«Снова появятся патрули, которые будут стричь волосы и вытаскивать серьги»: пора ли одеть школьниц в хиджабы и платки

Эггерт: Приветствую зрителей Дождя. В студии программы «Трудно быть с богом» Константин Эггерт. Совет муфтиев России поддержал несколько недель назад решение чеченского руководства — разрешить школьницам ходить в школу в хиджабе, и этим спровоцировал гигантские дискуссии в интернете, в Совете Федерации и в Государственной Думе. Произошло довольно серьезное разделение людей, один говорят — очень хорошо, надо всем разрешить делать все, что они хотят, другие говорят — нет, мы не можем позволить такую ситуацию, при которой какая-то одна конфессия будет выглядеть слишком, скажем так, заметно, в классах, это нарушает равноправие и светскость российского государства. Какую дорогу в этом плане выбрать России? Тем более, что аналогичные дискуссии идут, например, в Европе, и тоже пока ни к чему особенно ясному они не привели, у этого подхода есть и сторонники и противники. Что делать? Мы поговорим об этом сегодня с гостями нашей программы.

Вот начать бы я хотел с Сергея. Вот на «Эхе Москвы», придет человек, женщина, которая будет вести программу в хиджабе. Это будет нормально, да?

Бунтман: Прекрасно. Это уже было, потому что у нас была чудесная совершенно Халида, которая приходила так, как она считала нужным, она вела передачи. Не всегда это были передачи, она очень хорошо разбиралась, и мы ее ценили, у нас была передача о различных национальных и религиозных общинах Москвы, она вела одну из передач. Это было прекрасно, и как-то это никого не смущало.

Эггерт: Хорошо. Понятно, что в данной ситуации, Рушат Хазрат, в случае с исламом, давайте говорить откровенно, человек видит женщину, одетую в соответствии с мусульманскими традициями, в метро ли, в магазине, первая мысль — а вот что там у нее под одеянием, может, там тринитротолуол, и она сейчас взорвется, вместе со всеми нами. И вот что нам с этим делать? Можно сколько угодно, я читал ваши заявления, вы сказали правильно, нам не надо повторять европейских запретов, все правильно сделал Рамзан Кадыров. А как быть с другими, которые боятся? Вас боятся, откровенно говоря, вот таких женщин боятся.

Аббясов: К сожалению, да. Последние события, они довольно активно обсуждались в средствах массовой информации, создан некий образ. И также создано такое устрашающее слово, как «хиджаб», потому что до этого, до терактов, до этих событий, особо об этом и не знали. При этом все спокойно, наши уважаемые россияне, с большим удовольствием ездили и в Арабские Эмираты, где те же женщины в хиджабах ходят, или в Турцию, или в другие страны, и так далее. Такого не было, но этот образ, к сожалению, создался последние в 15-20 лет, когда любые террористические акты, к сожалению, были вот именно в такой форме.

И поэтому, мы говорили, что хиджаб сегодня, к сожалению, понятие политизированное. Да, это арабское слово, непонятное российскому читателю или гражданину, как и непонятно было с понятием «шахиды», «джихад», когда это все, опять же, с сожалению, исковеркано и преподнесено не в той форме, в которой идет в религиозном сознании, в религиозном вероучении. И сегодня произошло такое массовое, можно сказать, изменение понятий, или, может быть, в целом некий негатив.

Давайте все-таки обратимся к тому, мы там приводили пример Европы, Запада и так далее, все-таки в России, уникальность нашей страны, что у нас многовековое добрососедство с представителями разных культур. И понятие ношения платка, которое более, наверное, которое более понятно для нашего российского жителя, как совершенно нормальная культура, то есть культура наших ценностей, нравственных ценностей, которая заложена. Давайте далеко ходить не будем…

Эггерт: А вот вам скажут, человек, христианин, индифферентно религиозный человек, вам скажут, а почему такая нравственная ценность вот в этом во всем? Ну вот женщина в платке, а что, без платка она безнравственная, что ли, получается?

