Михаил Светов: «Сотрудник Центра „Э“ сказал: если не остановлюсь — будет заведено это дело»

Михаил, здравствуйте!

Здравствуйте! Сразу фактическая поправка: я не являюсь фигурантом этого дела, я являюсь свидетелем по этому делу. У этого дела нет сейчас ни пострадавшей стороны, ни стороны обвиняемой, я нахожусь в статусе свидетеля. Если бы было иначе, я здесь с вами в студии не сидел.

Да-да, мы, собственно, сообщили это в колонке. У вас изъяли сервер?

У меня изъяли роутер. Я не знаю, зачем они это сделали. Изъяли и изъяли.

Расскажите, что произошло вообще? Если можно, хронологию.

Хронология очень простая. Я встречался со своей девушкой, встречался с ней ― сколько? ― семь лет подряд, в очень хороших отношениях, дружеских, состою с ней до сих пор. На фотографии в инстаграме ― вы зря не вывели ее на экран, чтобы ваши зрители увидели ― только овал лица. Поэтому я не понимаю, что именно Роскомнадзор мог в этом усмотреть.

Собственно, мы точно знаем, что он в этом ничего не усмотрел, во-первых, потому что инстаграм заблокирован не был, во-вторых, мы прекрасно знаем, как сам Instagram относится к каким-либо провокативным изображениям, там нельзя даже обнаженную грудь взрослой женщины разместить. В моем инстаграме не было просто вообще ничего, претензий не нашлось ни у Роскомнадзора, ни у Instagram. Все это дело яйца выеденного не стоит.

На самом деле под хронологией я понимала прошедшие два дня. Расскажите, как развивались события.

Да. Меня разбудил звонок. Мне звонили СМИ, спрашивали, действительно ли есть повестка, потому что об этом сообщил РЕН ТВ. Я на тот момент не знал ничего о повестке. Накануне вечером в почтовом ящике ничего у меня не находилось. Я вышел, забрал повестку, действительно обнаружил, что она есть. В то же самое время, где-то минут через десять после того, как я ее забрал, в подъезд пришли уже журналисты РЕН ТВ, и через несколько часов произошел обыск.

Как происходил обыск? Сколько человек? Какие у вас были ощущения? Кто был в квартире?

Приятного мало. Были понятые, было пять или шесть полицейских, были мои друзья, были мои адвокаты. То есть сначала было непонятно, что будет обыск, сначала казалось, что просто будут провокации, потому что были рентэвэшники, были еще какие-то непонятные люди в подъезде. Я попросил друзей подъехать, они подъехали, и тут уже обыск начался. Так что народу было много.

Друзей из Либертарианской партии.

Да-да. Приятного мало, но пережил, ничего страшного.

А сколько людей?

В обыске участвовало?

Да-да.

Полицейских было человек пять, еще двое понятых, это какие-то соседки.

Мне всегда очень интересно, сколько человек приходит задерживать или обыскивать конкретного политика. Мне кажется, можно уже сформировать какой-то рейтинг не знаю чего.

Да. Было пять полицейских плюс двое понятых.

Поняла. Что вам говорили в этот момент, что спрашивали? Как происходил обыск? Как-то вас вовлекали в процесс?

Нет, меня попросили сказать, где находятся все компьютеры и носители информации. Я ничего подобного дома не держу. Я сказал, что у меня есть роутер, это, в общем, единственная техника, которая у меня есть, которую можно забрать, в которой в принципе может быть носитель. Они его забрали и больше ничего брать не стали.

Вам сказали вообще причину визита?

Да, конечно. Мне же пришла повестка. Я, в общем…

Нет-нет, когда вошли люди, они сказали: «Мы ищем у вас»… Я не знаю, что, детскую порнографию.

Нет, ничего не сказали, сказали, что просто обыск, пожалуйста, дайте нам все носители информации, которые у вас есть. Я сказал, что их нет, ищите. Они поискали, ничего не нашли.

