«Путин объявил гражданскую войну». Шендерович — о деле Котова, разгоне СПЧ, поверивших в пропаганду «вечерних М», и любви к родине по ГОСТу

Всем привет. С вами снова программа «Шендерович как есть» на Дожде. Я, Александра Яковлева, ее веду.

Добрый вечер.

Здравствуйте. Долго вас не было, но наконец-таки вы вернулись.

Вернулся.

Будем обсуждать все, что было, все, что будет, все, что есть. У нас есть вопросы, давайте сразу к ним и перейдем. Пожалуйста.

- Здравствуйте, Виктор Анатольевич. У меня есть к вам вопрос, это прежде всего вчерашняя новость, что выгнали Екатерину Шульман и Шаблинского из Совета по правам человека. И так декоративный орган, и так никто уже рот не может открыть, а тут совсем уже, то есть поляна должна быть полностью зачищена. Соответственно, вопрос, не знак ли это того, что наша страна погружается полностью уже в бездну?

Ой, слушайте, бездна, она по самому корню, она без дна, поэтому этот процесс длинный, ориентиры впереди ясные, Северная Корея. Я обычно говорю Узбекистан, но меня поправили товарищи, в Узбекистане сейчас нечто вроде перестройки, попросили не обижать Узбекистан, там какие-то процессы происходят в другую сторону немножечко. А Северная Корея ясный указатель направления. И здесь можно просто точнее, любимый пример это попробовать посмотреть длиннофокусно на ситуацию. Вот Екатерина Шульман, человек такого класса, как политолог Екатерина Шульман, такого уровня образования, такого настроя, такой активности, такого таланта, в том числе общественного таланта и темперамента, полагаю, в какой-нибудь скандинавской стране она была бы министром или премьер-министром, она безусловно была бы политической элитой страны. В Северной Корее ее бы расстреляли из огнеметов вместе с теми, кого она защищает. Мы, как вы видите, посередке, из огнеметов не расстреливают, но и ни о каком присутствии даже вблизи политической элиты, даже на позиции советника, речи уже не идет. Орган был вполне декоративный, без каких бы то ни было властных полномочий, но мы видим по тому, что не только Шульман, а даже вполне сервильного Михаила Федотова, тишайшего, послушного, говорившего, между нами, довольно позорные речи в этом августе, ну совершенно системного и сервильного, погнали даже его, видимо, за то, что не смог остановить Шульман и компанию, за то, что не повлиял. Как бы он понес ответственность за действия небольшой группы свободных сильных людей, которые не скрывали своих убеждений, своих оценок. Это, конечно, вызывало раздражение. Они все равно, и при Шульман, могли сажать кого хотели, и избивать кого хотели, и убивать кого хотели. Но существование в Кремле, возможность в Кремле, вообще войти в Кремль, куда-то в орган власти цивилизованному человеку, который вслух будет давать такие ясные оценки, который будет бороться, более того, бороться с позиций здравого смысла и достоинства, а не только аппаратными методами, потому что у нас есть такие специалисты по тайному принесению пользы, которые этим приторговывают, что мы за Путина, конечно, мы публично ничего не будем говорить, но мы с кем-нибудь поговорим, знаете, мы где-нибудь проложимся, и вам будет лучше, вот люди, которые приторговывают своими возможностями такими.