Аббясов: Давайте посмотрим, я всегда люблю приводить в пример костюмы наших национальных народов, от чего мы отталкиваемся. Опять же, тенденция моды и так далее. Посмотрим славянские костюмы, покрыта голова.

Эггерт: Но в них никто не ходит!

Аббясов: Да, сегодня, к сожалению, это утрачивается. У мусульманских народов и так далее, это совершенно нормальное, естественное понятие. Но сегодня, еще раз, вот это событие, оно политизировано, сегодня мы понимаем, что за этим стоят мощнейшие информационные ресурсы, силы, которые через вот эту призму, через подмену понятий, пытаются отвратить людей и сделать ислам некоей религией агрессии, через информационное поле.

Эггерт: Люди так думают, я знаю много людей, никаких сил им не надо, чтобы так думать.

Аббясов: Ну вот давайте возьмем период до вот этого отрезка, когда, к сожалению, каждый новостной блок начинался с этих террористических актов и этих событий, и до этого периода. Все-таки было совершенно нормальное, и не было какой-то боязни.

Эггерт: Так мусульмане не были так заметны. Может, они находили себя в этот период?

Аббясов: Ну, во-первых, в советское прошлое, надо понимать, было под запретом.

Эггерт: Конечно.

Аббясов: Может, где-то там, на территориях республик, где в большинстве мусульмане проживали, на Северном Кавказе, это традиция, это совершенно нормально, в Татарии, в Башкирии, в других республиках, это было совершенно нормальным и понятным. Сегодня же, к сожалению, вот этот образ, он стал таким устрашающим образом, и мы даже уже в связи с этим пытаемся объяснять и давать комментарии о том, что давайте отойдем от непонятного слова «хиджаб», чтобы его донести и разъяснить, мы понимаем, сколько нужно сил и усилий прилагать.

Эггерт: Мне кажется, дело уже сделано, я боюсь. Борух, вот если в политике, потому что вообще это вопрос политический, назовем вещи своими именами. Он не просто социальный, он политический, он законодательный в данной ситуации. Слушайте, в политике, если что-то считается… Представление в политике сильнее фактов, вот как бы я сформулировал. В этом смысле, вы за запрет хиджабов, против запрета хиджабов, что с этим делать? Вот Рушан Хазрат говорит, что вот все не так интерпретируют, а люди же будут продолжать интерпретировать.

Горин: С политической точки зрения я бы запретил запрещать, потому что существует Конституция, существуют конституционные права гражданина. Вне зависимости от того, чего боятся ваши собеседники и чего они не боятся, конституционные права человека одеваться так, как он считает нужным, и как он считает для себя правильным, никто не отменял. Вот я учился в советской школе, я помню, в параллельном классе учились дети-баптисты, была какая-то такая секта, в хорошем смысле этого слова, в которой девочки ходили с покрытой головой. Так вот в советской школе учителя не находили возможным запрещать им это делать. Ну, может, школа была такая.

Эггерт: Школа была такая, в других…

Горин: Да, в других мы себе представляем. Поэтому, мне кажется, то, о чем вы говорите, страшнее, чем сам факт запрета. Мы боимся, поэтому пусть они изменятся. Вы, наверное, в курсе, что террористические акты, ряд террористических актов в Израиле совершен, скажем так, палестинскими террористами в облачении религиозных иудеев? Это же детские разговоры, они перестанут одеваться… Мне кажется, человека в хиджабе бояться надо меньше, потому что он не скрывает свое происхождение.

Эггерт: В этом есть еще один аспект. Аспект, если хотите, унижения женщины, ее неравноправия.

Горин: Это уже другое дело, мы боремся за освобождение женщин Востока в XXI веке?

Эггерт: В том числе. Любое явление многослойно. Феминистки против, борцы с радикальным исламом против, люди боятся, это проблема.