Давайте я сейчас отойду от самой канвы произошедшего. Нет, не отойду. Дальше давайте лучше обсудим немножко допрос, а потом отойду.

Давайте.

О чем вас спрашивали, что происходило там?

Я не на все могу ответить, потому что у меня есть подписка о неразглашении. Вопросы относились к моим отношениям с Анастасией и к моей политической деятельности. Про политику спрашивали даже больше. Но конкретные вопросы просто не имею права рассказывать.

Хорошо, не конкретные вопросы.

Я могу рассказать другое. Я могу рассказать, что когда произошло задержание мое перед зданием мэрии, когда сотрудник Центра «Э» как раз сказал, что нужно было соглашаться на Сахарова, тогда же он сказал, что если я не остановлюсь, на меня будет заведено вот это дело. И мы видим, что оно, по крайней мере, рассматривается сейчас.

Меня интересует знаете что? Вас расспрашивали о вашей политической активности, в смысле об идеологии либертарианцев, или, например, о вашем сотрудничестве с другими политическими силами?

Спрашивали, почему я делаю то, что делаю, спрашивали, с кем я сотрудничаю. Опять же я не могу сейчас вдаваться в детали.

Да-да, я понимаю. А либертарианцы интересовали ваших визави как класс?

Спрашивают, что это за партия, какие ценности мы исповедуем.

А что вы сказали им? Ответьте и нашим зрителям, не все знают, чему следуют либертарианцы.

Либертарианство ― это система ценностей, основанная на принципе неагрессии. Мы рассматриваем каждого человека как субъект права и считаем недопустимой какую-либо власть над другими людьми, то есть агрессивное насилие. Любая власть ― это агрессивное насилие.

Это вообще довольно любопытный поворот. Почему я прошу это сказать? Потому что все обвинения правоохранительных органов, вообще все, что инкриминируется людям, связанным с либертарианским движением, связано как раз косвенно или прямо с насилием. И это такой парадокс, например, что Егора Жукова обвиняли в насильственных действиях, он тоже был сторонником либертарианцев.

Меня никто не в насильственных действиях не обвиняет. Во-первых, я говорил, что в этом деле нет в принципе положения о насильственных действиях. Плюс в этом деле нет фигурантов, я его фигурантом не являюсь, я свидетель.

Да-да, мы пока не знаем вообще, что вам могут предъявить.

И предъявят ли что-нибудь.

Просто поскольку дело такое специальное, в этом смысле статья довольно чувствительная и в некоем таком, знаете, облаке смыслов, в человеческом сознании, конечно же, связана с насилием. Что такое педофилия? Педофилия ― это что-то, что предполагает такое специальное отношение к детям и к несовершеннолетним.

Скажите, пожалуйста, давайте вы сами определите, как вам кажется, за что вас преследуют?

Меня преследуют за мою политическую деятельность конкретно сейчас.

Какого рода?

За ту, которую я только что провел, за митинги, которые я провожу, за два года работы по совокупности. Последней каплей был тур, потому что очень долго маргинализовывали либертарианцев, рассказывали: «Смотрите, это какая-то московская тусовочка, это всю страну не интересует». А я сейчас прямо наглядно показал: «Смотрите, эти идеи интересуют всех».

Я приезжаю в Уфу, у меня срывается пять площадок, я последнюю нахожу в последний момент, за сорок минут ее анонсирую ― полный зал, двести человек. В Уфе! Это то, что казалось историей успеха в Москве всего полтора года назад, в Москве казалось классным собрать 150 человек на либертарианскую лекцию. Сейчас я в Москве набираю полторы тысячи, в Уфе те самые двести человек. Это реакция на то, что они что-то проворонили.

Я абсолютно согласна, в какой-то момент даже мне было любопытно за этим наблюдать просто политически, как вдруг либертарианцы стали каким-то политическим…

Надо работать.

