Николай Цискаридзе в СОБЧАК ЖИВЬЕМ

Собчак: Сегодня у нас  в гостях народный артист Николай Цискаридзе.  У вас много званий, народный артист России, наверное, самое почетное для вас?

Цискаридзе: Для меня то, что я могу называться русским артистом, - это самое почетное.

Собчак: Самое большое завоевание для вас, это что?

Цискаридзе: Наверное, то, что когда ты выходишь на сцену с фамилией Иванов или Петров, это очень легко запомнить. А когда выходишь с фамилией на самой простой для произношения, когда едешь в общественном транспорте и люди четко, грамотно произносят твою фамилию, это, наверное, большое завоевание, значит, ты чем-то им запомнился. Это не просто  в нынешнее время, когда такое количество каналов, интернет.

Собчак: Все-таки в памяти людей вы хотели бы остаться как великий танцовщик, не как великий менеджер.

Цискаридзе: Я не могу сказать, что хотел бы остаться как что-то «великий». Я задумывался об этом.  У меня был период в жизни, когда я не знал, выживу я или нет, была травма. Когда я понял, что завтра может не настать, я начал себе задавать такие философские вопросы. Когда мне было около 30 лет, я понял такую вещь, что я стал оценивать большой путь, который я тогда прошел, я понял, что мне не стыдно за то, что я делал на сцене. Я считаю, что если в итоге тебе не стыдно за то, что ты делал в профессии, в жизни, то это определенное завоевание. Сейчас удастся ли кому-то остаться великим в чем-то неизвестно. Я преподаю юношам и девушкам, которые вдвое младше меня. Когда я им говорю о каких-то фильмах, мультфильмах, книгах, я понимаю, что они из другой эпохи. Они не слышали ни одного этого имени, потому что они живут в другой реальности.

Собчак: Это плохо? У них же своя реальность.

Цискаридзе: Я не говорю, что плохо. Я оцениваю, что отсеивается, а что остается. Сейчас вообще чтобы что-то осталось, это фантастика.

Собчак: Мне кажется, что 40 лет – это рубеж для артиста, особенно для танцовщика, когда статус начинает меняться. Понятно, что независимо от того, какие достижения были до этого, начинает меняться статус, надо либо уходить полностью в преподавание, либо в постановки. Вы в чем видите свое продолжение?

Цискаридзе: Я уже преподаю 7 лет официально в Большом театре, я преподаю почти с самого начала, как я стал артистом балета. Мой школьный педагог, заметив во мне эти способности, стал меня учить. Мой театральный педагог первые дни нашего знакомства, когда мне было 18, сказала, Колька, надо готовиться к пенсии. Это было 21 год назад. Меня приготовили к этому моменту,  у меня нет страха, что я остался без профессии. Другое дело, что сложно воспринять, когда к тебе меняется отношение, что ты стоишь не в центре сцены, а  за кулисами. Я к этому давно готов, я от многих ролей сам стал потихоньку отказываться, понимая, что мне это либо уже неинтересно, либо я это не могу танцевать, как Николай Цискаридзе 5 лет назад.

Собчак: А вы хотите ставить?

Цискаридзе: Нет, во мне нет этих способностей. Я могу сделать версию любого классического балета, расшифровать любые записи. Я восстанавливал то, что было уже поставлено. Другое дело, что люди себя сразу начинают называть хореографами. Я считаю, что хореографом себя может называть тот, кто создает что-то оригинальное.

Собчак: Почему вы считаете, что в вас нет этого таланта?

Цискаридзе: Я просто очень хорошо понимаю в своей профессии, я никогда не беру на себя больше. Есть вещи, которые я поставил либо для себя, либо для своих учеников.

Собчак: То есть вы вторичны в этом?

Цискаридзе: Конечно. Это очень большое заблуждение премьеров балета в том, что они протанцевали 20 лет, а теперь он балетмейстер. Балетмейстером становятся в 12-13 лет. Это профессия, в которой ты должен постоянно что-то делать с молодости. Во мне этого не было.

