 50%, и 60% ренты. У нас проблема была скорее в том, что резкий рост цен на углеводороды в XXI веке совпал с двумя негативными факторами. Первый — это то, что у нас все еще со времен Советского Союза были готовы ровно под ресурсное проклятье длинные и толстые трубы, огромное количество заводов первичной переработки, огромное количество мощностей для добычи. Плюс R&D и инжиниринг в этой области, готовые рынки сбыта в виде Европы, в которой дефицит углеводородов. Вторая проблема, которая у нас была: институты, которые, скажем, в той же Норвегии существовали сотни лет, в России еще не были созданы, и поэтому ресурсное проклятье под себя подстраивало институты. Вместе с тем говорить о том, что если бы не подорожание нефти, то у нас к 2010 году была бы демократия, наверное, нельзя хотя бы потому, что у истории нет сослагательного наклонения. Мы не знаем. Мы могли бы получить самые разные формы безресурсных проблем. В конце концов, мы знаем много диктатур, в которых нет ресурсов, и они от этого не становятся менее автократичны.

Как политика влияет на экономику?

Многим хотелось бы, чтобы были простые политические рецепты того, как изменить экономику. Причем заложенные не в деталях, а в больших блоках решений. Давайте обеспечим сменяемость и выборность власти, давайте обеспечим полную демократию, давайте обеспечим то, то и то — и все будет хорошо. Так не бывает. Если мы посмотрим на каждую страну в отдельности, то уровень ее демократизации и институтов не будет гарантией хорошей экономики, а тоталитарность и подчиненность несменяемому лидеру не будут гарантией плохой экономики. Есть самые разные примеры. Есть значимые примеры того, как экономика начинает активно развиваться в тоталитарной системе, а потом тоталитарная система благодаря этому развитию экономики перерождается в систему демократическую. Это Южная Корея. Некоторые говорят, что если страна достаточно тоталитарна и отстала, то у нее не может быть демократического поворота к развитой экономике, поворот может быть только авторитарный. И потом уже сама система будет перерождаться в демократическую по мере развития экономики.

Мы говорим о том, что сменяемость власти создает условия для конкуренции. Это не так. Конкуренция при сменяемости власти есть, но она может вести к популизму. Мы сами видим, как самые демократические страны выбирают популистов. Мы сами видим, к чему приводят действия этих людей. Не надо забывать, что, скажем, Италия перед Муссолини, Германия перед Гитлером — это демократические страны. И Гитлер был избран канцлером демократическим путем. Нужна ли сменяемость власти? Да, безусловно. В двух одинаковых странах, в одной из которых обеспечена сменяемость власти, а во второй — нет, в первой развитие будет идти лучше. Это тоже легко объяснить, потому что не происходит консервации элит, конкуренция поднимает более сильных игроков, коррупция меньше в общем и целом в системах со сменяемостью власти и так далее. Но ошибкой было бы говорить, что простое превращение авторитарной страны в демократическую всегда вызовет рост экономики. Для этого нужно очень много условий, и большинство этих условий абсолютно выполнимы в рамках авторитарных систем.

Почему власть не слушает экспертов?

Не-реализация программ, которые предлагают так называемые реформаторы, — я специально подчеркиваю слово «так называемые», потому что сложно, например, обвинять в реформаторстве человека, руководящего монопольным банком, который захватил практически весь рынок, — связана не с тем, что у нас особенности восприятия или особенности климата, или особенности экономики. Она связана с тем, что все эти программы не учитывают главную задачу власти, а именно: сохранять власть. Все эти программы предлагают стране достаточно сложный период времени, в течение которого будут падать доходы и падать ВВП, и вполне возможно, что рейтинг власти существенно снизится. И во-вторых, они предлагают движение в сторону развитой экономики с распределенным капиталом, распределенными инвестициями и множественными центрами финансирования, которая сама по себе создает демократические преобразования в стране.

Экономика, когда она растет, создает множественные центры финансирования, которые финансируют ту политику, которую хотят. Безусловно, в результате хороших экономических реформ в России возникнут множественные плохо контролируемые центры финансирования, в том числе региональные. И множественность СМИ, которые будут обладать примерно паритетными возможностями воздействия на население, и множественные стимулы для населения. Население будет не только ждать от бюджета подачек, а еще и создавать какие-то бизнесы, искать какие-то возможности для увеличения дохода. И процент выезжающих за границу станет больше: они будут чаще видеть то, что происходит за рубежом, а наша власть на генетическом уровне помнит эффект войны 1812 года, когда русские, побывавшие за границей, привезли идеи свободы, независимости и равенства.