Не знаю чем. Событием, давайте так. Вы вдруг стали заявлять все значимые митинги, да, просто ваши имена вдруг стали всплывать в списке заявителей. Вы вдруг стали выступать на этих митингах. Все началось, очевидно, да, с вашего крупного митинга, с интернета.

С митинга защиты интернета, самый первый, да.

Я правильно ведь сказала, что в каком-то смысле ваш духовный предводитель Павел Дуров считает себя либертарианцем?

Он просто называет себя либертарианцем. Он не духовный предводитель, он просто самый известный.

Я имею в виду свободного интернета в данном случае.

Да, конечно. Паша Дуров хороший.

Скажите, что вы считаете началом успешного политического марша либертарианцев? Когда вы стали чувствовать, что либертарианцы становятся заметным событием на политической сцене?

Чувствовать и понимать ― это немножко разные вещи.

Чувствовать. Давайте о чувстве.

Почувствовал я, когда мы провели митинг. Я понял, что да, у нас получилось. Но предпосылки к этому были еще до этого, мой канал SVTV начал развиваться очень активно. Я видел реакцию людей, я видел, что она позитивная, что людям это интересно, и я понял, что этим нужно продолжать заниматься.

Единственная причина, почему у нас были те успехи, которые были, ― потому что мы хорошо работали. Реально, все спрашивают: «А как это вам согласовывают митинги?». Нам согласовывают митинги, потому что мы, блин, их заявляем, потому что мы их заявляем вовремя, потому что мы хорошо оформляем документы.

А как вышло, что вы стали заявлять митинги? Это любопытно. Раньше митинги заявляли другие активисты.

Другие просто этого не делают. Это нужно не нас спрашивать, нужно спрашивать их. Я сформировал хорошую команду, команду, которая умеет системно работать. Я много рассказываю, в том числе в своих видео, что дело в системности. И более того, вы не видите митинги, которые нам не согласовывают, потому что мы о них не рассказываем, но заявки мы подаем постоянно. И вот последний митинг «Отпускай», который мы провели, ― перед ним у нас было шесть заявок, которые не выстрелили, которые мэрия не согласовала, просто мы о них не рассказывали.

На самом деле в интервью Илье Азару, насколько я понимаю, вы как-то более откровенно поделились политологическими соображениями, почему, как вам кажется, могли ваши заявки удовлетворять, насколько я поняла вас. В какой-то момент власть считала вас условным, возможным спойлером несанкционированных акций и считала, что легче…

Да, это одно из.

Как Капков и его урбанизация, легче туда пустить воздух, туда пустить настроения, а, значит, на несанкционированные акции в этот момент никто ходить не будет. Верно я поняла вашу мысль?

Это часть мысли, да. То есть они хотели бы видеть в нас спойлеров, но мы спойлерами не являлись, что мы доказали, собственно, когда я был вынужден сесть на тридцать суток, когда было понятно, что в тот момент санкционированный митинг был не нужен, я от него отказался.

Это вообще фантастическая история. Вы пошли в мэрию, да?

Да, я пошел в мэрию на переговоры, совершенно откровенно сказал, что Либертарианская партия, если вы не согласуете митинг, митинг проводить не будет. Мы хотим добиться какой-то победы для гражданского общества. Общий язык мы с мэрией не нашли, я вышел, и буквально меня за это задержали. Сотрудник Центра «Э» прямым текстом сказал, что нужно было соглашаться на Сахарова. То есть у нас не только запрещено митинги проводить, от митингов запрещено отказываться, если мэрия хочет, чтобы ты для нее их провел. Это абсолютно абсурдная ситуация.

Это была абсолютно, да, живописная картина. На самом деле, мне кажется, никто из наших зрителей не сталкивался с ситуацией, чтобы человека арестовали на выходе с переговоров. Условно говоря, если тебя приглашают на переговоры, тебя таким образом легитимизируют, тебя делегитимизируют на выходе. Значит, легитимизация заканчивается воротами, очевидно, мэрии.