Горин: Мне кажется, нечего на Европу кивать, это старые добрые большевики вылазят, Европа тут ни при чем. Нам дай французские нормы, мы из них все равно сделаем ЦК КПСС. Поэтому, если хотим оборачиваться на исторический опыт, если такая норма законодательная будет введена, у нас опять появятся патрули на улицах, которые будут стричь и вытаскивать серьги из ушей и так далее. Мы же это все помним.

Эггерт: Вы боитесь патрулей, отец Алексий?

Уминский: Ну, каких-то патрулей да. О них все все время какие-то новости, то казаки начинают следить за нравственностью, то вдруг какие-то мусульманские патрули, вдруг «Стоп Харам» появляются, мне, конечно, неприятно это все слышать.

Горин: Это все комсомол, так или иначе.

Уминский: Это все комсомол в том числе, либо в религиозных одеждах, либо в каких-то идеологических, но он опасное явление. Так же как опасное явление, с моей точки зрения, такое, что если, например, во всех классах, скажем, Чечни, девочки будут носить хиджабы, то та девочка, которая придет без хиджаба, окажется в не очень удобном для себя положении. То есть я хочу сказать, что, к сожалению, мы сейчас живем в таком обществе, где религиозная культура вообще на нуле.

И если бы была какая-то, хоть относительно небольшая, хоть какая-то, над плинтусом, религиозная культура, то отношение к человеку другой религии, в том числе к его внешнему виду, вызывало бы только уважение, как у меня вызывает уважение и огромную симпатию, когда я вижу девушку в хиджабе. Она прекрасна, целомудренна, в ней много изящества, я все время смотрю с восхищением, мне очень нравится вот эта форма одежды, эта возможность проявить себя, возможность спокойно и легко себя идентифицировать со своей традицией, со своей верой, со своей культурой, не стесняясь, не боясь ничего. Но главное, чтобы не было патрулей, которые ходили бы и всех наряжали в хиджабы, или в рясы, или в кресты, или во что угодно.

Эггерт: Но ведь если вы принимаете такой вариант, это все-таки и не маленький крестик, не кипа, не шестиконечная звезда Давида…

Горин: Почему нет? Во Франции вслед за хиджабом кипы запретили.

Эггерт: Секундочку, я знаю, что запретили.

Уминский: И священник не может в рясе зайти в школу.

Эггерт: Смотрите, я о другом говорю. Ну хорошо, а завтра скажут, ну хиджаб хорош, давайте пусть вообще целиком закроется, будет как в «Белом солнце пустыни» ходили.

Горин: Кто скажет «пусть»?

Эггерт: Тоже можно? А девочка придет, скажет — а мне вот так говорят, вот я буду сидеть, и у нее не будет даже глаз видно.

Уминский: Девочка не может, потому что это может только замужняя женщина.

Эггерт: Студентка?

Аббясов: Давайте сразу разделим эти понятия. Паранджа, или как в арабской традиции говорится, никаб, это не исламская традиция. Это традиция лишь арабских государств, которые в своих странах применяют это как традицию. Никаб, закрытие лица, ни в Коране, давайте обратимся к Корану, как к первоисточнику, посмотрим. Там что говорится? Закрывать покрывалом волосяной покров, то есть волосы, и разрез на груди. А мода, тенденция, она может быть совершенно разной, в зависимости от культуры, традиций, и сегодня уже, слава богу, мы показываем уже не только вот этот образ, где женщина в черном вся одета и является неким таким страшилом, нет.

Вот пожалуйста, посмотрите, сегодня, я помню, первый показ женской мусульманской моды мы проводили на ВВЦ в рамках межконфессиональной выставки «С верой, надеждой, любовью в третьем тысячелетии», где в 2000 году, то есть семнадцать лет назад, мы показали красоту национальных наших орнаментов, где красиво девушки одеты. А сегодня уже целые дома культуры, целые дома моделей созданы, модельеров, которые занимаются сегодня красивой одеждой, опять же с учетом своих этнонациональных каких-то элементов.