У Екатерины Шульман и товарищей были совершенно ясные оценки, и конечно, это не могло продолжаться долго. Более того, это было заведомо обречено, потому что несовместимо, другая группа крови, это просто несовместимо. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань, значит, кем-то надо пожертвовать, видимо, трепетной ланью, потому что эти лошади все остались. В этом есть, повторяю, с точки зрения большой исторической, когда вы говорите, погружается в бездну, ничего особенного не произошло. В рамках абсолютно привычных уже нам, Путин в хорошем настроении махнет белым платочком, вдруг все, сколько уже таких приступов либерализма было, отпустили Ходорковского, отпустили «Пусси Райот», вдруг ввели, приличные люди какие-то вдруг попадают на какие-то должности, потом махнет черным, всех повыгоняют. Все это все равно авторитаризм, авторитаризм запущенный, абсолютно деспотический, абсолютно восточный, азиатский. Я тут не про географию, разумеется, а про, так сказать, схему управления, это азиатская схема управления, без какой бы то ни было обратной связи. Ничего не произошло. То, что такие люди, как Екатерина Шульман, просто не могут существовать внутри этой системы долго, что она ее отторгнет, система отторгнет Шульман, а вовсе не Шульман переделает систему, это было более-менее понятно. Когда-то правозащитник Якобсон, еще в советские времена, когда была на каких-то переломах, после ХХ съезда, было такое поветрие, надо вступать в партию, надо приличным людям вступать в партию, тогда партия была одна, поэтому это не уточнялось, надо вступать в партию, чтобы ее изменить изнутри.

Вот давайте вступим, то подонки все вступали, давайте вступят приличные люди, и мы изменим изнутри партию. И правозащитник Якобсон говорил, что вступать в партию это как переспать с сифилитичкой, то есть ее не излечишь, а сам заразишься. В общем, вот это и происходит. Сами не заразились, просто вышли вон, а те, кто остаются надолго и не выходят вовремя вон, те заражаются, конечно. Есть люди, которые когда-то давно попадали в структуры власти с мыслью приносить пользу, а потом прижились, знаете, это так быстро этим проникаешься, машиной, аппаратом, секретаршей, статусом, корочкой, этим довольно быстро проникаешься. Свиньей можно стать довольно быстро. Я проверял, кстати, на себе, это был один показательный опыт, когда я минуты полторы провел в губернаторском «Мерседесе», с затемненными стеклами и с «Фордом» сопровождения. Так получилось, что меня подвозили там, в Нижнем Новгороде, и я просто засек время, вот за две минуты становишься свиньей. Уже через две минуты ты смотришь через эти стекла на людей под дождем, которых кряканьем диким разгоняет «Форд», твой «Форд» сопровождения, через двойную сплошную, и вдруг через две минуты это становится нормальным. Если вовремя из этого «Мерседеса» не выйти, то потом уже нельзя, потом ты уже врастаешь в него, потом тебе без этого «Мерседеса» уже никак. Ничего не произошло, произошло то, что и должно было произойти. Это не могло долго продолжаться. Как может быть, Екатерина Шульман как может быть элитой там, где элита Сечин, Кадыров, Бастрыкин, Чайка, нет, это не совместимо. Но по поводу дна не надо, оно там, длинный путь у нас еще впереди, нам есть куда падать. Как в том анекдоте про альпиниста, который сорвался в пропасть. Ты жив? Жив. Что-нибудь болит? Нет. А ты где? Я еще не долетел. Мы еще в процессе.

Спасибо большое.

За оптимистический ответ?

Оптимистический у нас канал и оптимистические разговоры.

Да-да, мы еще не долетели, конечно, мы в процессе.

Да, нам еще долго и со свистом. У кого еще есть вопросы? Пожалуйста.

- Здравствуйте. Во-первых, привет не только от меня, но и от моей мамы из далекого города на Волге, просила передать, что вы ее секс-символ. Во-вторых, я немножко отойду от темы, мы тут про Совет по правам человека и прочее, но раз уж мы на телевидении, пока мы готовились к прямому эфиру так долго, мне вот какой вопрос пришел в голову. Все мы знаем наших «замечательных», в кавычках, пропагандистов, я не говорю сейчас про съемочную группу, про осветителей, про операторов, и так далее, этих мы в сторонку, я про лица с экрана, которые мы все так прекрасно знаем. Вот мне стало интересно, найдутся хоть два-три человека идейных, или они там все про «бабки»?