Собчак: Не является таким же заблуждением, что, закончив свою карьеру на сцене, можно стать менеджером или художественным руководителем?

Цискаридзе: Совершенно нет, потому что когда меня много раз пытались соблазнить руководящим постом на периферии, в другом коллективе, я всегда говорил, нет, потому что это неэффективно, человек приедет со стороны, он должен сначала изучить людей, труппу. Человек должен три года входить в дела.

Собчак: Правильно ли я понимаю, что на сегодняшний день вы не стремитесь возглавить Большой театр?

Цискаридзе: Я говорю про руководящий пост. На Западе есть такая система. Когда они объявляют, что, допустим, в 15-м году у тебя заканчивается контракт руководителя, тебе в 13-ом уже дают человека, который 2 года принимает дела. В нашей стране этого нет, все происходит в одну секунду. Кого назначат, мы не знаем до последней секунды. Если я когда-то соглашусь этим заниматься, я соглашусь по одной причине – я знаю все, я знаю всех людей, которые в нем служат, я в этом театре вырос, я знаю все нужды.

Собчак: Нет сомнения. Вы сказали, соглашусь, или вы хотите? Это является для вас целью?

Цискаридзе: Цель тогда хороша, когда ты в состоянии оценить свои реальные возможности.

Собчак: Просто у меня такое ощущение, что вы как будто боитесь заявить о том, что да, я считаю, что у меня есть силы и желание возглавить, я буду к этому стремиться.

Цискаридзе: Я абсолютно не боюсь об этом заявить, просто я все время пытаюсь объяснить, что только потому что я понимаю, что здесь происходит, я знаю точно всех людей, я знаю их характеры. Для того, чтобы принести какую-то пользу, я бы возглавил Большой театр. Я просто прийти, сесть в руководящее кресло, это глупость, потому что это неэффективно, потому что модель, работающая в Большом театре, в любом другом меньшем театре неэффективна.

Собчак: Ваша последовательная критика Большого театра. Многие люди прослеживают в этом вашу борьбу за кресло.

Цискаридзе: Никогда критики Большого театра с моей стороны не было. У меня были конкретные факты, о которых я говорил, заявлял, говорил, что это безобразие, потому что это либо нарушение прав человека, либо нарушение прав артиста, либо нарушение трудового законодательства. Если ты почитаешь книги Плисецкой, Шаляпина, ты увидишь, что они говорили то же самое.

Собчак: Есть разница. Вы выступали, я смотрела многие ваши интервью, это еще выглядело яркими политическими заявлениями. Вы критиковали реконструкцию.

Цискаридзе: Это была не критика, а крик и помощи.

Собчак: Вы рассказывали, как все происходит, показывали занавески, справедливо ругали акустику.

Цискаридзе: Я никогда не показывал занавески.

Собчак: Я даже смотрела какое-то видео, вы ходили по залу.

Цискаридзе: Там не занавески были. Когда люди говорят о занавесках, это глупость. Я говорил о том, что мешает в моей профессии делать работу отлично. Покрытие пола, уровень наклона зала. В La Scala был скандал. Артисты, которым не нравился наклон пола, стали говорить, что у них болит спина, что они требуют прибавку к жалованью, они сорвали открытие сезона. Я заявлял такие вещи, с которыми я и мои коллеги сталкиваются каждый день. После открытия театра, после которого должны были улучшить наши условия, этого не произошло. То, как ты занимаешься у станка, не шейпинг, когда ты пошла для того, чтобы похудеть, это профессиональная работа.

Собчак: А письмо в вашу поддержку, как оно появилось? Марк Захаров, Олег Табаков.

Цискаридзе: Я не хочу это обсуждать.

Собчак: Но письмо это появилось.

Цискаридзе: А я причем тут?

Собчак: Кто был инициатором письма?

Цискаридзе: Я не хочу это обсуждать.

Собчак: Давай тогда поговорим о деятелях политики и бизнеса. Знакомы ли вы с главой Ростехнологий Сергеем Чемезовым?

Цискаридзе: Да, конечно. Не только с ним.

Собчак: Каким образом? Что вас объединило?