Эггерт: Смотрите, тем не менее, во-первых, значительная часть мусульманских священнослужителей учится в университетах арабского мира, поэтому принимает в аль-Азхаре или где-то еще в Каире, ну что, придут, скажут, хорошая идея, давайте пусть женщина так будет ходить. Если она хочет так ходить, вы говорите, вот такой либерализм, пусть ходит.

Горин: Да, пусть ходит.

Эггерт: Пусть ходит в мешке, условно говоря.

Бунтман: Мне кажется, мы ушли в дебри.

Эггерт: Выводи.

Бунтман: Давайте попробуем зайти с другой стороны, со стороны светского государства. Что нужно светскому государству? Светское государство, это не агрессивно подавляющее любой элемент, вплоть до религиозного, а это внимательно относящееся к умонастроению, вере, убеждению своих граждан. Во-первых, к традициям, которые семейные существуют.

Что нужно светскому государству в школе, если все это началось со школы? Как и во Франции, я считаю, что это была очень большая ошибка, очень большая, так началось и у нас. В школе нельзя ходить в хиджабах, нельзя ходить в платочках. Почему? Мне очень многие говорят, это отвлекает, это привлекает, наоборот, ненужное внимание. Во-первых, мы прекрасно знаем, все мы учились в школе, отвлекает все, что угодно. Из школьной формы, коричневой, можно сделать, сколько угодно можно сделать такие платья, которые мы с тобой видели.

Эггерт: Можно. Мини-юбки даже делали в десятом классе, при советской власти.

Бунтман: А какие макси! Что ты, господи, о чем ты говоришь!

Эггерт: Понятно, что речь не про крестики, назовем вещи своими именами. Речь идет о…

Бунтман: Речь идет о том, что девочку отправили в школу, девочку родители отправили в школу государственную, светскую школу, изучать математику, литературу…

Эггерт: Историю, литературу, и что?

Бунтман: Она это изучает, она не отворачивается от того, чтобы изучать. Мы ей говорим на пороге школы, значит так, ты дома ходишь, как ты привыкла, как тебе удобно, как тебе комфортно, а в школе мы тебя раздеваем фактически догола. Мы тебя раздеваем, тебе становится некомфортно, девочка отвлекается от любой учебы и думает о том, что она выглядит плохо. Если же она, наоборот, думает, что она в школе выглядит хорошо и свободно, а в семье плохо, мы усугубляем разрыв, который существует.

Девочке должно быть комфортно учиться, мы должны понимать, что у нее под платком и под волосами, как она нам отвечает. Это что, мешает слышать, что ли? Нет, не мешает. Мешает аккуратно выполнять домашние задания? Нет, не мешает. Когда спрашивают, если ты не можешь объяснить ученикам, которым это странно, если ты, учитель, не можешь объяснить, почему она ходит в хиджабе, то это грош тебе цена, как учителю.

Эггерт: Я попробую, не все, может быть, это знают. Я тут буду играть роль и феминистки, и какого-то суперсветского французского человека атеистической направленности, перечитавшего Руссо по самое не хочу. Я понимаю, с чего это, наверное, происходит, может быть, люди об этом не знают, но исламские символы, вообще многие, ассоциируются у людей других культур и других вер с попыткой, как бы это сформулировать, с триумфальным отношением ислама ко всем остальным.

То есть существует то, что исламизировано, и то, что еще не исламизировано. Все, что еще не исламизировано, мы должны исламизировать. Вот хиджабы в глазах многих, например, в глазах французов, после взрывов, после вот этих всех ребят, которые ездят воевать в Сирию, выглядят именно этим — это попытка в светской школе визуально навязать, простите, вот образ такой «мы победим».

Аббясов: Вы знаете, мне кажется, чуть-чуть Запад отличается своей сегодняшней ситуацией, своей историей, опять же. Французы тоже, когда захватывали территории в Северной Африке и там обитали, они тоже говорили, что мы победим. Но сегодня уже реакция обратная идет, когда куда приехали те же арабы, которые, наверное, лучше говорят на французском языке, чем на своем родном арабском языке. То есть они приехали в ту же Францию, или в другие страны, поэтому в этом отношении она чуть отличается. Касательно нас же, в России, у нас совершенно другая ситуация. У нас многовековое добрососедство, которое складывалось испокон веков.