Вы знаете, они, конечно, про «бабки», но человеческая психика устроена так, что собственно негодяем себя человек чувствовать не хочет, никакой человек не хочет чувствовать себя негодяем. И каждый из нас, я надеюсь, на довольно мелких примерах, но знает, что когда ты не прав, хочется найти точку, так сказать, угол зрения, под которым ты прав. Если ты перед кем-то провинился, то как-то психика довольно быстро подсказывает какие-то оправдания: и он сам виноват, и он заслуживает, да и ладно, ну и так далее. Мы все знаем, как работает психика, человеку не хочется себя чувствовать подлецом. С этим можно справиться двумя противоположными, можно горячее прикладывать и холодное, и то, и другое работает иногда. Есть люди такие, скажем, как Доренко был, который просто говорил, это была публичная позиция, он так учил молодых журналистов: я отморозок, мы отморозки, ты обслуживаешь, ты работаешь на себя, нету никаких вообще этических норм, это все выдумали, не надо, это все вранье. В этом цинизме есть свое обаяние, то есть циник оказывается как бы лучше приличного человека, потому что он тоже негодяй, но только делает вид, что он приличный, а я негодяй честный, я говорю — я негодяй. Я вам нравлюсь? Нравлюсь, потому что я честный, я же честный негодяй. Это как бы обаятельно, это действительно такое обаяние зла. Да, я циник, да, а цинизм, в нем есть привлекательность, про это в общем книги написаны. Можно вот с этой стороны заходить. Все циники, и я циник, только я талантливый, а вы бездарны, вот и все, вот и вся разница, учитесь у меня. Есть другой способ договора с собственной психикой, избывания этого когнитивного диссонанса. Конечно, надо поверить. Конечно, лучше поверить.

Если ты кричишь «Хайль!», или что-нибудь другое в этом роде, то лучше в это верить, расслабиться и получить удовольствие, как советовали. Ты должен в это верить, тогда легче. Если ты сам себя убедишь в том, что ты говоришь, то и говоришь ты лучше, и там требуются люди с пластичной психикой, которые верят, потому что когда человек не верит, это видно. А когда человек убеждает себя, и через какое-то время действительно начинает в это верить, да, это талант, это своеобразный талант, и мы видим на экране людей более талантливых, которые убеждают себя, такая пластическая способность психики, некоторое актерство, которые убеждают себя в том, что они говорят, и через какое-то время уже глаз горит, и уже достоверное дрожание в голосе. Как актер как-то самовозбуждается в роли, и через какое-то время он уже возбуждается страстью персонажа. И мы видим таких талантливых людей, которые вполне убедительны для себя, через какое-то время это становится уже органикой, он уже в это верит, у него выхода нет. Также как сегодня, не только пропагандисты, скажем, Владимир Владимирович Путин, если из него вынуть мессианство, вот так под наркозом вырезать тот кусочек мозга, который отвечает за мессианство, и оставить его без мессианства, что он не спаситель России. А тогда кто? А тогда просто узурпатор власти, вор и убийца, вот и все. Как-то так получилось. А если ты мессия, то это оправдывает и все вообще, и узурпацию, это ты на службе у России. Поэтому Путин конечно уже совершенно искренне, например, верит в свое мессианское предназначение, разумеется. У него нет выхода, в тот момент, если его насильно привести к врачу и вылечить, то в этот момент он поймет, что он просто негодяй.

А что с этим делать? Ты захватил власть, ты организатор, ты развязал несколько войн, на тебе кровь, ты покрываешь убийц, вокруг тебя ворье, и ты сам ворье. Нет, так жить нельзя, давайте лучше я буду мессией, разумеется, это абсолютно нормальное свойство психики. Я думаю, что они делятся. Самые талантливые из них уже верят, так гораздо легче, поверьте. Ну вот мы же видим, рекорды Гиннесса устанавливаются в прямом эфире. Я про вечернего. У нас так приятно, уже не надо существительных. Вечерний, сказочный…

Уже можно имен не называть, и так все поняли.

