Татьяна Лазарева: «У меня больше нет профессии»

Собчак: Сегодня мой гость — телеведущая… почему ты так смеешься сразу? Ну как? Телеведущая, радиоведущая, человек, который активно участвует в жизни благотворительного фонда «Созидание», благотворитель Татьяна Лазарева. Ты почему-то взяла и сразу начала смеяться на словах «телеведущая».

Лазарева: Это удивительным образом сейчас, когда меня куда-то зовут, обычно спрашивают: «Как вас представить?». И мне как-то, знаешь, сапожник без сапог. Ну какая я телеведущая без телевидения?

Собчак: Тебе горько от этого?

Лазарева: От того, что я не могу себя представить телеведущей?

Собчак: Нет, от того, что ты имеешь профессию, но, условно, ты находишься под запретом.

Лазарева: Хорошее слово сейчас ты назвала. У меня нет больше профессии. Представляешь?

Собчак: Обидно?

Лазарева: Послушай, обида — это вообще самое, по-моему, последнее чувство, которое человек должен испытывать. Это факт, с которым я столкнулась, который приняла, и как раз этим сейчас, собственно, пользуюсь, потому что, понимаешь, оказаться в 50 лет без профессии, начинать все заново — ну это интересно.

Собчак: А долго ты принимала это состояние?

Лазарева: Долго. Ну как тебе сказать? Ушла я… на телевидении еще когда работала, это все-таки были развлекательные проекты, и они меня уже, честно говоря, поддостали еще тогда. Последний проект, который был, это была детская передача «Это мой ребенок». Вот это уже было мне интересно, это мне уже казалось чем-то хотя бы, знаешь, а не этот ржак бесконечный. Но вот это, пожалуй, я жалею. Но только как проект. Потом он долго шел еще на Disney, но и на Disney тоже, в общем-то, все прекратилось.

Собчак: Ты говоришь — ржак, но ты, по сути, в любой компании когда начинаешь обсуждать женское остроумие, наверняка много раз слышала точку зрения, что женщины вообще шутить не очень умеют, что мужчина считает, что у женщины хорошее чувство юмора, когда она смеется его шуткам, этого, собственно, уже достаточно. Ты, пожалуй, вообще единственная, не то что одна из лучших, а ты единственная женщина в нашей стране, которая обладает феноменальным неженским чувством юмора.

Лазарева: По-моему, это какая-то, знаешь…

Собчак: Ну а кто еще, ок? Вместо Раневской у нас, к сожалению… Иных уж нет, а те далече. Кто кроме тебя?

Лазарева: Послушай, ты имеешь в виду на телевидении, что ли?

Собчак: Люди, условно, женский Иван Ургант — это кто? Это, собственно, только ты, больше таких людей нет.

Лазарева: Ну, послушай, мне кажется, что чувство юмора все равно есть у теток абсолютно нормальное.

Собчак: Клара Новикова? Назови, кто эти люди, их нет.

Лазарева: Во-первых, ок, я просто давно не смотрю телек, но, по крайней мере, Comedy Woman, девки очень все… Это же, прежде всего, не чувство юмора, прежде всего, для женщины, может быть, редка самоирония, потому что женщине несвойственно над собой смеяться. Смех над собой — это так, никакая тетенька не хочет, чтобы над ней ржали, понимаешь? Поэтому это может быть самоирония — это да. Но это тоже, мне кажется, много таких девчонок, которые… понимаешь, сложно, например, когда ты растешь, все говорят, что ты красивая девочка, конечно, тебе сложно смеяться над собой. Я, мы с тобой, в общем, мне кажется, никогда не были в этой категории.

Собчак: Вот это правда.

Лазарева: Поэтому чувство такого спокойного к себе отношения — это первый шаг к хорошему чувству юмора.

Собчак: К исцелению, да. Слушай, не знаю, мы в чем-то в похожей позиции, я поэтому и задаю тебе эти вопросы. Я собралась их попозже задать, но ты так сразу отреагировала, знаешь, как-то с такой улыбкой через какую-то внутреннюю, как мне показалось, боль, что я сразу и стала об этом спрашивать. Ты была лучшей в своей профессии, ты любила, не любила эти форматы со смехом и с шутками, но ты делала это очень круто и хорошо. И высказав какие-то вещи, которые для тебя были важны, ты на долгие годы осталась вообще без какой-либо работы. Тебе горько от того, что не реализовалось то, ради чего ты это все делала? Что такое ощущение, что это как-то все…

Лазарева: Послушай, я понимаю, что ты спрашиваешь меня, говоря о себе тоже…

Собчак: В том числе, конечно.

Лазарева: У меня был гораздо более длинный путь, если нас с тобой сравнивать на «ящике», я реализована полностью, то есть мне больше ничего не нужно там. Популярности уже тоже хватит.

Собчак: Но ты сказала, что ты все равно тяжело это переживала.

Лазарева: Я переживаю тяжело в плане того, что вот когда тебе будет 50 лет, и тебе скажут: «А сейчас давайте еще раз сначала, кем вы будете, когда вырастете?». Зашибись. То есть этот путь, который был пройден, это был некий все-таки успех в этой профессии, я добилась чего-то, и теперь тебе говорят: «Так, а теперь вот это все забыли — и сейчас давайте начнем что-нибудь сначала». А в 50 лет уже, в общем-то, сил, конечно, еще много, но нет такой большой длинной перспективы, которая есть в 25, ты понимаешь, что тебе ок, ну еще лет 20 есть. И, кстати, это тоже большой срок, поэтому я это все приняла и отношусь к этому спокойно, и более того, мне сейчас дико интересно вообще жить и что-то искать новое.

Собчак: А ты уверена, что выбор стоял именно так, что эта профессия была закрыта для тебя не с точки зрения появления твоего на телевидении, ты же могла, не знаю, в том, что ты умеешь делать, развиваться в театре, в каких-то выступлениях, ты же ведешь мастер-классы про жизнь в 50 и за 50. Ты так же могла делать какие-то, не знаю, свои постановки, какая-то работа на Дожде, на радио, ну где-то, я уверена…

Лазарева: Но ты же себя пробовала в театре? Ну ты же понимаешь, что это масштаб микроскопический по сравнению с тем, что мы можем?

Собчак: Согласна.

Лазарева: Не по сравнению с тем, что мы там хотим или имели когда-то, а это просто другой масштаб, который в принципе может быть тоже кому-то интересен. Но не мне, мне нужно, чтобы эге-гей. Поэтому тот проект, который сейчас меня волнует и интересует, это именно я счастливым образом поработала в одном из проектов Владимира Яковлева, который называется «Возраст счастья», какое-то время, полгодика, была рядом, даже как-то работала. И увидела, что действительно людей, которые в 50 лет оказались растерянными, потому что почему-то возраст 50 лет, он такой как бы предфинальный, скажем так, вообще это связано с пенсией какой-то, у нас было так связано, не знаю. Тебе тоже, наверное, всегда казалось: ой, 50 лет — это уже, 40 — уже глубокий старик, а в 50 лет уже вообще ложись да помирай.

