Сергей Соловьев – Ксении Собчак: «Голливудское кино – великое. Его нужно пропагандировать. А мы его треплем, как девку у вокзала!»

01/10/2014 - 23:18 (по МСК) Ксения Собчак

Российский кинорежиссёр, сценарист и продюсер Сергей Соловьев рассказал Ксении Собчак о том, почему у него начались проблемы с финансированием, о чем он думал, когда снимал «Ассу», и почему считает себя в политическом смысле ненадежным человеком.

Собчак: Мы часто обсуждаем с друзьями, какие фильмы являются эпохальными, фильмы, отражающие эпоху. «Покровские ворота», наверное, отражают 50-ые, «Ирония судьбы» отражает 70-80-ые. Ваш фильм, я имею в виду «Асса», отражает настроение целой эпохи 80-х годов. Сейчас, пересматривая этот фильм, я его очень люблю, я понимаю, что он не просто отражает 80-ые, он говорит очень много о нашем сегодняшнем дне. Тот же мальчик Бананан в виде креативного класса, и те же чиновники и бандиты, и та же драма, и даже место действия пророческое, а именно Ялта и Крым. Как вы сами считаете, насколько сейчас, спустя несколько десятилетий, этот фильм актуален для современной России, именно ваша первая часть «Асса»?

Соловьев: Спасибо, во-первых, за добрые слова про картину. Я очень сложно отношусь к этой картине, это ясно, потому что я ее делал. Самое главное, когда останавливали ГАИ: «Это вы тот, который сняли «Ассу»?», была глубокая обида, потому что кроме «Ассы», я еще много чего сделал.

Собчак: Это я знаю.

Соловьев: Что-то в театре. Поэтому была какая-то обида. Тем не менее, я «Ассе» чрезвычайно благодарен. Во-первых, чрезвычайно благодарен за удачу, потому что собственную удачу и удачу других нужно обязательно ценить, иначе она отвернется вообще. Поэтому я очень признателен «Ассе» и тому, что произошло во время нее. Но у меня есть свои внутренние, это не претензии, свои внутренние… не знаю, как сказать.

Собчак: Что вы имеете в виду?

Соловьев: Я могу сказать, что я имею в виду. Эта декларативная романтика грядущих времен, в частности в песне «Перемен, хотим перемен». Я был на этой съемке. Там, где снимали, мне делать было нечего, потому что мы все отрепетировали, все было нормально. Я в толпе стоял, 10 тысяч человек стояло. Мне тоже дали коробок со спичками, я тоже махал: «Перемен, хочу перемен». Как говорил когда-то Спиваков, играю с таким вдохновением, что даже носки вспотели. Я махал, что даже носки вспотели. По прошествии времен некоторых, я не могу не сказать то, что все кричали «Перемен!», и могу точно сказать, что ни один из этой толпы, который кричал, плакал, требовал перемен, не хотел тех перемен, которые произошли. Ни один. Все хотели каких-то перемен, каких-то.

Собчак: Но не знали каких.

Соловьев: Не знали каких. И в связи с тем, что времена двигаются, и жизнь преображается, я все больше и больше склоняюсь к мысли, что, требуя перемен, надо соображать каких именно. Там этого не было.

Собчак: Но в самом фильме идея о том, какие это перемены, точно была.

Соловьев: Как бы такая, понимаете, ну можно сказать, что была. Но на самом деле я чудесно помню, чем была занята моя голова, когда я снимал «Ассу», - черт знает чем. А что по-настоящему на меня тогда произвело огромнейшее впечатление, вы меня спросили про актуальность, в чем актуальность, актуальность – это эстетическое путешествие. Вот для меня это было эстетическое путешествие. Когда я написал сценарий, я вообще не знал, кто там будет петь и танцевать. У меня хорошие отношения с Аллой Борисовной Пугачевой, у меня даже мысль была, что нужно ей позвонить, чтобы она мне подарила что-то из песен. Ну в маразме, в полном я был маразме.

И вдруг мне один человек сказал: «Поезжай в Питер, там такие сейчас замечательные ребята, поют, танцуют. Ты обалдеешь, ошалеешь». И я поехал. И первый, на кого я наткнулся, был «Африка», потом «Африка» познакомил меня с Гребенщиковым, Гребенщиков познакомил меня с Цоем. Пошло и поехало, пошло-поехало. И я попал в этот совершенно ошеломительно прекрасный водоворот эстетических впечатлений. Когда мне потом говорили: «Как ты тонко чувствовал наступающие тектонические»…

Собчак: Ну это правда, это абсолютно такая история про время, не про любовь, не про Бананана, а про время.

Соловьев: Очень может быть, я не против, возможно. Я это ощущал, но хорошо, пусть оно меняется так или эдак. Но то, что делал Тимур Новиков, на меня производило такое впечатление, что тектонические перемены рядом с Тимуром были такие, ну тектонические и тектонические.