Да, без подлежащих, просто на прилагательных. Вот вечерний в «Книгу рекордов Гиннесса» вошел.

25 часов, 53 минуты 57 секунд.

В неделю, да? Прямого эфира. Язык без костей, но мускулистый. Конечно, верит, безусловно верит. Это уже давно стало его верой, потому что иначе, я думаю, трудно, психика не справляется, садится психика. Мы же видим, побездарнее людей мы же видим, которые не могут поверить. Я, кстати, вижу, наблюдаю в большом количестве, тут большое поле для исследований, своих вывших товарищей по НТВ, которые очень по-разному, их судьба сложилась очень по-разному. Кто-то спился и ушел из профессии, не смог поверить. Кто-то остался в профессии, но таланта мало, поэтому он честно просто отрабатывает с пуговичным глазом. А кто-то талантливый, поднялся на самые вершины.

Браво, спасибо большое. Опять оптимистические темы.

А что такого я сказал?

У кого есть еще вопросы? Пожалуйста.

- Виктор Анатольевич, добрый вечер. Меня зовут Дмитрий. Вы как-то на «Особом мнении» говорили, что никто, кроме Навального, не занимается строительством реальных партий, и то, что есть, это для галочки, для финансирования. Есть ли что-то, чего содержательно не хватает Навальному, с вашей точки зрения? И с чего должна начинать новая политическая партия, чтобы вы, как избиратель, для себя решили — да, это по-настоящему, да, я их полностью поддерживаю?

Смотрите, я как избиратель, в самом допущении того, что я или вы можем быть избирателем, очень большое допущение, и мне кажется довольно странным сегодня это обсуждать. Я говорил не о преимуществе идеологии Навального перед идеологией, там, «Яблока», как раз я склонен скорее к идеологии «Яблока» и бывшей СПС, «Союз правых сил» и так далее, чем к идеологии Навального. Но Навальный оказался эффективным, он построил действительно работающую структуру, он сидит, а структура работает. И то, с какой ненавистью и последовательностью, сколько ресурса государства брошено на уничтожение структур Навального, говорит об их эффективности. Это просто надо зафиксировать, надо посмотреть, чего боится власть, что она ненавидит. Она ненавидит это, она пытается разрушить это, она пытается положить вниз лицом и наказать этих людей, а не Эмилию Слабунову. Это просто надо зафиксировать. А когда вы говорите обо мне или о себе, как об избирателе, мы забегаем очень сильно вперед. Я уже тысячу раз говорил, когда или если мы доживем до выборов в России, что будут выборы, ну тогда, наверное, я буду голосовать, может быть, и не за Навального, буду я голосовать за какую-то идеологию, чуть более близкую моим представлениям и так далее. Но сейчас об этом бессмысленно говорить. Почему я поддерживаю Навального и призываю всех поддерживать Навального? Потому что Навальный представляет собой сегодня единственную де-факто, хотя его партию не зарегистрировали, единственную политическую партию, которая реально противостоит и представляет угрозу для авторитарной власти. Значит нам надо, как мне кажется, вернуть, попытаться вернуть демократическое устройство в России, свободу слова, выборы конкурентные, свободные, честные, равные выборы, свободу слова, право выхода на улицы и так далее, нам надо все завоевать, выйти на свободу, а потом на свободе разделиться по партиям и движениям. Порядок действий именно такой. А пока мы сидим в концлагере в одном, и конфликтуем на соседних шконках, конфликтовать по поводу того, чья идеология лучше, это довольно смешно. Ребята, сейчас придет надзиратель и всех выгонит на мороз. Какая ваша идеология имеет значение, они могут сделать сейчас все, что угодно с левыми, с правыми, со средними, с полусредними. Надо вернуть политическую жизнь попытаться, Навальный занимается этим вполне эффективно. По крайней мере, он единственный, против кого власть расчехляет полный свой ресурс силовой, это дорогого стоит.

Спасибо. У кого еще есть вопросы? Не стесняйтесь. Пожалуйста.