Но, понимаешь, когда я пришла и соотнесла себя такую, вот мне 50 лет, и мне говорят, типа: «Следующий, кто там у нас? Так, вы на свалку». И таких людей ужасно много. И мне показалось это какой-то такой миссией временной моей — внушить этим людям, то есть я сейчас делаю этот проект новосибирский, называется «Выходные со смыслом», я еще не придумала название.

Собчак: Как? Уже есть «Выходные со смыслом».

Лазарева: Или «Научите меня жить после 50». Я выбрала это название, чтобы не то чтобы я кого-то буду учить, а меня тоже научите, я в такой же ситуации, как и все.

Собчак: А чему ты будешь учить, что ты будешь получать в ответ на этих мастер-классах? Что нужно в 50 лет понять про себя и что сделать? Мне тоже скоро будет 50, поэтому…

Лазарева: О да.

Собчак: Поэтому я хочу заранее подготовиться.

Лазарева: Как моя дочь, которой сейчас 10, она все время говорит: «Скажи, что мне 12». Понимаешь, я лично, во-первых, я в этом проекте не собираюсь никаких читать лекций, у меня есть специальный лектор, есть люди, которые подкованы, я сама их тоже буду слушать. А я сама, наверное, буду давать людям какое-то такое же плечо и локоть, чтобы они понимали, что даже такие некогда популярные люди, как я… потому что возраст, знаешь, когда собираются вокруг тебя люди твоего возраста, у них абсолютно одинаковый бэкграунд, они смотрели одни передачи, они смотрели одни фильмы. Я знаю, что для этого возраста я что-то значу. Я не полезу к 25-летним, которые «Это кто?» говорят.

А с этими мы вместе будем решать, что делать дальше, потому что Яковлев абсолютно прав: 25 лет первые были — ты что-то приходишь, смотришь, «Что тут у вас еще происходит?», потом еще 25 лет — ты уже понял, разобрался, прошел какой-то путь, и тут тебе говорят: «А еще 25 лет будьте добры, пожалуйста». А никто не учил, модели не было, люди так долго не жили.

Собчак: У тебя нет такого ощущения, просто женщины вообще скрывают свой возраст, особенно когда 50, то уже начинаешь к этому как-то… у тебя эта тема отсутствует?

Лазарева: Угу. Хотя, ты знаешь, я вот тоже столкнулась, когда у Яковлева работала, я придумала такой формат, у всех, кому в этом году (я 1966 года), кому исполнялось 50 лет, я спрашивала: «Что ты чувствуешь?». Кто-то говорил: чувствую. Кто-то говорил: вообще не чувствую. А тетки, в основном, ты права, они говорили: «Ты что! Никому не говори». А гугла нет, значит, да? можно сделать все, что угодно, вставить себе острые клыки молодежные, но…

Собчак: Ну вот ты занимаешься этим проектом для тех, кому за 50, вообще звучит даже уже зловеще.

Лазарева: Страшно тебе?

Собчак: Ты занимаешься благотворительностью тоже очень серьезно, много об этом пишешь, я тебя читаю в фейсбуке, это тоже такая большая часть твоей жизни. Почему из твоей жизни, такое ощущение, что это, знаешь, такой прерванный гештальт, почему ушла политика абсолютно? Я же помню, как и для тебя, и для Миши, и для меня — для всех нас — это было очень все важным. Это обсуждали, собирались, где-то встречались, это же все как-то было. А сейчас я понимаю, что то ли ты намеренно эту тему закрыла, потому что как-то…

Лазарева: Уже боюсь чего-то, да.

Собчак: Не боишься. Больно, как бы, может быть, связано это с разочарованием в том, что столько положено на этот алтарь, нихрена не получилось. Мне кажется, например, от этого очень, как тебе сказать… я всегда и выйду, и поддержу, и все, мне именно обидно, что столько людей положило столько усилий, а воз и ныне там, и непонятно еще, какие нужно приложить усилия, чтобы что-то поменялось. И эта обида, она, конечно, на эту ситуацию, не на то, что там произошло в личной жизни кого-то. У тебя такой обиды нет? Это прыжок на амбразуру, который как бы не привел…

Лазарева: Для некоторых закончившийся достаточно серьезно при этом.

Собчак: Закончился-то ладно, но не привел к тому, что Сталинград не отстояли как бы, понимаешь?

Лазарева: Получились такие декабристы, которые уехали, но их-то помнят. Слушай, я просто еще раз повторюсь… ты, кстати, дальше прошла тогда вот именно в политической составляющей. Я и эта вся гражданская, как это называлось, группа, это были люди, я, по крайней мере, ок, я за всех не буду, конечно, говорить, но я была вовлечена в политику только потому, что она стала частью… Она же пришла, не мы вошли в политику, то есть у меня как ее не было, этой политики, я как не ходила на выборы всю жизнь, так и, собственно, сейчас уже хожу, да и то уже не хожу.

Собчак: Ну как? Ты писала, мы ходили на эти все встречи, все митинги.

Лазарева: Но это была все-таки гражданская позиция, было важно поддержать людей, и я сама так думала. Но идти куда-то дальше в политические…

Собчак: Думала? Ты разве так сейчас не думаешь?

Лазарева: Думала тогда, когда было какое-то движение, что нужно выходить, что нужно говорить, что нужно…

Собчак: А сейчас не нужно?

Лазарева: А куда сейчас, кому сейчас, что говорить? Все.

Собчак: Все сказано?

Лазарева: Ну конечно, а что, кому сейчас говорить? Некому. Пустота, бетон. А тогда был какой-то, понимаешь, что-то разрыхлилось немножечко. И это была такая отдушина, такая оттепель, которую сейчас называют опять оттепелью, она прорвалась немного, но опять была забетонирована. И сейчас я даже не вижу никаких смыслов тратить частичку даже своей силы на все это. Я поддерживаю, разумеется, если меня опять просят, там, Леша Навальный, который, кстати, испытывает до сих пор чувство вины за то, что он туда нас втащил с Мишкой, и мы, собственно, потеряли все из-за этого.

Но сказать сейчас, что я бы не пошла туда, я не могу, конечно, бы пошла. Все ходили, все пошли. Но просто, может быть, мы немножко с тобой, в том числе, вылезли немножко выше дозволенного, двойную сплошную пересекли вертикально. Нам это не нужно было дальше, понимаешь? Мы же не монетизировали потом это все в политику, как Леха.

Собчак: Никто не собирался, я, во всяком случае, не собиралась, хотя все как-то этого ждали. Но, мне кажется, что ни ты, ни я, ни все эти, условно, гражданские люди не рассматривали это как…

Лазарева: Ну это было какое-то движение души, это свойственно людям, которые переживают за свою страну. Но политика убита как таковая сейчас, нет такого… просто нивелировано само понятие, слово «политика» имеет абсолютно отрицательный контент.

Собчак: Почему, как ты считаешь, это все как-то так умерло?

Лазарева: А ты смотрела фильм про Немцова этот?

Собчак: Да, конечно, прекрасный фильм.

Лазарева: Ты помнишь, он настолько прекрасный, что там было столько мыслей, которые я потом уже… эта вскользь брошенная фраза про то, что Сурков сделал из политики ничто, просто прах, он ее так — ух, и она ушла просто в принципе. Это не престижно, неинтересно, ей не верят, это какая-то гнусь. Она четко совершенно не интересует нормальных людей. Но поскольку мы все-таки еще отдаем себе отчет и мы еще нормальные, то, конечно, туда нормальный приличный человек никогда не пойдет.

