Курс «Возвращение государства». Лекция 20. Сергей Пархоменко, Юрий Сапрыкин, Алексей Навальный, Алексей Левинсон о политических протестах 2011–2012 годов

Как все началось?

Сергей Пархоменко, журналист, общественный деятель: Как-то сложилось несколько обстоятельств, которые людей разозлили. История с обратной заменой Медведева на Путина в сентябре, которая сама по себе содержательно, конечно, никого не удивила — разумные люди не сомневались, что в итоге оно так и будет. Но, конечно, никто или очень мало кто думал, что это будет сделано так нагло, как-то демонстративно, с совершенно ненужной оттяжечкой.

Юрий Сапрыкин, журналист, общественный деятель: Я очень хорошо помню день 4 декабря. Я был радикальным сторонником концепции, что вообще не надо никуда ходить, это все не имеет никакого значения, это все полное фуфло. Я демонстративно не иду ни на какой избирательный участок, я еду в ЦДХ на Non/fiction, а потом иду в Пушкинский на выставку Караваджо и периодически (извините за эстетство) залезаю в телефон и смотрю, что там происходит. А в телефоне происходит такое, от чего реально встают волосы дыбом… и ты понимаешь, что это все уже какое-то Чили, Пиночет.

Пархоменко: Попали какие-то искры. Такой искрой оказался знаменитый митинг грязных ботинок, который произошел на следующий день после выборов и который закончился необъяснимо грубым избиением людей, что все-таки было некоторой новостью. Я хорошо помню площадь Чистых прудов, где пересечение бульвара и Мясницкой. Стояла толпа. И я не знаю, кто дал эту команду ОМОНу, но они проделывали какой-то совершенно цирковой номер, когда стоит группа людей, никого не трогает, и вот они вбегают в эту толпу, выдергивают оттуда какого-то заведомо случайного человека, тащат его мордой по асфальту, бьют его и запихивают в машину. И они это явно делают на публику, явно куражатся — это тоже какая-то специальная вольтижировка на живых людях.

И плюс к тому это был еще первый опыт использования Facebook, именно Facebook, не каких-то других сетей. Попробовали, там собралась какая-то группа, эта группа довольно интенсивно начала расширять сообщество. В общем, все собралось вместе. Настроение — во-первых; свежий технологический прием, только что открытый, еще не надоевший и еще всем интересный, — во-вторых; конкретные грубости этого дня — в-третьих; ощущение появившегося в какой-то момент и тут же исчезнувшего лидера, потому что Навальный на этом митинге впервые продемонстрировал себя как совершенно очевидный лидер всей этой группы людей и его тут же загребли и посадили на 15 суток. Возникло такое ощущение, что как бы он есть и в то же время его нет, и, несмотря на то что его нет, доблесть заключается в том, чтобы все равно что-то сделать из чувства противодействия.

В общем, много маленьких, несущественных факторов, которые, собираясь все вместе, неожиданно превращают привычный контингент, состоящий из тысячи человек, в 10 тысяч, а 10 тысяч — в 30 тысяч. А дальше оно начинает как-то лавинообразно развиваться. Это такой был перекресток психологии и технологии, которая вдруг в этот момент образовалась.

Кто вышел на Болотную?

Сапрыкин: Все, что мы сейчас думаем о Болотной, — это во многом результат умелого постпиара со стороны властей и пропагандистской машины, которая их обслуживает. Отсюда в том числе представление о том, что Болотная — это было собрание каких-то хипстеров, креативного класса, модников в узких джинсах… Всякому, кто был на митингах, очевидно, что это вообще не так. Ну, наверное, один человек из 50 действительно был похож на посетителя «Стрелки» и благодаря своей медийной или соцмедийной активности эти люди были слышнее, чем остальные в тот момент. Но это, конечно, не их революция, не революция, которая маркирована поколением «Афиши» или «Стрелки».

Алексей Левинсон, социолог: Мне кажется правильным начать с ответа, который я получил от офицера полиции, к которому обратился, как ко многим другим, с вопросом: «Как вы думаете, кто здесь?» Он сказал: «Рассерженные горожане». Ну, слово «рассерженные» определяет причины, по которым они сюда пришли; а вот слово «горожане», на мой взгляд, достаточно точно отражает их социальную характеристику. Действительно, это был город, город Москва.

Алексей Навальный, политик: Они нормальные люди. У них есть нормальные взгляды на позитивные перемены. Их желание позитивных перемен приходит даже не с какой-то идеологией, а просто из базовой разумности и логичности того, что должно происходить. Но их не слышат. У них отняли право представлять самих себя.

Вот сколько бы собрала «Единая Россия» на самый честный митинг в свою поддержку? Да нисколько. Ну, не знаю, тысячу человек. Поэтому бюджетников свозят. А эти люди понимают, что они есть, они гораздо более объединены, они имеют право на участие в политике. А их оттуда вышвырнули.

В чем состояли требования Болотной?

Левинсон: Я не думаю, что у кого-нибудь из участников этих манифестаций была идея, так сказать, ворваться в Кремль, как, не знаю, в фильме Эйзенштейна врываются в Зимний дворец, и тем самым совершить переворот. Нет. Но была идея подойти к Кремлю близко и выйти на прямой разговор с властью, предложить власти нечто вроде того, что было в Польше в конце 80-х годов: сесть за один стол, оказаться на одной социальной поверхности с властью. Скорее всего, несформулированно, но, в общем, эта идея была.

