Курс «Новый человек». Лекция 15. Максим Кронгауз. «Как изменились наша речь и наше общение»

Что происходит с языком сегодня?

В начале века появилась новая форма языка, промежуточная между письменной и устной. Она по форме письменная. Но теперь и письменность иначе понимается, ведь письменность — это выскребание или намалевывание знаков на поверхности; сегодня мы ничего не выскребаем и не намалевываем, а бьем по клавишам, и чудесным магическим образом на экране возникают буквы. Сегодня важнее не то, как мы порождаем текст, а то, как мы его воспринимаем, и точнее было бы говорить не о письменной речи, а о визуальной, потому что мы воспринимаем глазами.

А с точки зрения структуры, с точки зрения устройства речи — она устная. Фактически это означает, что мы не используем длинные письменные обороты, мы стараемся избегать сложноподчиненных и сложносочиненных предложений, деепричастные обороты редко встречаются — то есть все как в устной речи. И реплики такого же рода. Это не испорченная письменная речь, это обогащенная письменная речь, обогащенная тем, чего в письменной речи не хватает.

Чего не хватает? Не хватает жестикуляции, мимики, позы, интонации. И вот смайлики во многом компенсируют эту нехватку. Они отчасти берут на себя функции знаков препинания, но знаки препинания тоже связаны с интонацией. Так что смайлики — это такая многофункциональная система, которая делает нашу формально письменную речь в интернете веселее и живее, то есть приближает ее к устной.

Как изменилась лексика?

В лексике процессы простые, замечателен их масштаб. Первое, самое заметное и опять же самое простое — это огромный поток новых слов и новых значений. То есть слова могут быть старые, а значения новые. Это касается и заимствований, и каких-то новых слов, которые приходят из жаргонов, из просторечия и даже, наверное, из диалектов. Интересно, когда и что выбирает язык, почему он иногда массированно заимствуется, скажем, в речи компьютерщиков, а иногда заимствования довольно причудливо обрабатываются языком, а иногда новые слова переводятся. «Компьютер», «принтер» и прочее мы заимствовали, причем по словарям 90-го года видно, как шла борьба между «принтером» и «печатающим устройством», и даже «печатающее устройство» многие лексикографы ставили на первое место, но победил, конечно, принтер.

А есть, скажем, мышка — тут почему-то перевели. А бывают ситуации, когда русский язык проявляет неожиданную креативность и что-нибудь придумает, вот знаменитая «собачка», в отличие от скучного английского at. И тут все языки почему-то проявили креативность, в основном это животные метафоры: немецкий язык увидел обезьянку, итальянский — улитку. Действительно, все похоже. Русский язык, как всегда, нашел свой особый путь, потому что собачку там не видит никто, но вот по-русски это собачка.

Русский язык часто использует игровой способ оформления. Email мы называем не только email, но и мылом, еще было какое-то слово типа «емейлить». Откуда это берется? И этого огромное количество: скажем, Photoshop мы называем фотожабой, и таких слов десятки. И почему? Просто по созвучию. Русский язык мониторит сам себя, находит фонетически близкое слово, и, хотя никакой связи в значениях нет, у слова «мыло» появляется второе значение, которое никак не связано с исходным, но зато похоже на то, как это произносится по-английски. Появляются такие заимствования, которые и не заимствования, потому что русский язык их уже обработал, но и не вполне русские слова; такое промежуточное явление. Почему язык в конкретной ситуации идет этим путем, а не тем, — не всегда понятно.

Обеднел ли русский язык?

Я сравнивал, скажем, слова «получка» и «зарплата». Слово «получка» появилось раньше, «зарплата» — это такой уродец, появившийся в ХХ веке, но перестройку пережила именно «зарплата», потому что идея получки перестала быть важной. Ведь разница в том, что получку выдают, а момент выдачи сегодня неважен, многие получают на карточку, и эта культурная и социальная составляющая, стояние в очередях в окошко за зарплатой, разговоры в этих очередях, займы трех рублей до получки — это все ушло.