А такое, чтобы обыски происходили из-за фотографии в инстаграме, сделанной восемь лет назад, что, это нормально?

Мы вернемся еще к этой теме. Вы из ваших интервью и текстов произвели на меня впечатление человека, если говорить жестко, политически конъюнктурного, если говорить мягко, такого политически осмотрительного, политического реалиста. Когда вам задают вопрос, а какого черта вы идете согласовывать митинги, если вы либертарианец, а значит, не признаете государство, условно, вы говорите: «Ситуация у нас такая, либертарианцам тоже трудно, надо как-то крутиться». Правильно я вас понимаю?

Нет-нет, не так. Что значит? Оттого, что мы боремся против власти, оттого, что нам не нравится сильное государство, оно никуда не девается. Мы вынуждены исходить из тех сил, которые у нас есть, из той конъюнктуры, совершенно верно, в которую мы поставлены. Это никакая не легитимизация государства, это некоторое признание в том числе собственного положения сейчас.

Какой, условно, диаметр коалиции для вас в этом смысле возможен? Я читала, что вы симпатизируете и, в общем, контактируете с русскими националистами.

Да.

Что вы контактируете с Навальным (но об этом попозже). У вас есть какой-то стоп? Вы только с левыми не дружите?

Нет, мы и с левыми готовы дружить, если они откажутся от агрессивного насилия. Я на своих лекциях постоянно повторяю, что, ребята, либертарианцем может быть человек любых культурных взглядов. Все, что делает человека либертарианцем, ― это отказ от определенных методов, от методов агрессивного насилия, насаждения своей идеологии с помощью государства.

Если вы готовы свою идеологию отстаивать с помощью рыночных средств, с помощью добровольных отношений, волюнтаристских, то вы либертарианец независимо от того, считаете ли вы себя культурно либералом, или националистом, или даже культурным марксистом, кем угодно. Отказываетесь от агрессивного насилия ― все, вы либертарианец.

Надо сказать, что ваша риторика того самого 2012 года производит впечатление, особенно сейчас, в эпоху Metoo и, в общем, такого довольно мейнстримного отношения даже среди ваших потенциальных сторонников к этой повестке. Повторюсь, почему я говорю, что вы человек конъюнктурный, в хорошем смысле конъюнктурный, то есть вы чувствуете, куда ветер дует, и как бы вступаете в эти тактические союзы совершенно спокойно. Не кажется ли вам, что ваша тогдашняя риторика требует отречения, что она была слишком уже?..

А что я в 2012 году писал?

Все ваши такие радикальные антилевые вызовы, все, что вы называли провокацией. Это требует того, чтобы вы открестились от них, и вот вы сомкнете ряды, либертарианцы с левыми.

Я не совсем уловил мысль, потому что в 2012 году, по-моему, я вообще уже ничего подобного не писал.

Вы на самом деле так довольно активно злили людей левых взглядов, это совершенно очевидно.

Так я был совершенно прав.

Тех самых, про которых вы сейчас говорите, что они пользуются агрессивными методами и привлекают на свою сторону государство. В ситуации, в которой эта повестка очень популярна, стоит ли вам продолжать их злить?

Стоит. В чем проблема Metoo? Во-первых, в том, что они тривиализируют реальную проблему жертв насилия, да. За насилие выдаются какие-то факты биографии, которые человек в здоровой социальной среде не просто должен пережить, а должен на них смотреть сверху вниз.

У меня самого такая история была, я рассказывал неоднократно у себя на эфирах, что когда я учился в Российском государственном гуманитарном университете, то ко мне подкатывал замдекана. Подкатывал, да, и даже зажимал в угол, пытался целовать. Я не чувствую себя травмированным, я послал его на три буквы, двигался вперед, в моей жизни это не нанесло никакой травмы.

А сейчас что я вижу? С человеком происходит какой-то неприятный эпизод. Мало того, что его не учат говорить «нет», так, помимо всего прочего, этот человек еще носит в себе эту травму потом всю жизнь, ему говорят: «Ты такой бедненький, с тобой страшные события произошли». И он сужается до этого события.