Сапрыкин: Запрос был на гуманизм. Запрос был на гуманизацию городской среды, на гуманизацию разного рода государственных услуг и сервисов, на гуманизацию государства как такового, на то, чтобы — сейчас скажу совершеннейшую пошлость — человек стоял во главе угла и чтобы государство было для человека, а не наоборот. Запрос был на то, чтобы вот эта система во всех ее проявлениях, начиная с отделения «Почты России» и заканчивая силовиками, армией, ОМОНом и тюрьмами, обращалась с людьми не как с расходным материалом, не как с мусором, а как с людьми, наделенными достоинством, правами, своими интересами, которые надо учитывать, с которыми надо просто по-человечески обращаться.

Можно ли сказать, что Болотная спровоцировала укрепление авторитаризма?

Пархоменко: Протестное движение продемонстрировало, мне кажется, одну чрезвычайно важную вещь про этот всем известный и чрезвычайно банальный для любого политолога разговор — «Сытость в обмен на безответственность: мы вас кормим, а вы ни во что не вмешивайтесь».

Это правда, такой контракт был, он действительно существовал на протяжении многих лет, и именно после этих событий одной из двух сторон, а именно той стороне, которая собиралась кормить и требовать безответственности, стало понятно, что этот контракт кончился, что больше на этом не проживешь. Можно потянуть сколько-то, но, в общем, эта схема себя изжила, надо предлагать другую. Они стали искать другую. Я уверен, что они не то что через пять минут осознанно ее нашли, но как-то вот постепенно так сложилось в результате многих разных действий, что появился вариант безопасности в обмен на безответственность. Мы вас защищаем, мы окружены врагами, нас все ненавидят, на нас все нападают, мы вас спасем, а вы за это ни во что не вмешивайтесь. Вот то, что нам предлагают сегодня.

Навальный: Когда люди выходили на митинг 10 декабря, они возмущались в том числе тем, что сто человек, включая меня, посадили на 15 суток. Сейчас этому возмущаться смешно — кого-то арестовали на 15 суток. А тогда это было в первый раз. Меня посадили первый раз в жизни под арест. А сейчас людей сажают в тюрьмы, в этих тюрьмах избивают, как с Мохнаткиным это происходит, и степень толерантности к таким вещам у нас совсем другая. Просто сейчас другая страна. Она географически та же самая, но политически это другая страна и другой режим. Это режим, сходный с Белоруссией, с Казахстаном, с Узбекистаном, с Таджикистаном, где существуют такие лидерские авторитарные режимы, которые подавляют оппозицию, и где уже очень маловероятно, что методами мирных демонстраций можно что-то изменить.

Левинсон: Это определило судьбу страны, как выяснилось, надолго. Прошло всего несколько лет, но перспективы, которые видят россияне сейчас, — они такие, что никаких перспектив. Не в смысле, что все будет очень плохо. Россияне перестали видеть будущее вообще. Какое оно будет? Оно будет как сейчас, то есть будущее — это то, что существует сейчас. Разницы между настоящим и будущим — ее просто нет. И с точки зрения того, кто должен управлять страной, и с точки зрения того, как будет жить страна. Очень многие довольны тем, что Россия — великая держава, почти все недовольны тем, что Россия — нефтяная держава, но никто не ждет, что что-то очень сильно изменится. Перемены экономического статуса страны и, соответственно, уровня жизни хотят очень многие, но реальных перемен сейчас не ждет никто

Можно ли сказать, что Болотная проиграла?

Навальный: Болотная тогда победила. Она вышла и получила в ответ обещание политической реформы — уведомительную регистрацию партий, выборы губернаторов и еще какие-то послабления. Потом через некоторое время часть лидеров была запугана, подкуплена, дезориентирована. А потом просто начались прямые репрессии, в общем-то, которые и уничтожили организационное ядро этого движения в основном.

Если мы возьмем список координационного совета оппозиции, то из 45 человек мы увидим, что есть убитый Немцов и находившиеся в заключении или изгнанные из страны — это почти, по-моему, 35 человек из 45-ти. Они так или иначе подверглись репрессиям. Власти выбрали такой способ борьбы, и логическим продолжением этого способа была новая мобилизация через войну. Это было прямым следствием, к сожалению.

Сапрыкин: Конечно, все аналогии хромают, но, если история чему-то учит, она учит тому, что любое поражение — это отложенная победа. И неважно, будь то 1825 год, или 1905 год, или, там, что хотите, давайте вспомним на эту тему; после того как это все заканчивается, происходит одно и то же — происходит жесткая фрустрация, коллективная депрессия, политические репрессии против наиболее активных участников этого процесса.

А дальше вот этот неразрешенный конфликт, который очень часто, и в огромной степени и в истории с Болотной, конфликт поколенческий, разрешается сам собой уже совершенно иным образом на каком-то следующем историческом витке. Иным — это могут быть реформы сверху или это может быть свирепая отчаянная революция снизу, но это все равно не уходит в песок, не заканчивается ничем. Поэтому я думаю, что ощущение, что Болотная — это какая-то ошибка, о которой стыдно и не хочется вспоминать, неправильное: в учебниках про эти протесты будет написано нечто совсем другое. Потому что это только начало чего-то, что случится через, не знаю, 5–10–15 лет неизбежно.