Бывают более тонкие вещи. Вот я совсем недавно, весной, столкнулся с замечательным явлением. Исчезает реальность — исчезает слово. Исчезла ситуация с выдачей зарплаты, исчезли многие слова, связанные с писанием чернилами, — ушел быт или фрагмент быта, и уходят слова. А вот в этой ситуации я вообще не понимал, что происходит. Я интересовался, как проходил матч компьютера и игрока в го. Они сражались, компьютер побеждал, и в какой-то момент я прочел новостную заметку: «Игрок в го победил компьютер в матче». Меня это очень удивило, потому что накануне счет был 3:0 в пользу компьютера. Как можно было за одну партию победить? Я начал читать внимательно эту заметку, потом прошелся по другим газетам, по интернет-СМИ и понял, что многие журналисты не понимают слово «матч» в том значении, в котором оно используется в настольных играх, в шашках, в шахматах, в го, даже в бильярде. Это не отдельная игра, это серия игр, которые заканчиваются определенным результатом. Сегодня мы видим поколение (речь идет не об одном случайном журналисте), которое уже плохо различает эти слова и «матч» использует вместо «партии» — это влияние футбола.

Вот по таким оговоркам я часто понимаю, что человек, который существенно моложе меня, не вполне понимает мою речь, а я, может быть, не вполне понимаю его. Еще один пример, просто для веселья. Меня приглашают на телевидение участвовать в какой-то передаче. Передача начинается в половину, я говорю редакторше, молодой девушке, которая меня приглашает: «Ну хорошо, я приеду в четверть». Дальше следует пауза, молчание, видимо, работает аналитическая составляющая мозга, и девушка говорит: «Это значит 25?» То есть значение четверти по отношению ко времени уже неизвестно и девушка начинает высчитывать, чем может быть эта четверть, ну и, естественно, отсчитывает от сотни, а не от 60 минут, которые есть в часе.

Я, конечно, могу посмотреть на это все свысока и сказать: «Вы портите русский язык, не умеете разговаривать по-русски», — но когда я вижу, что это не единичный случай, а тенденция, то я должен смириться, потому что я-то умру раньше, чем те люди, которые говорят так. Совершенно очевидно, что то, что кажется ошибкой, может вскоре стать нормальным явлением.

Что происходит с языковой нормой?

С одной стороны, мы видим центробежные силы, потому что образуется множество сообществ, и у каждого сообщества свой жаргончик, и кажется, что русский язык распадается на множество русских языков. С другой стороны, само пространство общее, и любой из этих жаргонов имеет шанс пополнить общий запас. И это означает, что на самом деле наряду с центробежными силами, разбеганием русского языка, существуют и силы центростремительные, которые втягивают какие-то вещи в общее пространство, и мгновенно какое-то жаргонное слово становится общеизвестным. Вот жаргон, совершенно для многих людей не значащий ничего, — жаргон анимешников. И вдруг он выдает «няшку», которая становится известна абсолютно всем сетевым людям. Можно обсуждать, почему «няшке», «няшности» так повезло, а «кавайности» — нет. Потому что, по-видимому, «няшка» больше похожа на русское слово.

Сегодня кто-то смотрит телевизор и оттуда черпает новые обороты и новые словечки, кто-то еще читает бумажные издания, кто-то уже сидит целиком в интернете и телевизор не смотрит, но все-таки русский язык не распадается. Да, мы все время пытаемся разбежаться, но при этом нас все время тянет назад.

Я еще хотел сказать важную вещь про разрыв, который произошел между советским языком и языком перестроечным. Он произошел на разных языковых уровнях — на уровне лексики, на уровне орфографии, произношения, использования брани, потому что во время перестройки очень многие культурные и социальные нормы были восприняты как нормы, навязанные властью, и освобождение от политических ограничений, борьба с политическими запретами распространилась на запреты культурные. Отсюда такое подчеркнутое, фраппирующее использование брани в общественном пространстве, прежде всего интеллигентами, потому что кто матерился и так, тот и продолжал материться, но вот мат со сцены, мат со страниц газет — конечно, это прежде всего дело рук людей образованных. Те же самые игры с орфографией в интернете — это ведь тоже такое надругательство над правилами орфографии: вот вы мне навязываете написание, а я буду писать так, и мне будет и смешно, и хорошо.

И здесь мы получили некоторую проблему, которая до сих пор существует. Для людей, овладевших языком до перестройки, это довольно мучительный процесс: ну, поиграть можно, но в какой-то момент игра надоедает. И мы увидели, что, скажем, игра в язык подонков надоела и вышла из моды довольно быстро, хотя некоторые остаточные явления видим до сих пор. Поколение, которое выросло во время игр с орфографией, конечно, сильно неграмотнее, чем предыдущее поколение, — это факт, с этим ничего не поделаешь. И хотя проблема с орфографией, в общем, стабилизировалась, сегодня каждый пишет в силу своей собственной грамотности. Но провал с орфографией произошел, и его не исправишь.