Собчак: Но смотри, этот же период такой романтической вовлеченности всех в политику, он был. Я сейчас вспоминаю с огромной благодарностью, что это время было в моей жизни, что я смогу об этом сыну рассказать, внукам.

Лазарева: Появились новые друзья.

Собчак: Я вспомнила, что вообще есть какая-то другая жизнь, когда, я не знаю, Кальварский абсолютно бесплатно, мне кажется, он бы бесплатно в другое время в другой с ним моей жизни не дал бы в туалет сходить у себя в квартире, а тут он, самый коммерческий талантливый человек, бесплатно снимал какие-то ролики, мы все время где-то встречались, лучшие люди страны тратили свое время.

Лазарева: Ты связываешь это с политикой, а это все-таки была гражданская позиция любого человека.

Собчак: Ой, не знаю, мне кажется, это была надежда на то, что вот сейчас — раз, и все как-то прорвется. Почему сейчас, на твой взгляд, нет этой надежды? Ты говоришь, что сейчас ты не потратишь ни цента себя, ни одной клеточки себя на политику. Почему это прошло?

Лазарева: Я уже пожилая женщина, в общем-то, я уже расходую свои силы соразмерно.

Собчак: То есть ты считаешь, что сейчас нет возможности никакой? Потому что если бы сейчас сидел бы Алексей Навальный вместо меня, он бы тебе сказал, что надо просто упорно и дольше…

Лазарева: Потому что Алексей Навальный баллотируется в президенты, понимаешь? И при этом если Алексей Навальный скажет мне: «Таня, напиши….», что, собственно, я и делаю всегда, когда или он просит, или что, я поддерживаю Фонд борьбы с коррупцией, разумеется, деньгами какими-то…

Собчак: А зачем, если ты считаешь, что это уже сейчас все равно бессмысленно?

Лазарева: Нет, это мне бессмысленно, но есть люди, которые это сделали своей, хорошо, профессией, как, собственно, он один этот человек — Навальный.

Собчак: Ну смотри, получается, из того, что ты говоришь, ты же все равно не веришь, что Алексей Навальный выиграет эти выборы.

Лазарева: Не верю, конечно.

Собчак: То есть это как бы — ну да, мы поддерживаем какого-то человека, но мы понимаем, что это бессмысленно. Тебе не кажется, что в этом есть какое-то жуткое противоречие?

Лазарева: Понимаешь, в чем дело? Я поддерживаю его, и я уважаю его за этот сложный выбор. Как человека, как сильную личность, которую я уважаю, не знаю, какой пример еще тебе привести, как кого-нибудь, который бьется, и я понимаю, что он бьется в стену, не знаю… Нюту какую-нибудь Федермессер. Все, что им будет от меня нужно, я дам и сделаю, потому что это люди, которые делают то, что не могу я. Я не буду биться, я не пойду в политику, я не пойду никогда в государственные какие-то структуры, как Нюта, например, я никогда не буду класть на алтарь свою жизнь как Чулпан, например, которая уже просто, не знаю, от нее остались ножки да рожки, извините, между нами. Я просто знаю свою роль.

Собчак: Что ты имеешь виду — ножки да рожки? В каком смысле?

Лазарева: Ну просто я с ней вижусь часто достаточно, и она, конечно, измождена ужасно, у нее очень много ответственности, очень много. И груз, который она несет, я бы не смогла. Но если она мне звонит в час ночи и говорит: «Скажи мне что-нибудь хорошее», конечно, я ей говорю. Все, что я могу для этих людей, я делаю. Но много я не могу. Это просто здравое рассредоточение своих сил.

Собчак: Я читала твой пост после посещения квартиры Зои Световой, и из него было явно, что ты в новую оттепель, о которой сейчас все говорят, так называемую кириенковскую оттепель, ты в нее не веришь.

Лазарева: Я вообще впервые это прочитала, это понятие — кириенковская оттепель, меня настолько это сейчас не интересует, и я не понимаю, что это такое, и я вообще не знаю, кем он стал и какая там иерархия, то есть это мне вообще неинтересно.

Собчак: То есть ты настолько…

Лазарева: У меня тоже, знаешь, по старинке какие-то брали интервью ребята: «А вот как вы сейчас телевидение, развлекательные передачи?...». Я говорю: «Ребята, ну я телевидение не смотрю, уж не знаю, сколько лет, я даже не имею никакого права что-то обсудить, ровно как и в политике». Это есть что-то, которое идет где-то там рядом, если мне оттуда кто-то там говорит: «Иди помоги», я иду и помогаю.

Собчак: Тебе жалко, что так — раз, отрезалась какая-то часть жизни вообще?

Лазарева: Да нет. У меня сейчас замечательная интересная жизнь, я вообще не из тех людей, которые о чем-то жалеют. Прошло и прошло, урок был.

Собчак: Просто, понимаешь, со стороны, я вот когда думаю о тебе и о себе тоже…

Лазарева: Часто ты думаешь обо мне?

Собчак: Да, ты знаешь, часто думаю, потому что, как тебе сказать, все равно человеку свойственно расставлять какие-то вещи, рефлексировать по поводу чего-то. Я, с одной стороны, вижу, что… вот вы для меня — ты и Миша — я же тоже раньше с вами совершенно не дружила и даже, скорее, относилась не негативно, но как-то чуть-чуть так вот…

Лазарева: Ты раньше ко всем так относилась.

Собчак: Как-то, в общем, не могу сказать, что положительно. А потом просто для меня раскрылась какая-то невероятная ваша порядочность, мне кажется, что вы очень порядочные люди. Вот мне лично так, правда, кажется. И при этом дальше я смотрю на эту ситуацию глазами, не знаю, 20-летних мальчиков и девочек, которые, условно, еще помнят, кто такая Таня Лазарева, Ксения Собчак, еще кто-то, не очень хорошо, но точно понимают, что такое хороший пример, что такое плохой. Есть пример условный Татьяны Лазаревой, когда человек высказал свою позицию и куда-то, как сейчас любят говорить, сбитый летчик в глазах этих 20-летних ребят, куда-то пропал с радаров. Ну, конечно, сидит сейчас, говорит, что телевидение не смотрит. Ну а че смотреть, там-то ее не показывают. Есть другие пути других людей, не будем называть имена и фамилии, когда ты вот ты видишь: вот, это успешный человек, он и главную программу на телевидении… не знаю, условно, Дмитрий Киселев — вот, пожалуйста, это пример успешного журналиста.

Лазарева: Успех в твоем понимании — это когда тебя показывают по телевизору?

Собчак: Нет, ну он возглавляет… подожди, люди, которые идут на факультет журналистики, конечно, хотят возглавлять крупнейшие информационные агентства, принимать важнейшие решения по повестке этого агентства, вести интересную программу, сочинять сюжеты. Это не вопрос, про кого там показывают. Ну как, это интересная жизнь — жизнь Дмитрия Киселева или Соловьева, или каких-то еще людей, которые сделали большую карьеру в медиа-бизнесе. Вот понимаешь ли ты, что ты своей судьбой, или люди, которые эту судьбу тебе сделали, ну как бы сложно тебя назвать козлом, конечно, но придется — козел отпущения. То есть на тебе показали, как делать не надо, чем заканчивается такой путь.