Цискаридзе: Я очень многих людей знаю из политики и бизнеса. Я не понимаю, почему это кого-то удивляет, потому что я как и все мои коллеги бываю в Кремле на всевозможных приемах, где очень часто сидел за столом с разными министрами, губернаторами, знаком очень много с кем. За последние 17 лет я танцевал практически все правительственные спектакли.

Собчак: Я этот вопрос задаю не просто так. Готовясь к программе, у меня появился такой инсайт, что именно Сергей Чемезов лоббирует ваши интересы в Большом театре.

Цискаридзе: Я такое не могу сказать.

Собчак: Он помогает вам каким-то образом?

Цискаридзе: Кроме того, что мы знакомы, нет.

Собчак: Вы благодарны ему за что-то?

Цискаридзе: За что можно быть благодарным, если ты с человеком просто общаешься?

Собчак: О чем вы разговариваете? Только о балете?

Цискаридзе: Почему о балете, в мире есть куча дел. Мы с тобой когда встречаемся, мы с тобой о балете разговариваем?

Собчак: Нет. Но я не Сергей Чемезов, к сожалению.

Цискаридзе: А почему ты именно о нем спрашиваешь?

Собчак: Потому что следующий мой вопрос, правда ли, что Сергей Чемезов был тем человеком, который познакомил вас с Голодец, и с ней в ее кабинете вы обсуждали…

Цискаридзе: Я никогда не был в здании Правительства нашей страны. Ты можешь посмотреть по журналу входящих и выходящих.

Собчак: Есть еще одна история, на которой я хочу остановиться. Она касается ухода из тетра Алексея Ратманского, когда на это место прочили вас или Геннадия Янина.

Цискаридзе: Геннадия никогда не прочили, потому что он занимал и при Алексее, и при следующем руководителе пост руководителя труппы. Это вторая должность. Никогда никто его не прочил.

Собчак: Я общалась перед интервью с людьми, связанными с тем скандалом. Все говорили, что были две кандидатуры – Николай Цискаридзе и Янин. На Янина тогда появился жуткий компромат.

Цискаридзе: Нет, это появилось через три года. Когда ушел Алексей Ратманский, был назначен Юрий Бурлак, он проработал 2,5 года.

Собчак: Я имею в виду, уже после этого момента было обсуждение, кого назначить, вас или Янина после Бурлаки. Ратманский был большая фигура…

Цискаридзе: Чем же она была большая? Мне интересно, чем Юра меньше фигура, чем Алексей.

Собчак: С моей точки зрения как журналиста, который не разбирается в деталях балетного дела, это выглядело такими большими мазками. Почему вы не стали руководителем труппы тогда?

Цискаридзе: Это же не я выбираю.

Собчак: Как вы думаете, что помешало?

Цискаридзе: Тут наверняка был выбор генерального директора совместно с министром культуры.

Собчак: Как вы думаете, почему Филин, а не вы?

Цискаридзе: Я ничего не думаю по этому поводу.

Собчак: Вы тогда не расстроились, вас не обидел этот выбор?

Цискаридзе: Я не могу сказать, расстроился или нет. Этот период был одним из самых страшных в моей жизни, потому что Геннадий, с которым был тот страшный скандал, связанный с интернетом, на протяжении 15 лет был моим одним из самых ближайших друзей, человеком, с которым я сидел в одной раздевалке, наши гримерные столики стояли рядом. Его супруга к тому моменту, когда он женился, на протяжении 18 лет не только мой ближайший друг, но и кума, мы с ней крестили ребенка. Этот скандал случился с одними из самых близких мне людей. Для меня вообще вся эта ситуация была шоком.

Собчак: Почему это случилось?

Цискаридзе: Не знаю. Я позвонил Геннадию, он сказал, как, ты ничего не знаешь?  Он мне прислал сам, я был в шоке, когда я это все увидел, когда это стало раскручиваться.

Собчак: Этот компромат на Янина? Кому это было выгодно?

Цискаридзе: Тому, кто этим воспользовался. Мне абсолютно все равно.

Собчак: Как все равно, это ваш друг.

