Сторонники Путина станут участниками протеста уже скоро: экономика их заставит

27/09/2013 - 13:47 (по МСК) Павел Лобков

Павел Лобков обсудил с обозревателем портала Slon.ru Андреем Громовым, почему политический протест в современной России уже стал обычным делом, а социальный только начинает формироваться. 

Лобков: В свей колонке вы задаетесь вопросом, где же грань социального протеста, где же тот болевой порог, после которого начинаются не массовые или массовые протесты. Например, реформа Академии наук не вышла из рамок ведомственного протеста, то есть протестовали те люди, которым это положено по штату. Сегодняшний протест вокруг ареста фотографа Дениса Синякова тоже, в основном, ограничивается профессиональной средой. Андрей, можно ли построить некую формулу, по которой будет понятно: есть событие, вызывает ли оно массовый протест или не массовый? Приведу пример: в 2005 году, монетизация льгот зубаровская, первые массовые протесты путинской эпохи. Ни отмена губернаторских выборов, даже дело ЮКОСа не вызвало массовых протестов по всей стране, а тут в каждом городе. Что является болевым порогом, как он меняется?

Громов: Во-первых, хорошо, что вы вспомнили про 2005 год. Это первый и, возможно, последний массовый протест с такой массовостью. Потом через год начались протесты против реформы ЖКХ, в общей сложности они были тоже довольно массовыми, но они были растянуты на два года. Это все равно были протесты такие, когда в нескольких городах собралось по несколько тысяч, а так это были массовые пикеты, организованные то коммунистами, то общественными организациями, то стихийно. Одна волна протеста 2005-2007 год – это начавшаяся монетизация льгот, закончившаяся протестом против реформы ЖКХ. При этом я хочу сказать, что реформа ЖКХ была, в основном, в Москве, не было протестов против реформы ЖКХ практически, коммунисты пару раз собирали полуфиктивные собрания. Реформа ЖКХ очень сильно затронула тогда… Квартплаты выросли в два-в три раза, особенно в регионах. В какой-то момент в регионах квартплаты были едва ли не выше средней зарплаты в этих регионах.

Лобков: Это, в основном, регионы с дефицитным бюджетом, у которых, в отличие от московского правительства, нет возможности спонсировать…

Громов: Да, до сих пор в Москве, несмотря на самый высокий уровень жизни, гораздо больше зарплата, чем в регионах, в Москве до сих пор плата ЖКХ не самая высокая в стране, даже близко не самая высокая.

Лобков: После 2011 года протесты приняли массовый характер, потому что прорвало после 5 декабря 2011 года.

Громов: Моя мысль – есть принципиальная разница между политическим и социальным протестом  в нашей российской ситуации. В нормальной ситуации эта разница легко переходящая, в нашей ситуации она очень значима. Как раз, отвечая на ваш вопрос, я хочу сказать, что граница такая – никакой протест не выйдет за рамки социальной группы. Протест против монетизации льгот очень еще тогда с остаточными явлениями 90-ых вышел за эти рамки.

Лобков: Да, молодежи там не было.

Громов: Именно. Ровно как и протесты против реформы ЖКХ, вроде бы это касалось всех, но все равно вышли, например, квартиросъемщики, которых очень много, не вышли только владельцы квартир. В России есть вообще некая принципиальная особенность – реальный социальный протест, я не говорю про политический, политический, во-первых, он отделен от социального. Когда мы выходим на Болотную, мы не защищаем свои социальные права.

Лобков: Там были попытки. Удальцов, из движения «Солидарность» выходили с социальными лозунгами, но они не пользовались популярностью.

Громов: В том-то и дело. Одна из важных тем для анализа – это разобраться в этом. Я начинаю этот разговор. Одна из моих целей – начать разговор, разобраться в технологиях социального протеста, когда они возникают. Так вот одна из моих мыслей – это то, что социальный протест в России действительно завязан на этой группе, и даже то, что представители РАН не вышли за эти рамки, но они для себя сделали очень много. Многие социальные группы не выходят протестовать…

Лобков: Учителя очень многие боятся, там же твой начальник. Не боятся в критических ситуациях, не боятся в Пикалево, когда уже дальше ехать некуда.

Громов: Совершенно верно. Я просто замкну историю. У нас есть три типа протеста, друг с другом плохо связанные: политический, национальный – Кондопога…

Лобков: Пугачев.

Громов: Пугачев и социальный протест. Политический и социальный как-то связаны более-менее, хотя они, скорее, противоречат часто друг другу. Манежная  история, когда спартаковского болельщика убили. Политические требования минимальные прорываются, но тут же сами затухают. У нас есть три разных протеста, которые не переходят друг в друга, но самый опасный для власти, это моя идея, это социальный протест. Потому что основная масса, на которой основана путинская стабильность – то самое путинское большинство, оно не задействовано в первых двух протестах и не будет. Но с большой вероятностью, особенно в ближайшее время, это мой прогноз, будут затронуты коренные их интересы. Маленькая история с РАН – это начало  или прообраз большой истории.

Лобков: Каким образом интересы, условно говоря, квалифицированных рабочих, бюджетников, военных, правоохранителей, которые составляют костяк путинского большинства, пенсионеров, работников госпредприятий могут быть затронуты? Ведь мы не видим, 13% налог остается, если бы его сделали прогрессивным, начиная с 30 тысяч рублей в месяц, человек бы платил 25% налога, вот тогда все бы выползло.