Лазарева: Не только на мне, разумеется.

Собчак: Ну на части людей. Но ты человек яркий.

Лазарева: И на Зое Световой вчера тоже показывали. Но при этом я себя сбитым летчиком… понимаешь, я знаю сбитых летчиков, и это люди когда-то мне близкие, тоже не будем там… что-то мы сегодня…

Собчак: Я тоже. Я просто тебе говорю…

Лазарева: Это жалкие люди, которых именно сломало то, что у них отобрали. То есть, понимаешь, нас вообще, я так вот сейчас понимаю, что нас хотели просто лишить даже не только телевидения, возможности всякой зарабатывать, чтобы, я не знаю, чтобы мы что? Приползли на коленях и сказали: «Виноват, у них мой паспорт, это не я. Я вернусь». Куда вернусь?

Собчак: Чтобы просто показать всем остальным, чем заканчивают такие люди.

Лазарева: Ну, мила моя, посадили людей многих, многие сгинули в темнице, конечно, мы являемся частью вот этого всего, на ком показывают. Но при этом, что касается 20-летних журналистов, — пожалуйста, у меня есть фейсбук, на котором 160 тысяч подписчиков, там есть какой-то дохлый инстаграм, в котором тоже что-то, в котором я не торгую кремами или что там сейчас, эти все… у меня просто дети, они смотрят на этих миллионных подписчиков. Но при этом я пишу то, что я хочу, то, что мне интересно. И это можно видеть, что мне интересно, я не сижу и не гундю про то, что вот, меня уволили с телевидения, и все г**но вокруг. Пардон. При этом я не чувствую себя абсолютно сбитым летчиком.

Собчак: Да нет, я себя тоже не чувствую, но со стороны, ты должна понимать, мы, конечно, сбитые летчики, мы люди, у которых была большая телевизионная карьера, слава, деньги, корпоративы, и мы как бы ну вот такие лузеры, сидим в студии Дождя и что-то обсуждаем. То есть со стороны, нужно понимать, что для части людей это выглядит так. Слава богу, не для всех.

Лазарева: Во-первых, эта часть людей — ты ее определяешь как 20-летних людей?

Собчак: Ну, миллениалы, скажем так, я их определяю.

Лазарева: Ну и пес с ними, у них свои… мы-то им чего?

Собчак: А ты с этой аудиторией никак не хочешь взаимодействовать?

Лазарева: А ты знаешь, а как я с ними могу взаимодействовать, если они не знают, кто я такая? Я общаюсь со своим сыном, ему 21 год сейчас, очень смешные, конечно… Мы как-то ехали в машине, я им что-то давно говорила: «Слушайте, я вот инстаграм хочу свой возродить. Что там, какие вообще приколы, что надо делать?». И он так, парень такой симпатичный, со мной на «Вы», говорит: «А у вас сколько подписчиков?». Я говорю: «Да не знаю, наверное, тысяч 5-6». Это было год назад. Он такой говорит: «О, а вы кто?». Я говорю: «Когда-то была телеведущей». То есть, понимаешь, ну что мне они? Мне с ними интересно поболтать, какая у них жизнь, как они живут, что они умеют. Это клево, но я совершенно не собираюсь быть их гуру, у них свои будут какие-то личности.

Собчак: Слушай, еще одна карта, я когда смотрела интернет, готовилась к программе, которую так активно используют люди, потому что тебя в принципе не за что, как мне кажется, и критиковать, и не любить, ты ничего такого не делаешь, чтобы так вот разбивать общественное мнение.

Лазарева: Ну ладно, я тебя умоляю, ты что.

Собчак: Ну так вот глобально сейчас уж точно нет. Но одна из вещей, которую я часто встречала, — это то, что: ну конечно, Лазарева, Шац что-то там вякают против власти или что-то там делают, они же вообще не очень в России, они живут, в основном, в Испании, они так и сяк, дети тоже где-то за границей. Это действительно так, ты проводишь здесь мало времени? Ты живешь за границей так много времени или, может быть, ты как-то расскажешь, как на самом деле это устроено? Потому что я такое читаю очень часто, что у тебя чуть ли не гражданство Испании, что ты живешь там и так далее.

Лазарева: Нет-нет-нет, никакого гражданства Испании у меня нет.

Собчак: То есть ты из России не собираешься уезжать?

Лазарева: Да я все время из нее выезжаю куда-нибудь, потом возвращаюсь. Ну куда?

Собчак: Я имею в виду на ПМЖ.

Лазарева: Да нет. То есть, понимаешь, вообще это очень, конечно, тяжелая история, типа, все, я поехала на ПМЖ. Это ужасно, это очень сложно, я не знаю, кто на это может пойти, какие должны быть… То есть мы все об этом говорили тогда, что пора валить, пора валить. Каждый для себя сделал какие-то крайние точки перед пароходом на Константинополь, и то не успеем на него вскочить.

Собчак: То есть ты сделала выбор, ты остаешься на этом берегу?

Лазарева: Послушай, я вообще хотела бы вот это вот сейчас обсудить. В нашем этом мире открытом почему-то у нас до сих пор стереотипы какого-то советского «железного занавеса». У меня дети учатся в Англии, эти негодяи, они даже не понимают вообще, как это так, они не могли бы учиться в Англии, ну я имею в виду старых детей двух — 21 и 18 лет.

Собчак: Старых детей.

Лазарева: Мы потом родили новую себе девочку еще, сейчас ей 10. Так вот, понимаешь, для них вообще не существует… Мы почему-то говорим: как, уехать из страны. То есть даже учиться — как это так. А это совершенно другая история. Я вот сейчас смотрю, у меня, например, Сонька в Англии учится, у нее какая-то была учительница, условно, по театру любимая, все, она говорит: «Вот она уехала». Я говорю: «Куда уехала?» — «Во Францию». Я говорю: «Как так бывает?». Она говорит: «Да вот, она тут снимала квартиру в Англии, а потом решила пожить немного во Франции, теперь она снимает квартиру во Франции, а мы, типа, тут страдаем, что у нас новый учитель плохой». Ты понимаешь, это все говорится так вот тоже впроброс. А для меня это вообще просто какой-то… думаю: как, так тоже можно, оказывается? У нас же нет вот этого паттерна вообще в голове, что ты можешь жить, где хочешь, понимаешь? при этом никто эту учительницу не обвинит в том, что она… я даже не знаю, что она.

Собчак: Предала великую корону.

Лазарева: А, может, она перед Великобританией в Австралии жила, понимаешь? А перед этим — в Америке? Это же нормально для человека — всю жизнь менять… знаешь, это как раз тоже прерогатива 50 лет, то есть ты понимаешь, что твоя жизнь, оглядываясь сейчас, состоит из каких-то периодов, и в принципе каждый период может соответствовать какой-нибудь стране, например. Москва — это много сил, это бурление, это мегаполис. Вот сейчас, например, я в Москве, мне тяжело, мне, конечно, гораздо проще в Испании, в нашей Марбелье, в которой мы, извини меня, уже 15 лет…

Собчак: Сколько времени в году вы там проводите?