Цискаридзе: Представь себе, когда ты не можешь себе допустить мысли, что такая вещь может возникнуть.

Собчак: Но она возникла. Кому это было нужно?

Цискаридзе: Что  я могу сделать?

Собчак: Суд, разбирательства. Это публичная сфера, уголовное преступление.

Цискаридзе: Это не меня касается, это не я должен подавать в суд. Я свое мнение выразил тем, что когда было жуткое собрание, его созывали якобы от моего имени, обзванивали труппу, говорили, что Николай Цискаридзе просить вас прийти. Мне позвонил Геннадий, спросил, правда ли ты собираешь труппу? Я сказал, ты со мной знаком столько-то лет. Ты когда-нибудь видел меня на каком-либо собрании? Я вообще не перевариваю собрания. Ты можешь себе представить, что я собираю собрание? Он мне сказал, кто это. Я встретил этого человека и сказал, по какому праву вы объявляете людям, что это я делаю? На что  мне было нахально сказано, тебе бы не помешало туда прийти. Я сказал, я не собираюсь туда приходить. То, что произошло, это частное дело.

Собчак: Хорошо, не вы, не администрация театра, а кто тогда это сделал?

Цискаридзе: Я с компьютерной техникой знаком достаточно плохо. Я умею всем пользоваться, пользуюсь интернетом, печатаю я очень долго, я принадлежу к тому поколению, которое в школе не учили печатать. Я не являюсь компьютерным гением, я не знаю, кто.

Собчак: Внешне поддержало все происходящее достаточно много деятелей культуры. Почему труппа Большого вас не поддерживает?

Цискаридзе: Кто вам это сказал?

Собчак: Мы же не видим участников труппы, или они не публично это делают?

Цискаридзе: Была сфабрикована интересная ситуация. Допустим, когда назначили Сергея Филина, он на первой пресс-конференции заявил, что главным педагогом он делает Николая Цискаридзе. После этого я был сам удивлен, потому что я это все услышал через СМИ. Было собрание педагогов, на котором я не присутствовал, потому что я в этот момент преподавал в Московской академии хореографии. Был расчет сделан на то, что я там буду. На этом собрании были подняты разные темы Сергеем Юрьевичем о том, как я плохо преподаю. Он неделю назад заявлял, что делает меня главным педагогом, тут уже такая провокационная ситуация. На этом собрании были приняты какие-то решения, мне дали прочитать этот протокол, где было три пункта, касающихся меня, что я не должен репетировать с этими, работу с артисткой, с которой я работаю, я должен предъявлять художественному совету, которого не существует в Большом театре. Когда я это читал, у меня требовали, чтобы я подписал протокол. Я сказал, я не присутствовал на собрании, я не имею право подписывать. Когда я узнал, что там происходило, я был потрясен. Я был на канале ТВЦ у Диброва с Костиным, я там об этом рассказал, сказал, что я был потрясен, как себя люди повели. После этого было опять сфабриковано письмо, где якобы взрослые педагоги возмущаются моим поведением, требуют, чтобы мне вынесли выговор за оскорбление. Кто-то это письмо подписал очень быстро, кого-то уговаривали, говорили, что если вы подпишите, мы поможем вашему ребенку, у многих педагогов дети работают в театре. Кто-то начал отказываться.

Собчак: Кто это инициировал?

Цискаридзе: Руководство театра. Это все собирал художественный руководитель Филин и управляющий балетом Руслан Пронин. Когда до меня стали доходить, кто подписал, было много людей, которые не подписали, им угрожали. Это письмо нужно было только для того, чтобы мне вынести выговор и дать потом во все СМИ, что якобы педагогический состав Большого театра против Николая Цискаридзе. Этот трюк не вышел. Единогласно не получилось. Лингвистическая экспертиза доказала бы, что я никого не оскорблял, выговор мне выносить не за что. Когда одну из своих коллег, которая подписала, с которой я много лет дружил и много лет танцевал в паре, я ее спросил, как ты могла подписать, мы же с тобой не просто друзья, сколько часов вместе провели, для тебя такая ситуация знакома, что делали с твоим папой. На что она мне сказала, я не хочу, чтобы у меня были проблемы, или у моих учеников, я вынуждена была так поступить. После этого для меня этот человек немножко потерял ценность, несмотря на то количество часов, которые я провел творчески с ней

Собчак: Кто не потерял ценность?