Давайте далеко ходить не будем, вот та же нашумевшая деревня в Мордовии. Когда в девяностых годах, когда пошла вот эта культура, как вы сказали, ездили наши некоторые студенты, учились в арабских странах, они приехали и сказали: так, все, наши девочки в школу ходить не будут, потому что это светское, это непонятное и так далее. Туда выезжали мы, одна из заслуг нашего духовного лидера муфтия шейха Равиля Гайнутдина, который встречался с родителями этих детей и все-таки убедил их в том, что эти девочки должны учиться в светской школе, потому что мы живем в такой стране.

И светское образование нужно, это и призывает, кстати, религия, получать и светское, и духовное образование, не ограничиваться только лишь в воззрениях, изучении священного Корана. Светское образование, это тоже призыв религии изучать и получать это образование, в этом есть необходимость. И вот тогда он смог убедить, и эти девочки начали ходить в школу, и сегодня мы их опять пытаемся выгнать из этой школы, но уже совершенно на другом уровне.

И к чему мы приведем? К тому, что как раз вы говорите. Ага, мы начинаем здесь делить, военное положение или же мирное. У нас в России мирное положение, и ислам спокойно уживается, как в государстве, где ислам в большинстве, мусульман в большинстве, в странах, например, исламского мира, так и в меньшинстве. Давайте далеко ходить не будем, опять же пример из жизнеописания пророка. Когда язычники притесняли верующих мусульман, куда отправил их в первое переселение пророк Мухаммед? Куда? В Эфиопию, под руководство Негуса, христианина, которого знали как справедливого человека.

И даже после того, как основная группа уехала в Медину и там заключила договор с иудейской общиной, с христианской общиной, с другими, эта группа осталась в Эфиопии. То есть это говорит о том, что мусульманская община может спокойно жить как и в большинстве, так и в меньшинстве, и вопросов здесь нет.

Эггерт: Запрет хиджаба и вот то, о чем говорил отец Алексий, это же все-таки… Вот для России, вы говорите, специфическое, специфика России. Да, давайте назовем вещи своими именами. Северный Кавказ, по крайней мере его часть, именно Чечня, пытается существовать вне пределах целого ряда привычных для нас конструкций, правовых…

Аббясов: Ну, в конституционном…

Эггерт: Вы знаете, у меня лично возникают вопросы и насчет конституционного поля. И вот мне кажется, Сергей, я скажу, Сергей вот этим своим «ну и пусть это будет»…

Бунтман: Нет-нет-нет.

Эггерт: На мой взгляд это провокация сепаратизма, который начинается с мелких вещей, связанных с идентичностью.

Бунтман: Нет, наоборот, вот когда была идея предоставить регионам право решать, в нашем регионе, давайте мы посчитаем, у нас преобладающее мусульманское население, у нас будут разрешать хиджабы в школе, а вот здесь не мусульманское население — не будут разрешать. Это как раз путь к очень важному социальному сепаратизму, это очень важно. Мы не там боремся. И вот то, что происходит в республиках Северного Кавказа, и конкретно, например, в Чеченской Республике, которая идет абсолютно поперек Конституции, оно происходит не в той точке, где носят хиджабы в школе. Это не та точка, это неправильно выбранная точка борьбы какой-то, борьбы против сепаратизма, например. Это неправильная, это искусственная точка, где усугубляют…

Эггерт: А какая будет правильной?

Бунтман: А правильная точка — по конкретным вещам требовать соблюдение Конституции, в правах человека, в том же самом разнообразии, требовать подчиненности полиции обществу, а не общества полиции и так далее, и тому подобное, будто ты не знаешь.