Я готова с вами провести, знаете, большие дебаты.

Зовите.

Объяснить вам, что человек не обязан быть героем, что не вам определять, что такое травма.

Не нужно насаживать эти травмы людям.

Объяснить, что в нынешней ситуации полного неучастия не только государства, но и близких людей говорить о диктате левых вообще довольно сложно.

Так разные же ситуации. В России и на Западе ситуации совершенно разные и требуют разного отношения. Разумеется, в России, да, проблемы левого диктата нет, стопроцентно нет.

Да, однако же вы, в общем, немножко разозлили российских левых. Кстати, я пыталась понять: а как вам удалось подружиться с феминисткой Залиной Маршенкуловой?

Потому что Залина ― это феминистка здорового человека. Это тот феминизм, который нужен России, это тот феминизм, который Запад потерял, да. У нас есть очень маленькая маргинальная группа этих феминисток, такой карго-культ западного феминизма. Во-первых, он сам по себе плох, потому что эта версия западного феминизма плоха, во-вторых, она не переносится на нашу почву, и слава богу. Но при этом в России для феминизма непочатый край абсолютно. Здесь я с Залиной совершенно согласен, просто не нужно болезнь другую западную переносить на нашу почву.

Она, кстати, говорит о том, что у вас были темные пятна в биографии. Давайте вернемся, если можно, очень коротко. Честно говоря, не мое дело ― разбираться. Суд, честный суд, как я сказала, которого у нас, к сожалению, нет, было бы приятно, чтобы разбирался с деталями биографии других людей, если возникают вопросы. Но все-таки давайте для наших зрителей вы опишете ситуацию. Девушка, изображенная на фотографии в инстаграме, которую вам предъявляют в качестве преступного изображения. Сколько ей было лет на тот момент?

Ей было полных шестнадцать лет на момент этой фотографии. Она сейчас точно так же, как и я, свидетель по этому делу. Более того, на нее прессинг производится гораздо больше, чем на меня, потому что, по всей видимости, хотят, чтобы она меня оклеветала. Этого, разумеется, не произойдет, потому что у нас с ней хорошие отношения. Если вы почитаете и выведете на экран, собственно, заявление Анастасии, то вы поймете, что все, что происходит, ― это просто глубокая несправедливость.

У меня глубокое убеждение, такое ощущение, что два фактора имеют значение в этой ситуации. Первое ― это то, что вдруг какой-то возник интерес к этому слову незнакомому.

Либертарианство?

Знаете, у нас говорят, что власти не очень знакомы с интернетом, да, это для них какая-то запретная зона, и фильм Андрея Лошака подтверждает, последние выступления публицистов тоже подтверждают то, что, например, наш президент не очень знаком с «Википедией». Вообще мы знаем, что у силовиков нет интернета. Просто журналисты знают, что их к нему не подключают, рядовых как минимум. И либертарианцы ― это для них такое, знаете, слово из какого-то чужого, импортного словаря, а значит, с этим словом надо бороться. Вы согласны с этой частью?

Нет, они борются с идеей. Самое главное, что есть у либертарианцев, ― это идея и образ будущего. Это то, что невозможно победить. Сколько предъявляли оппозиционерам, да, что они не предлагают каких-то ответов, что у них нет позитивной программы. У либертарианцев есть позитивная программа. Либертарианство целиком ― это просто сплошная позитивная программа о том, как должно быть.

Вы хотите сказать, что, условно говоря, представители правоохранительных органов, которые зовут вас на допрос или ведут этот допрос…

Нет, представители правоохранительных органов ― господи, им сверху просто спущено руководством.

Хорошо, то есть вы считаете, что заказчики. А кто заказчики?

Господи боже мой.

Без «господи». Кто у нас, по-вашему, заказчик?