Собчак: Я смотрела и первую часть, и вторую, которую вы сняли не так давно сравнительно с первой. Удивительное это ощущение того, что,  как ни странно, «Асса» первая оказалась в сегодняшней политической ситуации России, экономической и так далее более актуальна, как некий образ времени, чем даже  «Асса» вторая, которая снята как бы гораздо позже и призвана, в том числе, как любое кино, наверное, почувствовать современную реальность. Но ваш первый этот фильм оказался спустя столько лет, десятилетий более актуальным. Или вы это так не ощущаете?

Соловьев: Нет, я так не ощущаю. Конечно, нет. Я люблю «Ассу» первую, она мне очень нравится как какое-то ностальгическое воспоминание ранней…

Собчак: Мне так нравится как образ. Я, как человек, который мыслит журналистски, я мыслю большими мазками. История того, что был Сергей Бугаев, мальчик Бананан, я его очень хорошо знаю по Питеру, он жил на соседней улице. Он олицетворял целую эпоху свободы, распахнутости, новых ценностей, альтернативщик такой. И вот его судьба, она ровно продолжает этот фильм. Сергей Бугаев «Африка» - близкий к Кремлю человек, делающий государственные выставки, серьезный художник, выступающий с государственными программами, ведущий дружбу в свое время с Владиславом Юрьевичем Сурковым. Вот этот путь от абсолютного альтернативщика до искусного царедворца прошел, наверное, с тысячами других людей, с тысячью другой молодежью, которая так же шла от перемен к позиции консерватизма, государственничества и так далее. Вы так на это никогда не смотрели?

Соловьев: Нет. Я его даже с этой стороны и не знаю.

Собчак: Вы не знаете об этом?

Соловьев: Ну как? Я слышал об этом, что нет, я ему руки не подам, ноги не подам.

Собчак: Это вы от кого слышали? Это кто так говорит?

Соловьев: Неважно. «Ты знаешь, он такое там творит…», я с интересом слушаю. Но сам я, когда с «Африкой» встречаюсь, что бывает, к сожалению, редко, я с ним на эти темы никогда не разговариваю, потому что есть огромное количество шикарных вещей… Вот вышла книга, например, сейчас в Питере, причем мне ее подарил какой-то человек, подошел в гастрономии в Питере и говорит: «Я бы вам хотел сделать подарок», и вытащил роскошный том из какой-то сумки, он назывался «Удар кисти». И вот эти картины, которые мы на премьеру первой «Ассы» собирали где-то в милиции, нам подавали под расписку, в каких-то подвалах, в каких-то помойках, они там все собраны в этом томине. Прекрасно напечатанный.

Мне было такое ощущение, знаете, отлетел от тех времен и вдруг увидел это как бы из космоса в замечательном совершенно виде. Такого рода вещи и составляют предмет наших редких общений с тем же «Африкой». Я не то что хочу его защитить, выгородить, у меня нет суждения, потому что для того, чтобы иметь суждение, нужно быть замороченным в эту историю.

Собчак: Это правда, вы не заморочены.

Соловьев: Обязательно нужно заморочиться, а я не заморочен в этой истории. А в том, что я говорю о Тимуре Новикове, о его квартире, вы не представляете себе дом напротив КГБ в Питере, напротив Большого дома, где они жили с Тимуром Новиковым. Она у меня снята в «Ассе», где кирпичом по голове бьют. Она сама по себе эта квартира, я ее никогда не забуду. Я могу забыть все перипетии, все ситуации, которые были в «Ассе», сюжет могу забыть, но квартиру эту не забуду. Вот эта вытянутая кишка, которая упирается в маленький-маленький квадратик, сортир с сорванной дверью, и сортир на половинку покрашен синим, на половинку белым, и такой унитаз, течет там что-то из него. В каждую комнату заходишь, а в этой бадяге, которая была выселена, жил «Африка» и Тимур Новиков. В каждой комнате, куда ты заходишь, висит на стене огромное, шикарнейшее полотно Тимура, и освещено оно такой аптечной лампой. В каждой комнате эти аптечные лампы. Я сейчас рассказываю, и на меня это производит впечатление. Я еще раз говорю, что у меня нет никакой концепции, я вообще сейчас самый главный антиконцептуалист, который есть.

Собчак: Это действительно так, но сможет ли у вас это так долго получаться? Я вам открою маленькую тайну. Когда мы готовимся к любой программе, не только к вашему приходу, редактор, который собирает информацию, у нас есть такой профессиональный сленг, она про человека говорит: «Он чистый» или «Он в этом смысле запачкался». Это значит в нашем сленге, что когда человек приходит: «Слушайте, проверила Соловьева – он чистый», это значит, что вы не были замечены в том, чтобы подписывать какие-то странные письма в поддержку Крыма, кого-то еще. Она пришла и говорит: «Удивительно, такой большой человек, Народный артист, при любой власти был почитаемый и абсолютно чистый».

В связи с этим у меня к вам вопрос. Как это вам в наше непростое время удается? Мне кажется, что мы живем сейчас в такой эпохе, когда любого крупного творческого деятеля стараются привлечь на какую-то политическую платформу, на какую-то сторону, прежде всего, государственную. Как вам удалось избежать подписания каких-либо писем, петиций за Ходорковского – против Ходорковского, за Крым – против Крыма? Каким образов вам удается от этого уходить? Я ведь уверена, что вам звонили тысячу раз.