Горин: Кстати, вдруг вспомнили, совершенно справедливое опасение — это разделение детей в школе по внешнему признаку: вот эта будет, значит, девочка в хиджабе, поскольку девочка может быть в хиджабе, а эта вот иначе. Мы выступали категорически против той формы, в которой это было сделано при ведении основ религиозной культуры, или как она там называлась, в школах, именно потому, что ребенок не может, один иудей в классе сказать: «А я не хочу учить основы православной культуры». А если скажет, то это точка разделения в классе.

Ну извините, кто с этим пришел? С этим пришло государство. То есть вдруг сейчас государство вспомнило, что оно не хочет разделять детей по внешнему виду, оно же, которое десятилетиями навязывает это разделение по религиозному принципу, вопреки всей логике и вопреки, кстати, существующему результату, когда большинство родителей выбирает основы светской культуры, основы светской этики и так далее. Поэтому это лицемерие. Лицемерие очень свойственно нашему законодателю. Поэтому когда вы говорите откровенно, это вопрос политический, то есть политически какая-то группа населения подвергается дискриминации, потому что, видите ли, народ его боится.

Эггерт: Ну, подождите. Вот французы, пусть жесткие меры, но они приняли такое решение — слушайте, давайте, вот мы никогда не придем к согласию на этот счет, вот давайте все, верующие, неважно, христиане, мусульмане, иудеи и так далее, вот они все откажутся от религиозной символики.

Горин: Не откажутся. Произойдет геттоизация. Иудеи будут отдавать своих детей икслючительно в иудейские школы, мусульмане…

Эггерт: Ну не у всех это получится, не у всех есть деньги.

Горин: Получится, и получится по-настоящему разделенное общество.

Уминский: Так и будет.

Бунтман: Это очень большая ошибка. Я прошу прощения, отец Алексий, здесь просто раз заговорили о Франции, это очень большая ошибка. Вот вы знаете, что произошло в августе 2016 года? В Нормандии двое, простите меня, балбесов убили, зарезали священника прямо в церкви. Этот отец Амель, он был убит, и после этого… Я как раз, не то слово, что посчастливилось, но я был в это время в этих регионах.

И я был в Бретани, я был в Кемпере на гигантской совершенно службе поминовения в большом соборе, службе поминовения отца Жака Амеля. Туда пришли, как и во многих, туда, к этой церкви, пришли мусульмане, пришли какие-то вот те самые, которых Константин Эггерт описывал, карикатурные французские атеисты, вольнодумцы, леваки и прочие маоисты, пришли все. Это была гигантская совершенно акция, и после этого была написана книга отцом Франсуа Эве, как раз о том, что светское общество Франции абсолютно сейчас уходит от понимания религиозного элемента в светском обществе, религиозного элемента не как элемента разделения, а как солидарности.

Эггерт: Это отдельная история про то, что люди просто во многих западных обществах по понятным причина — секуляризация, революция нравов шестидесятых годов — люди просто перестали даже понимать религиозный язык.

Уминский: Что значит, они перестали? Они понимают этот религиозный язык гораздо лучше, чем в России, потому что этот религиозный язык у них в культуре все-таки разлит. А здесь, на этой русской земле, он вытравлен просто дустом.

Эггерт: Отец Алексий, что вы говорите? Ну пойдите в Национальную галерею в Лондоне, где угодно, стоят люди перед христианскими сюжетами, говорят: «Кто это?». Ну о чем вы говорите?

Уминский: Костя, недавно вы говорили о фильме «Молодой папа». Да? Ясно, что фильм снимали люди совершенно светского сознания. Они блестяще понимают темы, на которые они говорят, блестяще. Тут просто я выступил экспертом в одном сериале, псевдоисторическом, где меня попросили, там XVIII век, религиозная тема. Слушайте, мама родная. Вот человек, который пишет о священнике, о каких-то религиозных обрядах, он не удосужился даже просто Википедию посмотреть. Он такую несет околесицу, что журнал «Крокодил» шестидесятых годов гораздо более точно мог говорить о религии, понимаете. То есть люди вообще ничего не понимают, люди вообще лишены этого языка, понятийного аппарата, абсолютно ничего не понимают. Поэтому когда мы говорим…

Эггерт: А что, будет понятийный аппарат, и все перестанут бояться хиджабов, крестов, крестоносцев и чего-то еще?