Цискаридзе: Не подписали это письмо Юлиана Малхосян, Елена Буканова, Юрий Владимиров, Михаил Лавровский, Татьяна Красина. Я был настолько удивлен тем людям. Подписал даже мой родной педагог Николай Фадеичев, с которым я работал к тому моменту уже 12 лет.

Собчак: Чем вы неудобен были всему руководству?

Цискаридзе: Не я неудобен, ветер поменялся.

Собчак: Просто то, что вы рассказываете, какая-то политическая операция «Преемник».

Цискаридзе: Это всегда так. Большой театр – это модель нашего государства. Все, что происходит экономически, политически, финансово, то же самое происходит там, просто в уменьшенном масштабе.

Собчак: Почему именно против вас, Николай?

Цискаридзе: А почему против твоего папы тогда именно это было?

Собчак: Это разные вещи.

Цискаридзе: Нет, не разные вещи. Ветер подул в другую сторону.

Собчак: Мой отец не пришел изнутри системы, он пришел снаружи.

Цискаридзе: Дело не в том, кто откуда пришел. Ветер подул в другую сторону.

Собчак: В какую?

Цискаридзе: В сторону Филина. Наверное, он как-то их мотивировал, когда уговаривал подписывать.

Собчак: Почему в сторону Филина?

Цискаридзе: Его назначили, он руководитель. Теперь надо было меня показать в плохом свете.

Собчак: Почему не вас назначили, а его?

Цискаридзе: Это не меня надо спрашивать. Я рассказываю ситуацию, какая она есть. Когда она отражается на творчестве, когда начался весь сыр-бор с интернетом. На сайте одной газеты было голосование, кто за кого, кто за Иксанова, кто за Цискаридзе, цифры сами за себя все говорят. Там комментарии людей. Меня поразил комментарий женщины, которая написала, что никогда Николай не мечтал бы ни о чем, если бы ему давали спокойно работать, преподавать, ученикам бы давали спектакли, не третировали бы их, не заставляли бы совершать предательство. Вызывают учеников и говорят, если ты сейчас откажешься от работы с Цискаридзе, мы тебе дадим такой спектакль. И это продолжается на протяжении полутора лет.

Собчак: Можно сказать, что это травля?

Цискаридзе: Да. Другое дело, выглядит это красиво. Спектакли же мы даем – даем.

Собчак: Сейчас же вы ни на что уже не претендуете, почему сейчас происходит эта травля?

Цискаридзе: Когда пришел Сергей, нас было три ведущих танцовщика в Большом театре: Андрей Уваров, я и Сережа. Мы танцевали весь основной классический репертуар, были на одной положении, все с одинаковыми званиями. Но была так поставлена ситуация, что Андрей не выдержал, написал заявление об уходе. Он работает теперь в театре Станиславского. Его услуги народного артиста, который 22 года был премьером Большого театра, не понадобились Большому театру. Когда я общался с Сергеем, я ему сказал, что бы вы ни делали, как бы ни пытались меня спровоцировать, я этой бумаги не напишу, ни на одну вашу провокацию я не поддамся, оставьте меня в покое.

Собчак: А за что вы тогда сейчас с ними боретесь?

Цискаридзе: Ни за что. Мне просто противно, когда дело касается не меня. Одно дело, когда тебя вызывают и говорят, вы нам не нравитесь, мы не хотим, чтобы вы исполняли этот спектакль. Но  когда за твоей спиной после спектакля человек, с которым ты работаешь, говорит, прекрасно, поздравляю, великолепная работа, потом ты уходишь домой, твоего ученика ловят и говорят, у тебя все плохо только потому, что ты с этим человеком работаешь, это чудовищно.

Собчак: На Волочкову были гонения. Волочкова по многим показателям плохо танцевала, там было к чему придраться. Вы – нет, даже люди, которые вас критикуют, говорят, что вы потрясающий танцовщик, вы обладатель всех премий.