Лазарева: Мы там снимаем квартиру круглый год, и при первой же удобной возможности, поверь мне, мы, конечно, туда уезжаем. Ты приезжаешь туда как на дачу, у тебя там все, паспорт взял — и поехал. Проводим времени столько, сколько позволяет российское законодательство.

Собчак: Условно, больше половины года или меньше?

Лазарева: Ну нет, меньше, конечно. Там по визе можно как-то там хитро. А к вопросу о том, что эти дети, которые живут в Англии, они вообще совершенно по-другому воспитаны, и они мне раскрывают на эту жизнь глаза, это, конечно, вообще прекрасно. И более того, в той же, допустим, если будем говорить о Марбелье, хотя это можно сказать про любую страну — и про Лондон тот же, и про Израиль, что какое количество людей хлынуло туда. Русских же раньше не было, вспомни, еще в 80-90-х годах человек уезжал — и все. И ты представляешь, как они, бедные, среди них там и арабы, и русские, и китайцы, и мусульмане, и черти кого там только нет, вот еще и русские теперь хлынули просто со страшной силой.

Причем ты знаешь, я не скажу, что люди, мне же так интересно тоже, которые уезжают из России туда жить, а сейчас в Марбелью приезжают совсем другие люди, это раньше, знаешь, богатство, женщины, вот это все, сумки, машины, губы, сиськи и так далее. А сейчас приезжают какие-то совершенно нормальные молодые люди, которые просто ищут какой-то новой интересной жизни. Они приезжают везде, слушай, они едут в Таиланд жить, в Индию, в Англию — но в Англии дорого.

Собчак: Понятно, люди мира.

Лазарева: Абсолютно, я совершенно не вижу при этом, в чем их упрекнуть или в чем меня упрекнуть. Это какой-то старый стереотип очень.

Собчак: Расскажи мне, как ты оказалась в квартире Зои Световой, почему ты туда решила поехать, как это все произошло? Она тебе позвонила или ты позвонила сама?

Лазарева: Ну как она могла позвонить, если у нее все отобрали. Нет, произошло из соцсетей тоже абсолютно, я планировала… то есть я днем как-то так зашла, я сейчас не очень засиживаюсь в фейсбуке, честно говоря, но увидела, что у Световой Зои с Витей это все происходит, увидела пост, перепостила пост Акунина, потому что своего мнения, видимо, не имела на тот момент. Это всегда очень удобно — кого-нибудь перепостить и сидеть спокойно. Потом увидела у Тимофея пост про то, что вроде бы все заканчивается, все нормально, и даже как-то успокоилась. Вечером у меня были совершенно другие планы, я ехала к подружке, давно не была, а потом вдруг поняла, что вечер-то уже вечер, а там все не закончилось. И просто села и заехала по дороге к подружке в знакомое место. Нашла я там кучу приятных людей.

Накануне была как раз на фильме «Самый свободный человек» про Борю Немцова, и там тоже была приятнейшая компания, совершенно замечательная, знаешь, прям воздух. Приехала сюда — тут тоже неплохая компания. Уже не поехала к подруге, в общем, дождалась там до конца, встретилась с кучей народу, с которыми давно не виделась.

Собчак: Но тебя не пускали, как я понимаю внутрь, потому что...

Лазарева: Но там никого не пускали. Там примерно, это был где-то четвертый этаж, по-моему, там где-то на уровне третьего уже начинались, сидели люди, потом уже где-то ближе на площадке перед четвертым этажом стояли камеры, камеры, камеры.

Собчак: А ты для себя сформировала объяснение, почему вдруг сейчас Зоя Светова?

Лазарева: Послушай, Зоя Светова — это для нас, вообще говоря, такой кумир.

Собчак: Да нет. Что значит для вас? Это, в общем, человек, который действительно занимается очень важным делом, известный, авторитетный и абсолютно, как сказать, далекий от каких-то таких глобальных политических игр. Поэтому я, собственно, и спрашиваю, почему сейчас и почему Зоя Светова? То есть это как к Алексеевой прийти как бы сразу.

Лазарева: А, то есть хорошо, почему я пришла или почему они к ней пришли?

Собчак: Нет-нет. Как ты? Ты пообщалась там с людьми, ты поговорила, ты встретила много приятных людей. Ты для себя выработала мнение, почему они к ней пришли?

Лазарева: Вообще, я не за этим туда шла. Я шла за тем, чтобы сказать Зоечке, что мы на базе, мы на месте, мы все здесь, не волнуйся.

Собчак: Но у тебя есть своя, может быть, теория, почему это произошло? Какое-то объяснение есть?

Лазарева: Я об этом не задумываюсь. Это бессмысленно. Я не хочу объяснять логику людей, когда ее нет. У меня есть более важные вещи в жизни.

Собчак: Но у них какая-то своя есть тоже логика? То есть что они пытаются таким образом напугать какую-то часть общества, показать, что нету никакой оттепели, предупредить Ходорковского, что вот, тут смотрите, как он нас? То есть что, какая версия? Ты же читала тоже все, что было написано в фейсбуке на эту тему.

Лазарева: Меня вообще не интересуют эти версии, понимаешь? Мне совершенно все равно, что они этим хотят сказать. Я даже не собираюсь, опять же, даже минуты на это тратить своей, своего драгоценного времени. Они хотят...

Собчак: Но подождите, не боитесь, что так к тебе придут с обыском, например?

Лазарева: Хорошо. Я могу бояться все, что угодно, что сейчас крыша упадет, ну что теперь? Может, и придут, но все это после твоего случая как раз мы с Мишей долго бегали по квартире, думали: так, что куда попрятать? Поняли, что прятать нечего и все. А так просто, я тебе еще раз говорю, что это не было каким-то, знаешь, публичным актом с моей стороны. Потому что я прилетела накануне из Новосибирска, у меня там куча каких-то дел, просто в этот момент так получилось, что я могла поехать, и я поехала, конечно. Если бы я не могла, я бы не бросила все, как Тимоша, приехал из Сочи, прилетел раньше времени, сын я имею в виду, просто была возможность — я пришла. То есть, допустим, на марше Немцова я не была, я была в Новосибирске.

Собчак: А была бы здесь, пошла бы?

Лазарева: Пошла бы, наверное, да.

Собчак: А как думаешь, почему в этом году было настолько меньше людей на марше?

Лазарева: Ксюш, с каждым годом их все меньше, вспомни, та же самая история была после Болотной. То есть это все утихает, угасает, это эмоциональный порыв, который со временем угаснет. Сейчас построят красивый новый мост, все забудут. Более того, если бы мост назвали именем Немцова, еще бы быстрей бы забыли, наверное, но почему-то этого не понимаю.

Собчак: Почему? Мне так не кажется. А почему? Как? Если бы назвали Немцов мост — это как раз бы увековечило этот…

Лазарева: Но все бы тогда успокоились окончательно, окей. А что ты хочешь? Чтобы каждый год выходили? Наверное, будут выходить люди, но есть куча событий.

Собчак: Но мне кажется, такое беспрецедентное событие, собственно, такое большое политическое убийство в нашей стране.