Смотрите, я могу описать, что происходило, да. Я просто слышал, как ругались следаки, которые пытаются сшить это дело, которое не сшиваемо абсолютно, потому что там нет состава преступления, и как на них по телефону буквально орут: «Сделайте хоть что-нибудь!».

Поэтому я не знаю, кто именно, но это кто-то, кто хочет выслужиться, получить лишнюю звезду на погоны.

Вы можете представить? Теперь у вас амбиции политические. Кто вас заказал?

Там есть фамилия Смирнов, например.

Мы о ком сейчас говорим, о представителе правоохранительных органов или о кремлевском чиновнике?

Нет-нет, мы сейчас говорим о людях из Следственного комитета.

Я поняла. Но вы говорите о том, что кто-то вас читает, очевидно, люди, которые интересуются политическими повестками, которые вообще интересуются прикладной политологией, разобрались в либертарианской идее, поняли, что у нее…

Нет, они не разбирались.

Я так вас поняла. Поняли, что у нее большое будущее, если кто-то хорошо изложит ее населению России.

Вы слишком хорошо о них думаете.

Именно. Это вы хорошо о них думаете.

Они поняли, что есть идея. Все, что они поняли, ― это то, что есть идея. Им все равно, в чем она состоит, они поняли, что она есть, что она резонирует, значит, с этим нужно бороться. Понимания, что это за идея, у них нет. У них есть просто понимание, что она существует.

У них есть понимание разных проблем. У нас и левые идеи хорошо продаются, особенно когда у людей нет денег.

Нет, левые идеи себя отработали.

Когда у людей нет денег, есть нечего, отлично работают.

Против левых идей у общества уже есть прививка. Мы пережили вот этот Советский Союз, и этот Советский Союз ― это как прививка от оспы, второй раз не переболеем. Либертарианство ― это что-то новое, это новое, чего нужно бояться.

Вы сами говорите о том, что это что-то новое. Есть, я помню, всегда считалось, что как только появлялись какие-то новые молодежные образования, вообще какие-то активные союзы, не знаю, антифа, любые левые отряды, да, то на них всегда пыталась выйти полиция, на них всегда пытались выйти люди, которые ответственны за работу с этими отрядами молодежи. Это делали и в Кремле, и полицейские.

Здесь есть принципиальная разница. Антифа ― это не идея, за антифой нет никакой идеи, да, это чисто уличное движение. Либертарианство ― это идея.

Да, я поняла. Моя мысль заключалась в том, что их как бы всегда брали в оборот, те, кто не соглашался взяться в оборот, плохо кончали в том смысле, что у них начинались довольно серьезные проблемы, а те, кто оказывался в контакте с правоохранительными органами, получали соответственные клички, да. Выходили ли на вас как на новое движение до вашего обыска?

Конечно. На нас периодически выходят какие-то эшники, приглашают людей на поговорить.

И о чем говорят?

Нет, люди отказываются, потому что это как АУЕ, «не верь, не бойся, не проси». Разумеется, нельзя разговаривать с ними наедине, это никому не нужно. Это первое, что мы объясняем людям, что ни в коем случае нельзя очную ставку делать с сотрудниками.

Хорошо. Как я понимаю, члены вашей партии не ходят на встречи. Я думаю, что интерес к вам или к вашим…

Я-то подавно не хожу.

А как происходят эти разговоры, чего от вас хотят? Кто к вам обращается?

Я просто дверь не открываю. Нет, мне звонили несколько раз, предлагали поговорить. Я отвечал, что нет, неинтересно, хотите разговаривать ― присылайте повестку. Повестка никогда не приходила.

А с какого момента вы стали замечать их активное внимание? Когда с вами стали хотеть поговорить?

Хотеть поговорить со мной стали практически сразу, как я вернулся в Россию. Собственно, я же в околополитике нахожусь довольно давно. Я еще был в черном списке Хинштейна в 2011 году за то, что я писал в твиттере. Это дело давно минувших дней, да, но это было.

Хинштейна?