Цискаридзе: Ты сама себе противоречишь. Ты начала передачу с того, что у вас подходит критический возраст, вы потрясающий танцовщик, но вы в итоге закончите эту карьеру, но я же работаю еще и педагогом, выжить и Большого театра меня не получится, я же там работаю. Для того, чтобы меня уничтожить, всем надо объяснить, что он потрясающий танцовщик, но здесь никто не хочет с ним работать, все отказываются, и эти ситуации моделируются специально, чтобы опорочить человека, чтобы это сделать якобы легально, но это неправда.

Собчак: Вы готовы продолжать борьбу, вы будете бороться за то, чтобы занять место Иксанова?

Цискаридзе: Я ни с кем не борюсь.

Собчак: Вы же сами сказали, бумажку я не подпишу.

Цискаридзе:  Бумажку я не подпишу, я не собираюсь уходить, но я работаю артистом на полную ставку. Для того, чтобы уйти, мне надо уйти с определенной должности.

Собчак: Если вы придете к Иксанову и скажете, я больше ни на что не претендую, на ваше место не претендую, будут тихо преподавать в театре. Если вы меня не будете больше трогать, я больше не буду накручивать общественное мнение, не буду говорить о том, какие недостатки в Большом театре, я буду тихо сидеть. Я уверена, что Иксанов вздохнёт с облегчением, еще даст вам дополнительно несколько уроков.

Цискаридзе: Это не так. Я ни с кем не борюсь. Все, о чем я заявлял для сохранения имиджа театра, в котором я вырос, частью которого я являюсь, нужны перемены и очень серьезные. Это надо все сохранить в лучшем виде. Как недавно сказала Улицкая, у нас остался только балет.

Собчак: Какие перемены вы хотите привнести?

Цискаридзе: Многие, начиная со штатного расписания, заканчивая тем, как составляется репертуар, с какой последовательностью, как идет оплата труда, кто чем занимается.

Собчак: А что не так с репертуаром?

Цискаридзе: Репертуар может быть какой угодно, но важна сочетаемость. Ты на стол для гостей можешь положить какие угодно яства, но ты должна понимать, что кефир вместе с огурцами подавать не надо, людям будет не очень хорошо. Когда ты ставишь подряд такие спектакли как модерн и чистую классику на одной неделе, ты должен прекрасно понимать, что качественно ни то, ни то подготовить будет невозможно, а мы должны отвечать за качество. Мы еще должны так распределить нагрузку, чтобы в спектаклях принимали участие люди разные, потому что это влечет за собой травмы.

Собчак: Почему модерн и классика не могут идти вместе?

Цискаридзе: Потому что связки другие задействованы, потому что положение ног другое. Это ведет к серьезным травмам. Такие вещи должны продумываться заранее. Любые спектакли не должны проходить с разводной репетицией в Большом театре. Когда ты что-либо делаешь на сцене, ты не должен, танцуя, наблюдать,  что на полу крестики стоят, куда наступить можно, куда нельзя, где проваливается сцена, а где она разъехалась, туда нельзя ступить.

Собчак: То есть там не только эстетических, профессиональных много огрехов.

Цискаридзе: Все, что касается эстетики,  я не говорил. Есть момент как в «Двенадцати стульях», когда Киса Воробьянинов в конце смотрел на это сокровище, которым он хотел обладать. Большой театр – это не то, что мы можем просто потрогать, это мы можем близко рассмотреть. Когда нам объявляют бюджет, и мы с тобой видим не антиквариат, здесь есть разногласия. Мне абсолютно все равно, какая занавеска висит. Мне не все равно, какое покрытие в коридоре, потому что карманы Большого театра из-за Дмитровки и Петровки не могут быть расширены, они заняты людьми, когда носят декорации, тебе надо распрыгаться, когда ты распригываешься, ты делаешь это в коридоре. В коридоре лежит кафель. Это вредно для твоего здоровья. В коридор мы выйти не можем. Мало того, что кафель холодный,  у нас основная часть жизни – зима. Приходится распрыгиваться где-то в углу. Тут носят декорации. Тебе на голову могут элементарно что-то уронить, потому что обычно смена декорация происходит, когда свет выключают. Таких производственных вещей тысячи. Этим заведением должны руководить люди, которые понимают в таких профессиональных мелочах. Где должен разыгрываться оркестр, сколько нужно репетиций для хора.