Лазарева: Послушай, были всегда события, которые действительно беспрецедентные. 6 мая и люди, которые до сих пор сидят в тюрьме — это тоже беспрецедентное событие. Но каждый раз, каждый день думать об этом с кровью в сердце невозможно, человеческая психика такая. Я, например, по крайней мере, еще раз говорю, что я совершенно отдаю себе отчет, что я такая вот циничная тварь, у меня есть куча дел и вещей более важных, на мой взгляд, которые я могу делать. И если у меня есть дело более важное, которое я считаю своим долгом сделать, чем идти в марше, то я его буду делать. То есть есть какие-то приоритеты, который каждый ставит себе.

Собчак: Где грань, я так понимаю, что то важное дело, о котором ты говоришь, — это благотворительность, правильно я понимаю? Ты достаточно много этим занимаешься, это такой главный твой сейчас приоритет. В рабочей жизни я имею в виду.

Лазарева: Благотворительность всегда была, она уже тоже 15 лет в моей жизни, это всегда очень важная часть. Но ты знаешь, я изначально всегда, еще даже когда работала на телике, всегда в приоритете у меня, и в благотворительности тоже, были мои дети, моя семья. Я всегда подстраивала свой график только под свою семью, под то, чтобы у меня все дети были накормлены, вымыты и построены, на то, чтобы у меня было все внутри в порядке, а остальное — окей, да, я буду.

В благотворительности то же самое. То есть я ни разу, один раз я была в детском доме, потому что я прекрасно понимаю, что пока у меня есть свои дети, я не имею права даже смотреть на других, потому что, не дай Бог, я кому-то дам какую-то надежду и вообще. То есть я просто четко ставлю себе границы. Да, может быть, со стороны это выглядит достаточно жестоко, но благотворительность вообще достаточно жестокая вещь. То есть ты всегда должен выбирать, кому ты должен помогать, потому что, конечно же, помочь всем ты не можешь, но можно тогда ничего не делать, а можно что-то делать, точно так же во всех остальных позициях.

Собчак: Я хотела тебя спросить, знаешь, о чем? Например, если мы говорим о благотворительности и о том, как ты этим занимаешься. Ведь это как раз та сфера, в которой компромисс очень близко лежит, и на эту тему уже тысяча разговоров переговорено, и до сих пор где грань этого компромисса — договориться невозможно. То есть, условно, что можно сдать, что можно сказать и что можно, в чем можно нарушить свои принципы, свои политические убеждения и так далее ради спасения чужих жизней, ради того, чтобы сделать важное дело? Собственно, где эта грань и есть ли она для тебя в твоей работе? Очевидно, что есть. Понимаешь, о чем я спрашиваю, да?

Лазарева: Не очень понимаю, о каких компромиссах ты говоришь.

Собчак: Смотри, нашумевший случай тогда, который тоже, я помню, расколол: с одной стороны, Леша Навальный, который там очень меня поддерживал, с другой стороны, часть людей, которые считали, что это неприемлемо. Ситуация с той же Чулпан Хаматовой, которую я очень люблю и уважаю то, что она делает, но, условно, для меня, и я рада, что она меня поняла и поняла, почему я это спросила и так далее, для меня этот компромисс стать...

Лазарева: А, от кого брать деньги, от кого не брать деньги — это ты имеешь в виду?

Собчак: Нет-нет, даже не от кого брать деньги, а, условно, иногда быть вынужденной продавать свои политические убеждения и свои какие-то принципы за то, чтобы сделать дело — это для меня очень открытый вопрос, он такой философский. Сколько стоит эта слезинка ребенка? И этот вопрос я хочу задать тебе и как подруге Чулпан, и как, например… потому что, например, Чулпан для меня в этом смысле делает как бы важный выбор и осознанный, и тяжело его очень делает. Есть Лиза Глинка, которая, знаю, твоя подруга, ты ее очень любишь.

Лазарева: Уже нету.

Собчак: Была, да. Но тоже вся эта история с Володиным и так далее, ее же тоже нельзя просто забыть и выкинуть, нельзя, она была. Для тебя где грань этого компромисса?

Лазарева: Но, видимо, я счастливо избежала, мне очень повезло, я никогда не была допущена до такой степени до Володина, до Путина и так далее, я во время очень соскочила, и никогда не были мы в этой когорте людей, которые когда-либо будут допущены. Поэтому я, видимо, счастливый человек, потому что такого выбора у меня никогда не было. Но ты просто говоришь о том, чего ты не понимаешь. У тебя просто никогда не было этого выбора, понимаешь, в твоей жизни. Когда он к тебе придет, ты все поймешь. Просто каждый человек несет свою ответственность, он взваливает на свои плечи ровно столько, сколько он может сделать.

Ответственность Чулпан в том, что она взяла на себя ответственность за конкретную больницу, за конкретных детей, которых она приведет туда. Что там про нее потом скажут — честно говоря, мне кажется, ей совершенно пофиг, потому что она знает, что ее ответственность лежит немножечко в другом русле. Поможет она кому-то, Владимиру Владимировичу выдвинуться, не поможет — она берет… она про другое, она про другое, точно так же, как и Лиза про другое, понимаешь? У нее были глаза напротив, у Лизы, этих детей несчастных, и ей совершенно пофиг было, что кто про нее подумает, понимаешь? Это совершенно другой уровень ответственности.

Собчак: Но смотри, я же не про них, их здесь нет ни в этой студии, Лизы нет в живых уже.

Лазарева: Ты про меня? Я тебе сказала, у меня не было этого выбора.

Собчак: То есть тебя в этом ничего никогда не смущало?

Лазарева: Никогда ничего.

Собчак: То есть условно, ты смотришь, ты видишь свою подругу Лизу, которая защищает события в ДНР и во многом оправдывает эти действия, и говорит какие-то слова, которые, видимо, она должна была сказать, и у тебя нету ощущения, почему она это сделала.

Лазарева: Ты знаешь, я даже не понимаю, о чем ты сейчас говоришь, если честно. Для меня вообще понятие это — ДНР, эти все слова, я мало понимаю, что это такое значило, потому что я действительно очень от этого всего далека. Я точно так же, как и Лиза, когда вижу, что кто-то страдает, мне совершенно все равно, я просто должна тут же и немедленно этому человеку помочь, а потом уже разбираться, почему он страдает и кто виноват. Причем даже это не в моей компетенции, как правило, будет, но помочь человеку, который страдает в данный момент, я считаю важным. Враг он, не враг.

Ты знаешь, мы недавно с Борисом Акуниным, у нас так искорки как полетели, он мне говорит: «Как? Да ты что! Хочешь сказать, что ты будешь разговаривать с таким-то, таким-то нерукопожатным человеком?». Я говорю: «А что с ним не разговаривать-то?». То есть, понимаешь, я абсолютно про другое, мне все равно, почему-то мне все, каждый человек дорог. И если будет плохо Володину какому-нибудь...

Собчак: Подожди, разговаривать, Тань, это другое. Это даже еще ближе...

Лазарева: Нет, просто я почему про Акунина говорю, что для него даже такого нет. Он меня уничтожил и загнобил.

Собчак: Я знаю. Я, кстати, твою позицию очень уважаю, но разговаривать — это как раз совсем, на мой взгляд, радикальная позиция того, о чем говорю я. Но, условно, сможешь ли ты...?