Громов: А я думаю, что как раз эта группа экономически активная наименее… Еще очень важно понимать, что в России есть, при Путине это стабилизировалось, две разные социальные группы глобальные – это экономически активное население и экономически пассивное население. Одна группа, для которых важны налоги… Если возвращаться в 90-ые, что делали люди в советское время? Они просто ходили на работу. Пришли 90-ые, огромная часть населения продолжала просто ходить на работу, только им теперь уже там не платили деньги или платили какие-то невероятно маленькие, задолженности по зарплате достигали годов, но люди все равно ходили. Потому что эта привычка к социальной пассивности, я же хожу на работу, это же не тунеядство. В это время какие-то люди начинали думать: как так, надо зарабатывать, и они втягивались в экономически активную жизнь. И 90-ые – это процесс, в том числе процесс перехода от массовой социальной пассивности, экономической пассивности к некоторой…

Лобков: Давайте все-таки перейдем к сегодняшнему дню. Насколько среди путинского электората много экономически активных людей? Как я понимаю, достаточно много, потому что это множество мелких предпринимателей, это множество посредников каких-то, мелких производителей.

Громов: Во-первых, у нас мелких предприятий вообще не так много, и с каждым годом их становится меньше. Предприятия организуются больше и больше, но это, в основном, фирмы-однодневки. Реальное количество предприятий с каждым годом уменьшается. По разным исследованиям, за 5 лет оно уменьшилось в разы. Это тоже важный фактор, экономически активное  население может на каком-то этапе поддерживать Путина, но потом оно либо перестает быть экономически активным, и оно где-то оседает, либо они переходит… На Болотной было много людей, которые еще несколько лет назад поддерживали Путина. Понятно же, что это динамичный процесс. Я уверен, я могу ошибаться, но я уверен, что путинский режим не очень заботится об экономически активном населении, его опора и та база, которую он боится потерять…

Лобков: Наемный работник.

Громов: Бюджет, социально пассивная группа.

Лобков: Тогда откуда ждать социального протеста, если сверхдоходы от нефти поступают на бюджетников и на правоохранителей, они довольны? Откуда ждать социальный протест, если только из каких-то мест какой-то олигарх запустил просто хозяйство, потому что у олигархов много дел, как у Пикалева или Богословский завод, у Дерипаски очень хорошо получается…

Громов: Это легко решается.

Лобков: Это решается точечно, инъекциями, народ помогает Дерипаске.

Громов: Моя мысль такая…

Лобков: Откуда взяться массовому протесту? Что должно случиться? Идет пенсионная реформа, а это всех касается – и экономически активных, и экономически пассивных. Пенсионные деньги на ВЭБе придержали на неопределенный срок, тем самым, пойдя против собственного решения о том, что с этого года можно класть накопительную часть в частные пенсионные фонды, иметь там большие проценты, чем этот жалкий процент в год в ВЭБе. А потом сказать: нет, нам нужно придержать в ВЭБе, пусть они немножко на государство поработают. Вполне была бы в Испании или в Италии тема для выхода на улицу.

Громов: Да. В России ни в коем случае. Опять же, основная масса населения не воспринимает эти деньги пенсионные как какие-то деньги, которые где-то работают на них. Вопрос, сколько им платят пенсии, опять же это особенность некого сознания. Другое дело, что все-таки экономическая ситуация, ведь с Академией наук можно было тоже ничего не делать. Зачем они это сделали? Они затронули не массово, но какую-то группу людей, которые хотя бы как мухи будут жужжать, и это будет неприятно. Неприятностей доставили много.

Лобков: Тем более, что люди известные.

Громов: Да. Но приходится что-то делать, приходится делать что-то по двум причинам. Во-первых, экономическая ситуация сейчас не очень хорошая, мягко говоря, даже при этой высокой, запредельной цене на нефть, которая рискует упасть, потому что все экономические предпосылки высокой цены на нефть, в общем, уже не так, очевидно, работают. Китай, которыю держал высокую цену на нефть, там сейчас начинается процесс, похожий на рецессию.

Лобков: Смотрите, Путин последовательно отказывается от своих предвыборных принципов, этих знаменитых статей социальных, за которые он высекал правительство в течение последнего года. Помните это знаменитое: «Не знаю, кто из вас плохо работает – губернатор или правительство», речь шла об этих статьях. И тут урезание пенсионных норм, введение социального энергопакета, а уже в четырех регионах это есть, вы можете взять сколько-то энергии за нормальную сумму, а потом будете переплачивать, это размораживание тарифов для граждан, при заморозке тарифов для предприятий, прежде всего, госпредприятий, которые эту энергию берут, алюминий всякий больше берут, чем граждане. Вот неужели этого недостаточно, чтобы сформировался какой-то настрой в партии? Коммунисты, «Справедливая Россия», некое движение за социальные права, которое объединило бы, не знаю, 20 лозунгов вменяемых, внятных, выделило бы их и организовало социальный протест? Почему это не происходит?

Громов: Во-первых, этого не происходит, потому что политический режим в стране… Вообще, что умеет делать власть очень хорошо? Она умеет это все дело локализовать, то есть она умеет этому не дать ход. В политической системе России это очень трудно сделать, а если это кому-то удается, то его очень легко запугать, перекупить. На самом деле, всю вторую половину нулевых, начиная от националистических ростков, кончая партией автолюбителей, любые такие социально-значимые… их же тут же потом перекупают, с ними работают. С этим работают, чтобы этого не возникло, и вообще это трудно сделать чисто политически, так это еще, когда у тебя это получается, ты тут же получаешь кучу предложений, от которых чаще всего не можешь отказаться.

Также по теме
    Другие выпуски