Поэтому, конечно, все эти программы принимаются, кладутся в стол, и разумное правительство говорит: наш рейтинг и так висит на волоске и держится только на популистских действиях. Если мы попробуем сейчас на 10 лет серьезно уронить доходы домохозяйств и показать, что мы не можем каждый год хоть немножко растить экономику, нас просто сметут. А если к тому же мы создадим множественность финансовых центров и дадим возможность населению выбирать между сотрудничеством вертикальным — с властью — и сотрудничеством горизонтальным — между другими общественными организациями и социумом, — то мы точно власть потеряем. Мы неконкурентоспособны, не можем участвовать в дебатах на современном уровне, мы не умеем доказывать собственную правоту, мы не можем иначе контролировать альтернативные элиты, кроме как силовым способом, поэтому спасибо, нам такого не надо, лучше уж пусть будет стагнация, но наш уровень популизма позволяет поддерживать наш рейтинг, и это продлится еще сколько-то лет. А на столько лет вперед мы даже заглядывать боимся и не умеем, потому что там все равно ничего хорошего.

Как устроена в России конкуренция экономических идей?

Населению в России уже неоднократно предлагались ложные экономические абстракции. Яркий пример — это идеи Столыпинского клуба о том, что надо залить страну деньгами. Население совершенно четко на них отреагировало. Я не знаю, означает ли это полную невосприимчивость к экономическим доводам, или это означает то, что население, в общем, хорошо понимает, что так делать нельзя, но по крайней мере население не повелось на бессмысленный популизм. Венесуэлы мы в каком-то смысле избежали на некоторое время.

С другой стороны, реальная оппозиция в России, не оппозиция мечтателей и не оппозиция тотального меньшинства, а реальная оппозиция власти в России, пусть и управляемая, пусть и подконтрольная власти, находится на умеренно левых позициях. И ЛДПР, и КПРФ, которые собирают 35% голосов, в сущности, предлагают пассивную экономическую программу, состоящую в том, что по сравнению с тем, что делает власть, надо просто побольше делить, поменьше сберегать, заботиться побольше о том, что люди могут сегодня поесть, и, в общем, также не заботиться о том, что они смогут поесть завтра. Учитывая, что среди этого населения очень много бюджетников и пенсионеров, мы должны понимать, что большинство трудовых ресурсов, не занятых в государственном секторе, выступают за неимением лучшего за циничную, но не левую программу, которую предлагает сегодня власть.

Никто сегодня в России ни разу не пытался говорить с населением так, как, наверное, было бы честно. Кто-то должен выйти перед населением и сказать: вам все обещают, что сделают лучше, а я вам обещаю, что я сделаю хуже. Вы будете очень много работать и намного хуже жить в ближайшие 10–15–20 лет. И ближайшее поколение не увидит хорошей жизни, потому что последние 100 лет мы свою жизнь портили. Мы допортили ее до предела, у нас нет нормального производства, мы неконкурентоспособны, над нами смеются во всем мире, мы не хотим и не умеем работать, мы хотим быть охранниками и сидеть в «Газпроме», у нас 50% населения хочет, чтобы дети работали в силовых структурах, — это чудовищный позор для нации. И исправить мы это сможем только через катарсис, а катарсис будет вот так выглядеть: 12 часов рабочий день, низкая зарплата, много производить, валяться в ногах у иностранцев, просить, чтобы привезли технологии, поставили заводы, предприятия и R&D, и как-то мы, наверное, если нам помогут с Запада и с Востока, через некоторое время выплывем, потому что, в общем, никто, конечно, не хочет того, чтобы страна погибла, никто не хочет ни миллионов беженцев с территории России, ни внутренней войны, ни захватывать эти бессмысленные, промерзшие вечной мерзлотой территории и ресурсы.

Вот такого никто никогда не говорил. А поскольку такого никто никогда не говорит, и даже современные лидеры оппозиции считают своим долгом рассказывать сказку о том, как надо всё отнять, поделить и опять все станет хорошо. Эта сказка ничем не отличается от сказки любого лидера, включая президента России. Он тоже говорит, что сейчас коррупцию победим, у всех всё отнимем и заживем.

Если российское общество на потенциального кандидата с такой программой среагирует позитивно, у нас есть шанс. Если оно среагирует негативно, значит, надо расписываться в том, что Россия — это failed stateи, как это часто бывает в истории, через какое-то время у этой территории будет другое название и, возможно, другой язык.