- Добрый вечер, Виктор Анатольевич. Меня зовут Анатолий. Вы вроде как писатель, юморист.

Вроде.

- Но мы присутствуем здесь, исключительно взирая на вас как политолога.

Нет, я не политолог.

- Нет, но что что-то в этих кругах.

Вопрос задайте.

- Задаю вопрос. Я бы хотел вернуть вас немножко к более приземленному, ближе к вашему, вот вы много путешествуете, много видите. Возвращаясь в Россию, что здесь дорого, что вас сюда тянет, чем вы восхищаетесь? Что-то еще осталось здесь?

Чем восхищаюсь? Все, понятно. Многое осталось, собственно все, что было, все что восхищало, то, за чем приезжал, собственно, моя Родина, город Москва, это родные улицы. Это мой город, моя страна, я здесь родился, предполагаю здесь и помереть. Это они понаехали, а я, собственно говоря… Здесь остался язык, здесь остались книжные полки. Они могут быть где угодно, конечно, но здесь осталась культура, к которой я принадлежу по факту рождения и воспитания принадлежу. И я сюда возвращаюсь домой. Я космополит, мне очень нравится разное, путешествовать, и видеть, и пожить там, увидеть то и другое, но мне надо вернуться сюда. А администрация, которая постоянно мне внушает, что она мне Родина, это жульничество, это типовое традиционное жульничество. Каждый упырь пришедший говорит — если ты не любишь меня, ты не любишь Родину. Я твоя Родина, говорит мне упырь. С какого бодуна ты мне Родина? Вон у меня Александр Сергеевич Пушкин, вот Сергей Васильевич Рахманинов, вот Арина Родионовна, да, вот «Черный ворон, что ж ты вьешься», вот песни, вот мой алфавит. А ты мне кто? Ты мне упырь, ты сидишь и жрешь мой хлеб, спишь на моем диване и еще руки мне выкручиваешь, при этом повторяя мне, что ты моя Родина, я должен тебя любить. И я должен тебе еще доказывать, что я тебя люблю, я должен перед тобой отчитываться, ты еще можешь поставить население во фрунт и заставить отчитываться. Нас учат правильно любить Родину, они контролируют, правильно ли ты ее любишь, потому что у них есть какой-то ГОСТ, у них есть какая-то правильная любовь, а ты неправильно любишь. Значит это все жульничество, жульничество типовое, абсолютно традиционное феодальное жульничество. Просто надо время от времени, как в бане, соскребать с себя эту грязь и чистить это все, открывать поры. Поэтому тут ничего не изменилось, я как жил на родине, так и живу. Да, появилась возможность ездить, спасибо. Еще спасибо, что пускают обратно, тоже спасибо.

Я каждый раз кланяюсь в ноги пограничнику, я страшно благодарен, что меня пускают, хотя иногда спрашивают, откуда, вдруг начинают выяснять, как будто моего паспорта недостаточно, чтобы мне улыбнуться и пропустить. Я еще должен заслужить право, видимо, попасть на родину. Поэтому как было все, так и есть, живу себе и живу. А вот это взаимоотношение администрация-Родина, по Салтыкову-Щедрину, не путать Отечество и их превосходительство. Я живу в отечестве, их превосходительство всячески мне портит жизнь в моем отечестве, иногда физически, психологически все время. Надо просто помнить, что они всего лишь… Я хотел сказать, наемная сила, но я их не нанимал. По Августину Блаженному, это шайка разбойников, вот и все, которая тобой правит, потому что Августин, напомню, сформулировал, что государство, лишенное закона и справедливости, это шайка разбойников. Поскольку мы лишены закона и справедливости довольно демонстративно, просто констатирую, мы живем под властью шайки разбойников. А с Пушкиным, Рахманиновым и всем остальным интимным, так сказать, интимной частью моей души ничего не случилось.

Мы не можем не коснуться «московского дела», которое сейчас всех волнует.

