«Путина, по-моему, это депресснуло»: Павловский и Шульман об общении с народом как успокоительном ритуале

Шульман: В один из прошлых разов. Вот, что-то в этом духе.

Это ритуал. Функция ритуала ― успокоительная. Не следует её преуменьшать, это важная функция. Поэтому мы отмечаем праздники каждый раз одинаково из года в год, поэтому мы на Новый год повторяем одни и те же действия. Это дает людям ощущение некоего контроля над убегающим временем и общее чувство безопасности.

Ещё, глядя на это всё зрелище, надо понимать такую вещь: аудитория «Прямых линий» ― это очень пожилая аудитория. Аудитория телепрограмм вообще пожилая и стареющая, как и наше общество в целом, но вот эти вещи специфически, конечно, предназначены для пенсионеров. Поэтому под этим углом следует рассматривать многое из того, что там говорится.

Что касается новизны, первое, что надо знать о новизне, ― это то, что её не должно быть. Смысл мероприятия в том, чтобы её не было, не в новации, а в повторяемости целительная сила этих всех «Прямых линий». Так вот, из нового можно отметить вот эти квадратики с сидящими в них какими-то людьми, которые должны были немедленно отвечать на вопросы, к которым должны были быть переадресованы эти вопросы; губернаторы и министры.

Видимо, задача была в том, чтобы продемонстрировать вертикаль власти в действии, показать, что все чиновники, и региональные, и федеральные, ― вот они, здесь сидят, все они президента слушают и боятся, он им говорит, что делать, а они выполняют. Это тоже должно было выглядеть успокоительно.

Но тут есть одна засада ― это разрушает тот самый народно-популистский характер всего зрелища, потому что это превращает всё происходящее в некое расширенное селекторное совещание ― президент и другие высокие госслужащие. И, кроме того, это неприятно напоминает о бюрократическом обычае пересылать жалобу тому, на кого, собственно говоря, жалуются.

Я ожидала в связи с этим форматом, с этим небольшим изменением в формате какой-то сцены, когда президент ругает регионального или федерального начальника, а тот как-то стыдливо извиняется, но, кажется, ничего подобного не произошло, кроме, если я не ошибаюсь, Гордеева, который не сумел объяснить, почему говядина ― это мясо коровы. Все остальные отделались легким испугом. Какой-то из губернаторов не сумел запомнить имя и отчество жалующейся, но это так всё чрезвычайно нежно.

В общем, никто никого не ругает и не обижает, все друг другом страшно довольны, нижестоящие вышестоящими, президент всеми вместе, состав правительства оптимальный, с футболом всё отлично и к устойчивой светлой полосе, к устойчивому белому свету в конце тоннеля мы неудержимо движемся.

Монгайт: Спасибо большое, это была Екатерина Шульман, которая коротко оценила происходящее сегодня во время «Прямой линии» с президентом Путиным.

Глеб Олегович, я хотела бы вас спросить. В его ответах принято искать какие-то скрытые смыслы, какие-то намеки, что-то читать между строк. На мой взгляд, самое важное, что он сегодня сказал, это в ответе на вопрос писателя и офицера ДНР Захара Прилепина он пригрозил Украине тем, что лишит её государственности. Или как-то так, да, вот такая была формулировка.

Что вам показалось важным и что нужно воспринимать всерьез, чего, может быть, пугаться и так далее?

Павловский: Знаете, мы все в детстве, засыпая, разглядывали узоры на обоях и искали там фигурки. Поэтому можно найти в речах президента всё, что угодно, со скуки.

Это был запланированный вопрос и запланированный ответ совершенно явно. То есть Путин на всякий случай пригрозил Украине, чтобы она не дергалась, чтобы президент Порошенко и украинские войска не дергались во время мундиаля. Вот и всё.

Монгайт: А что значит «не дергались»? Чего боятся в России?

Павловский: Почему боятся? Бояться не боятся, но зачем нам сейчас прямо война в июне на Донбассе вновь, в той форме, в которой мы видали в 2014 году? Это будет неприятно. И он на всякий случай предупредил. То есть смысл был очень простой, что мы будем отвечать резко, и настолько резко, что стратегическая ситуация переменится. Это была угроза именно, а не план, то есть Путин не заявил о намерении развязать войну во время футбольного чемпионата, это не так.

Монгайт: Если всё-таки продолжать разговор о том, что можно ещё услышать в том, что он сказал, да, дополнительного…

Павловский: А не надо, я думаю.

Монгайт: То есть ничего и не было, да?

Павловский: Ну просто это ведь психотерапевтический формат, в сущности, символический и психотерапевтический.

Монгайт: Кого он успокаивает?

Павловский: Да, у него вот как раз проблема в том, что старый формат сломали, говорю я с горечью, а новый не получился.

Монгайт: Почему он не получился?