Собчак: Но уже реконструкция завершена. Вы как человек рациональный понимаете, что это уже не изменить? Следующий ремонт не одобрят.

Цискаридзе: Это все можно изменить.

Собчак: Заново дать заказ, чтобы снова реконструировали Большой?

Цискаридзе: Просто можно сделать элементарные переделки, которые не требуют больших затрат.

Собчак: Опять закрыть сцену? Вы говорите, там разные уровни.

Цискаридзе: На самом деле, сцену надо закрыть. Когда в сцене такой стык, это надо ремонтировать.

Собчак: Вы верите, что этим сейчас после реконструкции займутся?

Цискаридзе: Верю. Я не верю, что на реконструкцию могут закрыть. У нас есть два месяца пассивного сезона, когда можно что-то сделать.

Собчак: Сцену можно отремонтировать?

Цискаридзе: Можно. Просто надо приглашать тех людей, которые конкретно могут это исправить, надо показывать те участки, следить за этим, надо понимать, что происходит, потому что человек, который никогда не пел, не танцевал, когда ты сидишь в кабинете какого-то чиновника даже на уровне Большого театра, который думает, ну подумаешь ямка.

Собчак: Я понимаю, что не подумаешь. Я просто не профессионал в этом. Я верю вам на слово, раз вы так говорите. Я могу оценить леопардовые занавески, сказать, что это ужасно.

Цискаридзе: Я никогда не говорил про занавески. Я говорил про окна в раздевалках по одной просто причине: в «Щелкунчике» есть место, где надо очень быстро переодеться, перекрашивают голову, наносится лак, в замкнутом пространстве, в комнате находится минимум три человека – костюмер, гример и артист.

Собчак: Екатерина Новикова, пресс-секретарь Большого, мне сказала, что этот перенос сделали, потому что там была несущая стена и нельзя было поставить гримерки там, где окна.

Цискаридзе: Это неправда, потому что гримерки там были. Они не посчитали, это не их профессия, им это все равно. Какая разница, где гримерка. Мне супруга генерального директора сказала, какая вам разница, есть в гримерке окна или нет. Я сказал, это вы приходите в театр на 20 минут попить кофе и пойти посмотреть спектакль, а я прихожу туда работать с утра до вечера. Ты не представляешь, что творится в гримоуборной, когда мы переодеваемся. Все сидят с открытыми дверями, потому что в комнате находиться невозможно.

Собчак: Я специально перед интервью с вами поехала туда и посмотрела, что там творится.

Цискаридзе: Знаешь, как я узнал о твоем присутствии в Большом театре? Мне нянечки сказали, вчера по театру водили Собчак и обманывали. Почему обманывали? Потому что пресс-секретарь театра водил ее проложенными дорожками, рассказывал, как здесь все хорошо, а все, что надо, ей не показали.

Собчак: То есть меня как Путина водили. Потемкинские деревни. Мне многие вещи там не понравились.

Цискаридзе: Ты когда-нибудь смотрела фильм со Сталлоне, когда человека ловили и долго в камере над ним издевались? То включали свет, то выключали, то холодили. Когда человека хотят свести с ума, все время то включают, то выключают свет, даже есть великий фильм «Газовый свет». Когда ты входишь в репетиционный зал, и над тобой все время тарахтит лампочка, а ты находишься в зале по 3-4, иногда 5 часов.

Собчак: Это я видела сама, у меня был вопрос, почему так громко работают приборы.

Цискаридзе: Это никто не учитывал, а  это производство.

Собчак: Это правда, я размещу эти фотографии и выскажу свое мнение. Я не могу проверить по поводу наклона сцены и акустики.