Собственно, это самое важное.

Что вы скажете?

Дело Константина Котова, просто поскольку уже состоялась апелляция, ― это вот такой довольно ясный знак. Эта история идет в паре с отставкой Екатерины Шульман и компании, безусловно, потому что это был демонстративный беспредел, причем не на уровне какого-то дурного мента, который кого-то поколотил или даже какого-то одного судьи, а это все-таки апелляция, это все-таки Московский городской суд.

Это вещь, которая привлекла огромное внимание. Лучшие адвокаты, которые разобрали по косточкам обвинение, не осталось там ни одного квадратного сантиметра, не разнесенного в пух и прах. Пустое дело, совершенно очевидное дело, что очень важно. И демонстративный приговор, оставлен в силе приговор демонстративно. Это демонстративная вещь.

Они не могут даже делать вид, что это имеет отношение к закону. Эта шайка преступников, по Августину Блаженному, уже даже не делает вид. Они просто говорят: «Это будет так, потому что мы так решили». Это очень важная история с делом Константина Котова. Они раз за разом демонстративно все на более высоком уровне выбрасывают закон из обихода российского, они делают очень опасную вещь.

Ведь это все педагогика, это российскому обществу говорится: «Закона нет. Мы даже не будем делать вид, что он есть. Закона нет, мы действуем по праву сильного. Просто потому, что я могу сломать тебе руку, а ты мне не можешь, значит, я ломаю тебе руку. Вот и всё. Я могу тебя пырнуть, и я пырну тебя». Право сильного, право бандита. Это вещь приятная, пока этот нож у тебя, но это воспитание, и вместо Константина Котова, Егора Жукова, головастиков, интеллектуалов, честных людей…

Я с этим Костей стоял по очереди в пикете у администрации, мы друг другу передавали один и тот же плакатик. Он даже не требовал никакого возмездия, он не требовал наказания, он просто стоял за свободу людей. Он абсолютный пример не просто цивилизованного человека, а человека еще и не кровожадного, абсолютно расположенного к людям. Это потенциальная, как Екатерина Шульман, потенциальная элита страны ― вот такие вот молодые люди.

Хорошо, посадили. Этого посадили, но на его место в следующий раз по всем законам исторической механики придет уже тот или те, кто не будет требовать закона, а кто будет хотеть мести. Это банально, но это так. Значит, если вы говорите, вы, задающие правила игры, это как судья на футбольном поле. А, так можно, да? Можно в кость шипами? Отлично! Но если можно мне в кость шипами, значит, могу и я в кость шипами, вы же задали такие правила, товарищ судья. Реф, ты же сказал, ты же не дал там карточку, ты же тут не свистнул, когда со мной это сделали! Я это сделаю с противником.

140-миллионному народу, состоящему по преимуществу не из интеллектуалов, прямо говорится: «Сила солому ломит». Сильный прав. Ты сильный? Делай. Закона нет, справедливости нет. То есть справедливость ты будешь восстанавливать силой. Ну так мы дождемся, что справедливость начнут восстанавливать силой. Как это делается, мы знаем, те, кто читал книжечки про семнадцатый-восемнадцатый год.

Поинтересуйтесь, как восстанавливается справедливость там, где она не восстанавливается легитимными механизмами, там, где нет реформ, там, где студентов, которые просят конституции, европейских прав, казаки с нагайками встречают, а народников, которые приходят с книжечками, тоже встречают, да. Капитан-исправник встречает. И Сибирь, Владимирский тракт. Что потом бывает, что вырастает потом из этих студентов, как потом народники становятся народовольцами, как потом начинают взрывать, как потом начинают топить и вскрывать животы этим городовым, полицейским, как потом под нож идет сословие дворянское, все целиком, и прогрессивные, и не прогрессивные, все идут под нож.