Лазарева: Не подать руки Путину, который упадет в лужу, поднять его?

Собчак: Нет-нет. Подать руку, на мой взгляд, я сейчас говорю только про себя, не про кого-то еще — конечно, подать и, конечно, разговаривать. Но, условно, грань, которую переходит большое количество благотворителей, в том числе, которых мы сейчас обсуждали, когда ты должен хвалить преступные режимы в ДНР, в ЛНР, когда ты говоришь о том, что Володин чудесный руководитель и вообще спасибо ему огромное. То есть, на мой взгляд, это уже вещи избыточные и необязательные в том, чтобы спасать детей. То есть не ставит тебе, я уверена, Володин условия: «Знаешь что, Лиза Глинка, если ты меня не похвалишь…». Не верю я, что ставит.

Лазарева: Ты не веришь, я верю.

Собчак: Ну что, он приходит и говорит: «Похвали меня, пожалуйста, Лиз, публично».

Лазарева: Я не знаю вообще, кто такой Володин, но, скорее всего, и прекрасно себе представляю, что эти люди, они вообще про другое, именно это, может быть, им было важным даже.

Собчак: Но ты бы на это пошла бы?

Лазарева: Я не знаю, кто это даже, понимаешь, честно говоря.

Собчак: Хорошо. Кого ты знаешь?

Лазарева: Путина знаю.

Собчак: Путина. Сказали, тебе надо похвалить, Тань, Путина и сказать: «Поддержите его на выборах».

Лазарева: Нет, ну это вряд ли.

Собчак: «Поддержите, но мы вам фонд, все поможем, что надо, сколько? Миллион, два? Давайте спасем. Сколько нужно? Все сейчас». Ты бы это сделала сама? Ну просто да или нет.

Лазарева: Каждый случай… Нет, конечно.

Собчак: Нет. А почему тогда не осуждаешь людей, которые это делают?

Лазарева: Да почему же я каких-то людей вообще в жизни должна осуждать, послушай?

Собчак: Но внутренне, сама по себе, у тебя?

Лазарева: Вообще даже не собираюсь никого осуждать. Каждый человек проходит свой путь, и я не могу...

Собчак: Но ты бы этот выбор не сделала?

Лазарева: Слушай, мы так гипотетически с тобой говорим.

Собчак: Как? Вполне реально.

Лазарева: Я не знаю, как сложится жизнь. Никогда не говори никогда. О чем ты говоришь? Я не знаю, может, ко мне придут так, поставят мне пистолет в бок и скажут: «Мы сейчас твоих детей заберем».

Собчак: То есть в бок — это любой человек скажет. Нет, это другая...

Лазарева: Ты про семью про свою, собираешься Триумфальную, у тебя трое детей и больше ничего. Как это? Что после этого, я с этими людьми буду как вообще разговаривать? Конечно, нет, конечно, они мне глубоко противны и отвратительны все, если они ставят так вопрос, но всякое решение возможно только тогда, когда ты перед ним стоишь, и тут уже точно решение каждого человека. Степень ответственности, которую ты берешь на себя — это степень ответственности каждого человека, и каждый проходит свой путь. И ты идешь своим путем, рядом с тобой еще идет куча всякого народу. Ты его можешь осуждать, любить, не принимать, здороваться, не здороваться, но ты не можешь никоим образом на них повлиять. Твой путь — вот что главное. Поняла?

Собчак: Пытаюсь, пытаюсь. Ты сказала, что у тебя был разговор на эту тему с Борисом Акуниным. А он объяснял свою позицию? Почему он считает, что есть люди, которым...?

Лазарева: Слушай, мы совершенно не обязаны, и вообще я тебе говорю, что у нас...

Собчак: Нет. Почему не обязаны? Мне просто интересно...

Лазарева: Нет, я у него не просила объяснить его позицию. Но просто мы с ним, опять же, я же тебе говорю про то, что мы с ним так, у нас все так взвинкнуло, и он остался при своей позиции, я — при своей, мне просто оказалась она странной. То есть я всегда знала, что он такой, знаешь, крепкий такой, на своем такой, знаешь, упертый такой.

Собчак: А почему странной показалась позиция?

Лазарева: Потому что мне такая жесткая позиция в отношении людей, которые когда-то там что-то сделали не так, как ему показалось правильным — ну почему ты решаешь что-то за других, оцениваешь других людей? Это их выбор, у тебя свой выбор, ну я так про себя считаю.

Собчак: Но ты не думаешь, что из-за такой общей мягкости, собственно, общая мягкость и порождает зло? Ты не думаешь на эту тему?

Лазарева: Нет.

Собчак: Ты так не считаешь?

Лазарева: Я по своему опыту этого не вижу. Знаешь, я не скажу, что я порождаю очень много зла. Может быть, кто-то...

Собчак: Но ты нет, ты как раз не порождаешь.

Лазарева: Так а мягкость моя и есть в этом. Ты про какую мягкость говоришь?

Собчак: Я говорю про компромиссность. Ты не компромиссный человек, ты можешь отстаивать и говорить, но ты сама таких компромиссов, может быть, действительно тебя ими не искушали, но ты их не делала. К тебе невозможно придраться в этом смысле.

Лазарева: Но так я не могу это обсуждать, понимаешь? Я не могу и осуждать этих людей, потому что... Подожди, у меня же был прекрасный компромисс, когда я понесла факел на Олимпиаде в Новосибирске. Перед Олимпиадой я пронесла факел в своем родном Новосибирске, олимпийский факел, и просто была своими же, там был очень большой срач в фейсбуке, убийственный просто совершенно, но я так, собственно, к этому была готова.

Собчак: А ты пронесла почему? Почему ты решила это сделать?

Лазарева: А потому что я была, ну для меня это было какой-то честью, что ко мне обратились и сказали: «Не хочешь ли ты как человек, который представляет Новосибирск, пронести в Новосибирске Олимпийский огонь?». Конечно, хочу.

Собчак: Почему это многие восприняли компромиссом? Ты же можешь поддерживать страну и не поддерживать кого-то.

Лазарева: Видишь, молодец какая. Конечно же. Конечно, мы все в это время говорили, что Олимпиада — это ужасное зло, что это деньги на ветер и как можно, когда страна в руинах.

Собчак: Ты это тоже говорила?

Лазарева: Нет, я говорю тебе, что все, у всех такое было мнение, у общественной, либеральной…

Собчак: Но у тебя же не было.

Лазарева: Почему? Я, конечно, считаю, что Олимпиада — совершенно ненужная была история.

Собчак: Нет, подожди, Тань, это разное. Если ты считала, что Олимпиада ненужная, конечно, не надо было нести факел. А если, например, ты считала, что да, режим плохой, я не одобряю Путина, но Олимпиада — это круто, и я за Россию, то как бы...

Лазарева: Я за Россию. Почему же ты считаешь, что...?

Собчак: Но как же? Ты была против Олимпиады. Зачем факел нести?

Лазарева: Подожди, а вот сейчас давайте разберемся, если у нас есть время. Что значит я против России, если я против Олимпиады?