Цискаридзе: Вам надо просто 10 опер послушать в разные местах. А по поводу сцены я могу вас привести, дать вам рукой потрогать там, где в середине сцены нестыковки. Но вас просто не пустят и скажут, что нельзя.

Собчак: Давайте тогда, чтобы мы не выглядели мещанами, а то мы все о ремонте да о ремонте, я хотела в конце программы поговорить про репертуар. Вы сказали важную вещь, что вы считаете, что вы вторичны как постановщик, этого делать не хотите. А не хотели бы вы попробовать себя в современных спектаклях?

Цискаридзе: Что вы называете современными спектаклями?

Собчак: Вы все-таки ассоциируетесь с классическим балетом, несмотря на то, что вы также участвовали в модерновых постановках. Как вы относитесь к модерну?

Цискаридзе: Когда мы говорили о том периоде, когда меняли одного руководителя на другого, меня вызвал господин Иксанов и сказал, что вы все время критикуете,  у вас же нет никаких идей. Я на его глазах сел и написал ему 4 листа спектаклей. Мало того, что я ему объяснял, кто что может исполнять из тех людей, кто у нас работает. По сей день все названия, которые объявляет Большой, кроме балета «Мойдодыр», из того списка. Эти 4 года они объявляют и объявляют.

Собчак: То есть вами воспользовались как программным директором. Эти все идеи были написаны мной, но об этом господин Иксанов ни разу не сказал. У этого есть свидетель – госпожа Новикова, она тоже не скажет, потому что это играет не на их имидж.

Собчак: Насколько вам интересен современный танец?

Цискаридзе: В театре я во всем участвовал.

Собчак: Радикальный современный балет вам нравится?

Цискаридзе: В радикальном я участвовал.

Собчак: С цепями на сцене, с какими-то странными инсталляциями, вам это все не чуждо?

Цискаридзе: Да. Мало того, для того, чтобы станцевать Форсайта, я провел в поездах недели две, туда-сюда ездил, чтобы выучить этот спектакль, и я станцевал этот балет в Мариинском театре и не раз.

Собчак: Представьте, что случилось чудо, и вас назначили директором Большого театра. Какой ваш будет первый указ?

Цискаридзе: Я не люблю сослагательное наклонение и не люблю ни о чем мечтать.

Собчак: Может быть, если вы скажете, что вы сделаете первым, еще больше людей захотят проголосовать за вашу кандидатуру.

Цискаридзе: Мне достаточно и так 60%. Я не люблю делать необоснованные заявления, это ни к чему не ведет. Я очень большой реалист. Все, о чем я говорю, я всегда могу показать.

Собчак: В любом случае я думаю, что независимо от того, как будут развиваться события вокруг Большого театра, вы человек очень талантливый, у нас в России очень много театров.

Цискаридзе: Я же сказал, я не гонюсь за руководящей должностью. Если это будет возможно в моем родном коллективе, это одно. А бегать ради кресла я не согласен. Другое дело, что меня спокойно удовлетворяет моя работа в большом театре. Главное, чтобы не делали гадости тем людям, которые со мной работают, не угрожали им.

Собчак: Не делайте гадости Николаю Цискаридзе.

Цискаридзе: Николаю – хрен с ним. Не делайте гадости тем, кто с ним работает, не надо ударять в болевые точки.

Собчак: Я вам дарю книгу. Я хотела кому-нибудь подарить эту книгу, кроме вас мне некому ее подарить.

Цискаридзе: Она у меня есть,  я вам ее возвращаю.

Собчак: Первый раз у нас гость отказывается от книги. Анастасию Волочкову когда-то вам было тяжело поднять, а книгу…

Цискаридзе: Никогда мне не было тяжело поднять Настю, не будем ее обижать. Это было одним из оснований для нашего конфликта с господином Иксановым, когда я отказался выйти к прессе и сказать, что я не могу ее поднять.

Собчак: Книжку вы можете поднять в любой момент.

Цискаридзе: Я вас даже поднимал, Ксения.

Собчак: «Даже вас» звучит немного оскорбительно.

Цискаридзе: Вы балетом никогда не занимались.