Братцы мои, дорогие троечники, дорогие тупоголовые, наймите какого-нибудь одного умного, который бы вам объяснил, что бывает в этом случае. Это азбука. Если Косте Котову, человеку с плакатом, стоявшему за свободу, за обмен всех за всех, за свободу россиян, сидевших в украинских тюрьмах, выходившему за соблюдение Конституции, за свободу, если вы ему даете четыре года, этот приговор остается в силе в Московском суде, а потом останется в силе, разумеется, и в Верховном, да, если никто не умрет, то потом не обижайтесь, что на место Кости Котова придет кто-то, кто будет отстреливать, да.

И потом не говорите про народ только, что он жестокий, тупой, вот не надо. Народ высылает своих лучших людей с попыткой реформироваться: Костю Котова, Катю Шульман, Егора Жукова. Молодых, энергичных, образованных. Потенциально европейский цивилизованный российский народ говорит: «Давайте реформы, давайте менять, давайте выборы». С чего все началось? Выборы. Зарегистрируйте нас, вот мы собрали подписи, хотя вообще-то был противоправным сам сбор подписей, но мы их собрали. Нет, через колено. Да? Но тогда будет по-другому. Энергия куда-то выйдет, Ломоносов и Лавуазье. Я не виноват, простите, считайте меня блогером Синицей, да. Я только предупреждаю о понятной вещи.

Если так, то будет так, и вслед за блогером Синицей я повторю: если полицейскому можно просто избивать палкой невиновного человека, то это означает, автоматически означает, что другим людям можно подстеречь этого полицейского и изметелить его или что-нибудь сделать с ним. Это означает это. Не потому, что я к этому призываю, просто угол падения равен углу отражения, всего лишь. Это означает, что мы выбрасываем Россию, причем не мы, вы, судьи, сенаторы, депутаты, президент, Росгвардия, ― вы выбрасываете Россию из цивилизованного поля, вы.

Гражданская война уже объявлена. Тот полицейский, который безнаказанно молотил, да, молотили людей, тысячи людей замолоченных, потом осужденных ― это объявленная гражданская война. Она уже объявлена. Мы попытались, мы все, от Кати Шульман до адвоката Костанова, мы попытались предотвратить эту гражданскую войну тем, чтобы приговор был изменен, а желательно еще посадить садиста, который молотил женщину, в живот бил. Это мы предотвращаем гражданскую войну, а вы настаиваете на гражданской войне. Она так или иначе случится.

Сначала случается отчуждение от государства, отчуждение. Это ранняя форма разрыва с государством, это не война еще, а отчуждение. Мы сюда, к себе на огород, выпить, закусить, да. Мы себя не отождествляем с государством, мы просто живем на этой территории. Под Батыем жили, под Дзержинским жили, да, под кем еще мы не жили? И под вами будем жить, просто переживать, пережидать. Это отчуждение. Оно кончается деградацией, автоматической деградацией ― каждый сам за себя.

В этой войне каждый сам за себя. У народа, к сожалению, поскольку мы не каталонцы, и не французы, и не англичане, у нас нет вот этого, так сказать, фермента, который склеивает нас в народ, вот чтобы миллион вышел на улицы и не уходил, пока не отпустят заложников, заставив с собой разговаривать. Этого фермента у нас нет. Мы распадаемся в войне с государством, в противостоянии с государством мы распадаемся на кусочки. Да, я вот сюда, я сюда, я уеду, я маргинализируюсь. Кто-то решит встроиться по этим правилам и так далее.

Для страны это все кончается в лучшем случае драматично, в худшем ― трагично. В лучшем ― драматично. Распад, внутренний распад. Никаких же скреп-то нет, они существуют только на бумаге, нас ничего не связывает. Вот каталонцев связывает, американцев связывают идеалы свободы, они связывают самого завзятого интеллектуала и самого последнего, повторяю, бомжа американского. Связывает внутреннее, так сказать, органическое ощущение свободы. Это его страна, вот того черного, который сидит на Вест-Энде, я его регулярно наблюдаю, там бывая, его знают по имени местные жители. Он местный, он сидит и всем желает доброго утра, ему дают доллар. Он местный.