Собчак: Нет-нет, я не это сказала. Если ты против Олимпиады, и ты критикуешь Олимпиаду, что сколько денег… вот я критиковала, поэтому я, собственно, туда и не поехала, хотя мне факел не предлагали нести, но меня приглашали на открытие, на закрытие. Я не поехала, потому что мне кажется, что если уж я критикую это, потом сидеть там в ложе, хлопать и говорить, как красиво, неправильно. Поэтому, условно, если ты критиковала Олимпиаду, действительно странно тогда, что ты с факелом…

Лазарева: Ничего странного здесь я не видела.

Собчак: Почему?

Лазарева: Понимаешь, я не могу повлиять на принятое решение, и мне это дико не нравилось.

Собчак: Но если тебе не нравится это решение, зачем ты его поддерживаешь?

Лазарева: Я несу факел в своем родном городе, понимаешь? В городе, в котором я выросла, который мне доверил, просто который мне доверяет какое-то значимое событие — пронос, извините за выражение, факела олимпийского. Это такой факт, который, ну я знаю, кто бы отказался. Понимаешь, хорошо, я отказываюсь и говорю: «В мусор ваш факел, потому что ваша Олимпиада — это ужасная дрянь». А я, например, так не считаю, Олимпиада для многих спортсменов — это вообще возможность, там просто смешалось все. Для многих спортсменов, если они пропускают Олимпиаду, как мы сейчас поняли, это же крах вообще всей жизни, и для многих это просто вершина профессии — Олимпиада.

Собчак: Но ты же говорила, что ты была против тех средств, которые потрачены.

Лазарева: Я была против, против того… я уже, честно говоря, не помню, что там было, я очень быстро выкидываю все это из головы, но ситуация была в том, что слишком там было коррумпировано, все как-то нечестно — меня скорее это все очень напрягало. А то, что Олимпиада важна для этих людей, которые там участвуют, понимаешь, я все время возвращаюсь к конкретным людям, которых нельзя обманывать.

Собчак: Тут я не совсем с тобой согласна именно с точки зрения того, что если я не поддерживаю концерт «Агаты Кристи», считаю ее плохой группой, то я и не пойду с их дисками по улицам.

Лазарева: Вот это меня тоже вообще поражает. Я сейчас спела с Бутусовым, мне говорят: «Как ты можешь, Бутусов, который подписал там…». Я тоже ужасно что-то была  не в курсе, что он там подписал, короче, на меня опять обрушился очередной дождик, который я всегда отражаю готовым таким зонтиком. Но я не могу понять, послушайте, нельзя, надо разделять вещи. Есть Бутусов, на котором ты вырос, песни, которые жизнь моя, или там «Агата Кристи», как он там изменился. Мы же не говорим сейчас о том, что мы должны сейчас всех задушить, убить, диски сжечь, книги сжечь, чтобы этого ничего не было — ни Макаревича молодого, ни Бутусова, ни «Агаты Кристи», на которой я выросла. Сейчас это другие люди, которые сейчас имеют свое полное право…

Собчак: Многие люди перестали слушать Макаревича и ходить на его концерты только из-за того, что он выступил против власти, для них это все очень логично.

Лазарева: Полные идиоты. Это мое мнение. Хорошо, ты что, разлюбил песню «Поворот» и не поешь ее в караоке, когда напьешься?

Собчак: Я знаю людей, которые не ездят на Мерседесе, потому что они выпускали газовые камеры во Вторую мировую.

Лазарева: И не носят Хуго Босс?

Собчак: Реально нет, я знаю лично, ты, кстати, тоже знаешь таких людей, я потом тебе скажу даже…

Лазарева: И на чем же он ездит, неужели на «Волге»?

Собчак: Ну на какой-то машине, которая не связана с…

Лазарева: На «Ладе Калине» блин? Уж, наверное, не на «Оке».

Собчак: Ну есть такие люди, вот. А наш Алексей Навальный не ходит в рестораны Новикова, потому что Новиков — член «Единой России», ты сама прекрасно знаешь.

Лазарева: Меня только не надо убеждать в том, в чем меня не надо убеждать. Твой выбор, этого человека выбор — не ездить на Мерседесах. Я его выбор уважаю, но только не надо требовать от меня, чтобы я не ездила на Мерседесах, потому что у меня там бабушка сгорела.

Собчак: Просто так никто не требует. Если ты сама пишешь, что Мерседесы — плохие машины, не покупайте, а потом идешь (это вот про факел) — это вот странно.

Лазарева: Я говорю про разные вещи. Олимпиада и то, как она была сделана, скорее всего, этот факт какого-то, знаешь, очередного отношения к людям, меня очень люди, прежде всего, беспокоят. Те люди, которые в Новосибирске были счастливы, что к ним приехал этот факел долбанный, который у меня развалился потом на части…

Собчак: Да ладно? Да, развалился?

Лазарева: Пластик такой ужасный, отвратительный — стыдно. Я просто видела этих людей, я понимала, что это для них событие, это для них важно. Я не понесла его для того, чтобы типа там увидеть этих людей, типа, привет, я несу у вас факел. Но то, что это было для них важно, я понимаю, то, что я доставила им эту какую-то частичку, я лично была причастна к этому счастью человеческому, ну мне это было очень приятно. Я потом получила кучу говна за это, но момент счастья все-таки был.

Собчак: Последний вопрос будет про хорошее — про счастье. Первое, что тебе приходит в голову, какой приходит самый счастливый момент за последнее время? Что у тебя произошло?

Лазарева: Знаешь, меня просто накрыло какое-то нечеловеческое счастье, я думаю, что это временно, после того, как мне действительно исполнилось 50 лет, и я осознала, насколько я свободна. У меня нет работы, у меня выросли дети, я могу, наконец-то, заняться собой, что я и начала делать. Я столько сейчас открываю для себя нового, я просто уже утону, по-моему, от таких возможностей, которые у меня вдруг открылись. Это для меня абсолютнейшее счастье, и поэтому эти все мои проекты «Научите меня жить за 50» — это для меня тоже возможность как-то людям показать, что вот, это новая жизнь, она возможна.

Собчак: Скоро Максиму будет 50, я его к тебе отправлю. А потом и сама подтянусь.

Лазарева: Знаешь, мы говорим о разных людях. Есть люди, которые, как я, например, есть люди, у которых в 50 лет такая мантра: все, 50 лет — до свидания, внуки, огород и «ящик». И вот их от «ящика» я очень хочу вытащить, потому что в «ящике» сейчас ничего хорошего нет. А дать им какие-то новые инструменты, просто показать.

Собчак: Надеюсь, у тебя это получится. Вот такая афиша, приходите к Татьяне Лазаревой 17-19 марта.

Лазарева: Это в Новосибирске.

Собчак: Спасибо большое, что пришла к нам, были рады тебя видеть на Дожде, приходи еще. Благотворитель и коучер, я теперь так тебя буду представлять.

Лазарева: Коуч.

Собчак: Коучер или коуч.

Лазарева: Коуч. Ты не знаешь этого слова? А можно я тебе подарю книгу?

Собчак: Давай.

Лазарева: Вот.

Собчак: Ой, ну все. «Мир с первого взгляда».

Лазарева: Это книга про детей, какие они прекрасные. И я так счастлива, что ты, наконец-то, себе открыл этот волшебный мир.

Собчак: «Ксюше, Максюше и Платоше»

Лазарева: «И др» там еще.

Собчак: Спасибо.