Соловьев: Как-то они сейчас уже не особенно звонят, то есть я какой-то ненадежный. Я ненадежный в том смысле, что я говорю: «Ну да, там князь Потемкин. Я, конечно, за князя Потемкина, он сделал колоссальные усилия», и увязает разговор на первых четырех фразах. Они понимают, что я ненадежный.

Собчак: Подождите. Как вам удается так отбрыкиваться от всего этого?

Соловьев: А я не отбрыкиваюсь, я просто говорю: «Если хотите знать мое лично мнение, но к общественному резонансу вокруг моего личного мнения ну я не готов совершенно». Его тогда нужно общественно защищать это мнение, ну не готов, совершенно не готов, потому что меня интересует другое вообще в принципе в этой жизни.

Собчак: Мне кажется, что сейчас существует такой острый политический момент последние несколько лет, что все равно людей как бы вынуждают занять некую позицию. Я вам приведу пример, у меня не так давно в гостях был режиссер Алексей Учитель. Мы, в том числе, говорили про письмо, где стоит его подпись за присоединение Крыма к нашему президенту. И он публично рассказывал, что он не ставил свою подпись, а просто ему позвонили, спросили его мнение, он сказал: «Ну в принципе мне это, наверное, интересно и симпатично, но я не хочу ничего подписывать. Вы мне пришлите посмотреть». Он говорит: «На следующий день выходит письмо с моей подписью. Мне  что после этого делать? Устраивать скандал Мединскому или ходить жаловаться?». Вот в прямом эфире он мне это рассказывал. Странно, что вас это обошло. Многих же людей особо не спрашивают сейчас, просто ставят его подпись – и все. Почему с вами так не поступают – боятся скандала?

Соловьев: Как-то не пользуюсь я тем авторитетом, при котором за меня можно поставить подпись, ну нет у меня такого авторитета. На самом деле, чем больше времени проходит, тем меньше у меня есть желания выразить какую-то общественно-полезную мысль, потому что я не знаю, какая мысль общественно-полезная, а какая – общественно-бесполезная. Я искренне не знаю, не то чтобы я прячусь или хитрю. У меня, правда, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Ну что делать? Я действительно очень многого не понимаю. Кстати, чем больше времени проходит в этой жизни, тем меньше я понимаю. Михаил Михайлович Жванецкий, умница, мне говорил: «Старость – не для слабаков. Сережа, не для слабаков». И я жду этой мудрости, а она все не приходит и не приходит.

Приходят все менее и менее концептуальные идеи. Я вот думаю: ну что мне по-настоящему нравилось, когда хочется высказать какую-то концепцию, например, против посадки лип, потому что липы… Кто-то мне недавно с дикой страстью говорил: «Если мы не освободим Москву от лип!», - «А почему от лип?», - «А там этот пух. Ты не представляешь, он же заходит через ноздри, потом он попадет в бронхи». И я думаю: черт его знает, ну не могу я за это. Я думаю: ну что мне нравилось по-настоящему. Мне нравилось несколько картин в жизни, картинок таких, которые приходили в голову и начинали с тобой…

Собчак: Мы имеете в виду художественных картин?

Соловьев: Нет.

Собчак: Образов.

Соловьев: Таких картиночек, я даже их образом не могу назвать. Картиночки. И они начинали маниакально-депрессивный психоз вызывать.

Собчак: А что это за картинки?

Соловьев: Каждый раз разные.

Собчак: Например?

Соловьев: Например, расчлененная на части Анна Каренина.

Собчак: Ничего себе! Неожиданно это было. То есть у вас перед глазами была эта сцена?

Соловьев: Ну я читал много раз это художественное произведение.

Собчак: Вы себе прям, как в программе НТВ «Чрезвычайное происшествие», представляли это тело?

Соловьев: Никакого отношения к НТВ. Я думаю: ну они же приехали на станцию, и что они там нашли. И ты начинаешь увязать, и все остальное, Анна Каренина привязана к этой истории. Мне говорили: «Отрежь! Ты чего вообще? Это светлое произведение, мы его к женскому дню покажем, к 8-му марта. Ты что одурел? Ну вырежи». Даже участники этих съемок говорили: «Не надо, нужно отрезать». Маниакально-депрессивный психоз. Вот сейчас у меня тоже психоз.

У меня иногда спрашивают: «Вот литература, прекрасная русская литература. Что вам приходит на ум, когда…». Я думаю: ну что мне приходит на ум – всегда одно и то же стихотворение шпаликовское вот последние несколько лет. «Мертвец играл на дудочке, по городу гулял, и незнакомой дурочке он руку предлагал. А дурочка, как Золушка, ему в глаза глядит, он говорит о золоте, о славе говорит. Мертвец, певец и умница, его слова просты — пусты ночные улицы, и площади пусты». Мне больше, ну правда, ничего не надо. Ну правда, не надо.

Собчак: Я вам верю. 

Другие выпуски