Уминский: Я не уверен в том, что мы вообще способны сейчас этот уровень религиозной культуры всего общества каким-то образом поднимать, специальными даже уроками религии в школе и так далее. Но если в школе будет появляться мальчик в кипе или девочка в хиджабе, или мальчик православный, который будет креститься перед едой, не стесняться своей молитвы, и он не будет затюкан, он не будет выгнан, он не будет лишен на это права, эта религиозная культура будет распространяться через эту дружбу детей, через какое-то взаимное общение, просто через понимание, а кто ты, что ты, а почему это у тебя, понимаете. Мы лишаем этой возможности.

Аббясов: Согласен. Я продолжил бы мысль отца Алексия. Здесь на самом деле, даже у меня сын учился когда в четвертом классе, выбрал предмет, он пришел и говорит, вот что мы будем выбирать? Я говорю: «Выбери основы наших традиционных религий». В течение вот этого курса он прошел, и ему нужно было защитить презентацию свою. И ему преподаватель посоветовал выбрать праздники иудейской культуры. Он прекрасно описал, я ему где-то помог, мы посмотрели, изучили, проконсультировались, и он, как минимум, сейчас я рад тому, что он сможет поздравить наших уважаемых братьев иудеев или православных с правильным праздником и понять, что несет этот праздник.

Горин: Основы религиозной культуры — мы все только «за».

Эггерт: Какие вы все хорошие, мне хочется просто воспарить к небесам, но Сережа, после того, как была эта служба, и после того, как в Копенгагене приходили мусульмане, ну все равно это же не примирило общество, все равно и этот страх, и это желание — пусть будет радикальная светскость, но только к нам не бегут…

Бунтман: Костя, а кто сказал, что общество может примириться из-за одной акции, из-за одного порыва? Что когда выходит миллионная демонстрация после, прости господи, Charlie Hebdo, что это примирит всех? Это порыв, есть такое, кстати говоря, и французский такой уличный порыв достаточно мимолетной солидарности. Это все капелька за капелькой остается. И вот то, что мы говорили, когда вдруг начинается дискуссия об основах разных религиозных культур в школе, и говорят: «Да вы что! Это только в старших классах должны изучать». Почему? Я считаю, что вообще представление друг о друге, что гораздо важнее, о чем вы говорите сейчас, гораздо важнее.

С этого вообще должно начинаться обучение в школе. Очень многие дети приходят в социум только в первый или в подготовительный класс, и они, когда видят, это же счастье, когда у них, простите, живой, настоящий мальчик иудей и живая, настоящая девочка в хиджабе, это же можно. И учитель должен, обязан этим пользоваться. Дети злые, особенно запущенные дети, все непонятное вызывает или страх, или насмешку. Но когда объяснит в каком-нибудь, прости меня, Костя, приторном американском фильме, мальчик объяснит всем остальным, что такое Ханука, и почему это отмечают, и все в классе смотрят, соберутся и смотрят.

Эггерт: Смотрят, зажгут свечи. Да.

Бунтман: Да, зажгут свечи. Как вот в том же разорванном Берлине будут рядом стоять, когда декабрь, будет понятно, что здесь разные люди разное празднуют, но мы все в одном обществе. Это никакая не сладостная карамелька, которую мы будем до приторности обсасывать, ничего подобного. Это очень тяжелые, но совершенно необходимые шаги, и в школе тоже. Для того, чтобы мы понимали друг друга хоть чуть-чуть.

Эггерт: Ну что же, на эту тему можно говорить еще долго, но время у нас в эфире ограничено. Огромное спасибо отцу Алексию Уминскому, Сергею Бунтману, Рушану Хазрату Аббясову и Боруху Горину. Я бы сказал, немножко мне, я сегодня играл роль атеиста и радикального французского левака. Всем счастливо. Это была программа «Трудно быть с Богом» на телеканале Дождь. Обязательно до встречи.