Да-да, черный список Хинштейна, по итогам «болотных протестов» он был составлен. Люди, которые писали неправильные вещи в интернете. Там была еще Мария Баронова, еще куча всяких оппозиционеров и был я.

Мария Баронова, насколько я понимаю, была в одном из ваших громких эфиров, да. Разошлись ваши судьбы.

Там много кто был. Там был, если я не ошибаюсь, Петя Верзилов, в этом списке был Виталий Шушкевич, еще несколько довольно известных людей, Анастасия Рыбаченко, которая сейчас за границей находится, и был я.

То есть это было еще тогда. А новый виток, условно, когда к вам стали приходить с какими-то словами? Хинштейн ― первая волна, а теперь?

А теперь это все публично, аресты публичные, обыск публичный.

Когда? После митингов, после того, как вы поехали в тур, после чего?

Первый раз я сел в прошлом году после митинга за пенсионную реформу. Какое-то давление, какие-то набросы в интернете, мне стали рассказывать, что на меня заказы создаются.

Они перепутали вас просто с левыми, перепутали ваши взгляды. Знаете, пенсионная реформа всех очень травмировала. Они решили, что вы левый, который притворяется правым.

Наоборот, нет, они реагируют на внешние раздражители. Они ничего не анализируют, они реагируют на раздражители. Человек провел митинг, значит, его нужно посадить. Человек сказал какую-то бодрую речь в интернете, нужно, значит, с ним переговорить и так далее.

Так вот, я начала говорить про то, что мне кажется, что им нравится, этим вашим преследователям, слово «либертарианец», загадочность, не то что нравится, что они должны проникнуть за холст, да.

По-моему, оно им очень не нравится.

Им нужно понять, пробить холст и посмотреть, что за ним. А второе мое соображение ― мне кажется, что вы из-за Навального страдаете.

Нет, наоборот.

Знаете, любой друг Навального начинает страдать. У вас, я читала в интервью…

Кто такой друг Навального? Друг Навального ― это любой активный гражданин, потому что…

Партнер, сотрудник, любой человек, который вступает с ним в какие-то отношения, близкие к сотрудничеству.

Нет, вообще не так. Любой человек, который в России занимается гражданской деятельностью, который желает своей стране лучшего, будет работать с Навальным, потому что это человек, который лучше всех работает на интересы гражданского общества в России. Поэтому наказывают людей не за то, что ты ассоциирован с Навальным, а ты становишься ассоциирован с Навальным, когда ты борешься за будущее своей страны.

Да, я понимаю, что это звучит немножко так объективистски, что я вас, получается, вставляю в свиту Навального, но мне кажется, что так могут расставлять приоритеты люди в правоохранительных органах. Задавали ли вам вопрос о ваших связях с Навальным?

Да, задавали, это происходило во время тура: он друг Навального, ему зал не дадим. Но не был бы другом Навального, было бы что-нибудь еще.

Понятно. А правильно ли я поняла, что у вас все-таки сотрудничество существует, что ваши члены партии входят часто в штабы ФБК?

Потому что пересечение такое. Любая активная деятельность приводит к тому, что активные люди сотрудничают между собой. Мы сотрудничаем со штабами Навального, где-то мы сотрудничаем с «Открытой Россией», где она еще в состоянии какую-то активность поддерживать. Где-то мы сотрудничаем даже с некоторыми коммунистами и так далее.

Активные люди сотрудничают, самые активные люди сегодня стоят за либертарианцами и за Навальным. Конечно, мы сотрудничаем.

А как так получилось, расскажите тоже нашим зрителям, что у вас нет проблем?

Это у меня нет проблем? Я сейчас из Следственного комитета приехал. Нет проблем, что говорить.

Подождите. Я имею в виду, что у вас нет проблем в контакте с ФБК и с «партией Навального», условно. Потому что Навального часто обвиняют, я совершенно не оцениваю это никак, просто пересказываю чужие слова. Его часто обвиняют в вождизме, в том, что он не любит никаких партнерств, что он как-то немножко снисходительно относится к Дмитрию Гудкову, у которого есть амбиции политические.