Павловский: Не получился, потому что вообще формат ― это вещь тонкая, да, вы можете накидать ― это очень часто бывает и в кино, и в театре ― каких-то новых приемов, и они не склеиваются, а старое впечатление сломано.

В старом формате главной была всё-таки картина, очень прямолинейная, несколько примитивная ― присутствие народа, да, присутствие народа в разных концах большой страны. Здесь же мы видели как бы несколько групп, которые ходили друг у друга по ногам: группа ведущих, скажу вам прямо, невыносимых абсолютно, с какими-то комсомольскими голосами перед пионерской линейкой.

Монгайт: Слушайте, как будто бы это новые ведущие. Это наши проверенные годами ведущие.

Павловский: Да, но они так всегда теперь говорят, видимо. Слава богу, я этого не вижу. Но тут это было странно, потому что что получилось? Получилось, что президент утонул, а по нему бегали несколько групп: волонтеры, ведущие, были эти самые очень правдоподобные чучела министров, которые иногда двигали в экране, чтобы они шевелились, вот. Кресло Силуанова было пустым. И включения какие-то, которые не производили впечатления, не давали образа страны.

Понимаете, вот этот народный формат, который мы разрабатывали, там был определенный смысл. Его нет. А новый, современный, да, якобы ― не получилось. Там группа. Ведущие вообще вели себя, как президенты. Когда журналист там пришел в группу блогеров-миллионников, он так гордо их представлял, будто он вообще лично их вывел в своем питомнике. Чуть-чуть скромности бы не помешало, вообще-то говоря.

Президента, по-моему, это депресснуло.

Монгайт: А как это вы поняли, интересно? Он расстроился?

Павловский: Он так внутренне скучал, он не задавал энергии.

Монгайт: А мне кажется, он вообще последнее время внутренне скучает.

Павловский: Часто, да. Но я сейчас говорю не о его состоянии, а в данном случае, где именно необходимо было присутствие какой-то воли, да, в формат, чтобы она ощущалась. Допустим, я не говорю, зачем мне этот Мутко, но мне он нужен, чтобы, так сказать, осуществлять мои огромные планы. Он начинает подробно вдаваться в какие-то подробности ненужные, которые показывают, что он просто жалеет человека и не хочет его сдавать. Понятно, но как-то это, в общем…

Наверно, есть кто-то, на кого это действует. Но когда эти ужасные описания ручного управления ценами на бензин, ежедневный рапорт, такое… Я думаю, так представляли себе рыночную экономику в Политбюро где-то в шестидесятые годы, что там буржуи ходят, они непрерывно рапортуют, значит, американскому президенту о том, какие сегодня цены на бирже, а тот дает им указания. Всё это выглядело как угодно, но не сильным курсом, даже пускай консервативным, пускай авторитарным.

Монгайт: Удивляла в этой сегодняшней «Прямой линии» её глобальная постановочность, то есть постановочным казалось всё: и реплики вот этих вопрошающих, естественно, все реплики ведущих, выученные вопросы волонтеров и так далее.

Как вы думаете, чья это вообще инициатива? Кто провалил вот эту форматную часть? Как это обычно устроено? Насколько контролируется это администрацией?

Павловский: Сейчас-то контролируется уже иначе, чем 18 лет назад. Но, судя по всему, тогда формат «Прямых линий» разрабатывался примерно как предстоящий формат КВН, да, то есть открыто, весело, с интересом, с обсуждением плохих вариантов и так далее. А тут, судя по всему, это было аппаратное решение, аппаратные совещания. И в ходе них в итоге каждая группа, каждый начальник должен был увидеть себя в конечном результате, а формата не получилось, потому что не было ответа, зачем всё это люди должны смотреть, кроме того, что они привыкли смотреть.

Монгайт: Вообще ещё было ощущение такого немножко старческого увлечения гаджетами, когда кажется, что если много гаджетов, то это очень по-молодежному. Вот вся эта история, где эта дикая архаика была втиснута в бесконечное количество экранов и гаджетов.

Павловский: Но это не Путин, понимаете, это не Путин. Я более чем часто упрекаю президента в чем-то, но в данном случае я думаю, что не он придумывал этот формат, явно совершенно. Ему это навязали, убедив, что это правильно, современно.

Монгайт: Так теперь носят.

Павловский: Да. И он в какой-то момент заскучал и поддался. Вот это, к сожалению, то, чего в новом шестилетии нам надо ждать довольно часто. То есть Путин принимает по неизбежности какое-то аппаратное статус-кво и в нем старается выруливать. Но это не выглядит убедительно, поэтому где здесь народ? Популизма здесь никакого особого не было, а скуки было много.

Монгайт: Все мы сегодня скучали, в том числе и Глеб Павловский, политолог, с которым мы только что разбирали «Прямую линию» президента Владимира Путина.

Фото: WikiCommons, Екатерина Шульман / Facebook