Конечно. Навальный ― это самый простой человек в сотрудничестве, потому что ты очень хорошо понимаешь его взгляды. С ним хороший тактический союз. Мы оба понимаем, что в России Путина наши споры не имеют ничего общего, не влияют вообще на будущее страны, поэтому нужно бороться за ситуацию, в которой наши споры на это будущее повлияют, да, на прекрасную Россию будущего, где мы будем уже друг с другом ругаться и ссориться на свободных выборах, на страницах свободных газет.

Сейчас этого нет. Навальный это понимает, я это понимаю. У нас есть идеологические разногласия, они довольно серьезные, и это совершенно нормально. Но сейчас эти разногласия ничего не значат, сейчас у нас нормальная работа в интересах страны на то, чтобы в Россию вернулись выборы, чтобы в нее вернулась свобода слова и конкурентная политика. Чего хочет Дмитрий Гудков, я не знаю.

Мне кажется, что я даже нашла у вас какое-то такое очень факультативное пересечение, а именно ненависть к так называемой тусовочке. Алексея Навального часто обвиняют, иногда несправедливо, в том, что он главной мишенью своей выбирает так называемых коллаборационистов из числа людей хороших как будто в глазах тусовки, но как будто плохих, да.

Слушайте, вот вы уже посмотрели. Где, кстати, работает сейчас, он в итоге стал работать с Канделаки или нет?

Кто стал?

Дмитрий Гудков.

Мне кажется, он один раз с ней поработал.

Да, интересно.

Да, я тоже обратила внимание.

Да-да, очень остроумно.

Один эфир. Мне сложно сказать, какой был изначальный проект, но в итоге у них был один эфир.

В общем, есть люди типа Ксении Анатольевны Собчак, да, которые в нужный момент говорят все правильные слова, а потом идут работать на «Первый канал», у них все хорошо. Вот эти люди работают против интересов гражданского общества, они возникают, как черт из коробочки, как в свое время Прохоров возник, начинают снова, забивают собой информационную околооппозиционную повестку, обманывают людей, а потом исчезают.

Смотреть нужно на то, а кто, собственно, работает, кто вот эти десять лет, пятнадцать лет тащит на себе гражданское общество? И ответ будет один и тот же: это Навальный. Навальный и Либертарианская партия сейчас.

Про Ксению Собчак нечего обсуждать, я думаю, что ваши взгляды…

А что нечего? Знаете, сколько я сил и нервов потратил на то, чтобы объяснить людям, что она не оппозиционер?

Подождите, мой вопрос другой, что нечего вам обсуждать с Навальным, тут ваше неприятие такого политического метода абсолютно идентично, вы равны. Насколько я понимаю, не знаю, как сейчас, у Алексея Анатольевича Навального… Почему назвала его с отчеством, непонятно, как враги его называют, да.

С уважением.

Непонятно, какие у Алексея Навального сейчас отношения с Алексеем Венедиктовым, но раньше, мне кажется, вы обвиняли Венедиктова гораздо больше, чем он.

И сейчас обвиняю гораздо больше, чем он, мне кажется. У меня есть конкретные к Алексею Венедиктову претензии, да. Он хороший главный редактор, который почему-то возомнил себя субъектом политики и начал играть в политические игры, играть на очевидной стороне, не на стороне гражданского общества, а на стороне действующей власти. Соответственно, и относиться ты к нему начинаешь не как к главному редактору, а как к политику. Как политик он ведет деятельность скорее разрушительную.

У меня последний к вам вопрос, поскольку слово «люстрации» уже прочно пришито просто к вашему рту, я бы сказала. Первое самое, курица ― птица, Пушкин ― поэт, Светов ― люстрации. Вы будете люстрировать коллаборационистов?

Назовите, каких, журналистов не будем, нет.

Да-да, это я тоже читала. Журналистов пощадят.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.