Вот этот черный дядька свободнее меня, конечно, гораздо свободнее меня. Он и представить себе не может, что его можно замолотить палками, не позвать, не пустить адвоката. Ему это расскажи, он сильно удивится, хотя он ни одной книги, может, не прочел, но он знает просто, что он свободный человек, это его страна, и горе тому полицейскому, который его тронет. Он никого не обижал, да, он никого не оскорблял, он не создавал помех никаких жизни. Он свободный человек, а я нет.

Я, выходя с плакатиком или просто выходя 3 августа на улицу, знаю, что дома у меня допровская корзинка. Я готов к тому, что я пойду, да, пойду отсюда сидеть, выходя на законный ― как сказать? ― мирный митинг. Вот штука какая. Уже произошел разрыв с государством, нас ничего не объединяет. Пока это проходит фазу отчуждения, да, потом мы знаем, что может накопиться этот бензин в воздухе, чиркнет спичка ― и разнесет. Мы знаем, как это бывает, по нашей истории, по соседской истории. Это происходит внезапно по какому-то мелкому поводу, почему-то концентрация в воздухе, да, достигает критической отметки.

А сейчас вот такое отчуждение, и история с приговором Константину Котову ― это Путин нам сказал: «Гражданская война. Я объявил вам гражданскую войну. Мы вас просто рубим, потому что мы можем это сделать, мы вас метелим, потому что мы можем это сделать. Нам плевать на закон. Мы сильнее, мы будем делать то, что хотим». Народ сказал: «Ага, понятно». А дальше кто-то будет выходить и идти в тюрьму, кто-то уедет, кто-то маргинализируется, затихнет, а страна будет деградировать, разумеется. Вот и все.

Спасибо.

Оптимистический же канал?

Предельно!

Я же не сказал, что она распадется. Хотя это тоже вариант. Она будет деградировать, это безусловно.

Знаете, я просто, что называется, по работе каждую неделю, пока работаю, пока не каникулы, имею дело с несколькими сотнями школьников, да. Я просто математику преподаю. Так вот, докладываю: ленточку ту самую, красно-коричневую, сейчас не носит совсем никто. В 2014 году один-два человека были, но то же самое, никаких десятков или сотен не было. Поэтому, что называется, народ вовсе не такой глупый и даже в худшие моменты 2014 года…

Я никогда этого не говорил.

Я понимаю. Я о другом, о том, что героев, которые выйдут с плакатами для того, чтобы их били, все равно никогда не будет сотни тысяч и миллионы.

Конечно.

И, соответственно, в некотором смысле наша проблема ― это проблема отсутствия способа, что называется, народу победить тех, кто живет на его деньги, потому что как только народ станет более активным, так с него просто возьмут больше денег, да. Навальному переведут чуть побольше, значит, проведем обысков чуть-чуть побольше.

И поэтому я, прошу прощения, вернусь все-таки к уважаемому Соловьеву. Была такая петиция совсем недавно про просьбу к Италии посмотреть, что за человек там живет. Может быть, все-таки многое зависит не только от нас, а и от того, как там относятся к этим людям?

Вопрос понятен. Давайте я попробую ответить. Заграница нам не поможет, возвращаю вам Остапа Бендера. Заграница нам не поможет, не поможет. Там всегда будет Ванесса Редгрейв или еще какие-то замечательные люди, которые будут писать что-то, поднимать какие-то темы. Но большому политическому Западу, он разнообразный, вы знаете не хуже меня, от нас нужно только одно ― чтобы мы не мешали ему жить.

25–30 лет назад Запад приветствовал падение коммунистического строя и полагал, было в планах включить как бы Россию в свободный мир. Этот план не удался, да, и Запад относится к нам теперь, да, мы перешли из партнеров в противники. 2007 или 2008 год ― Мюнхенская речь, 2014 год ― агрессия, 2008-й, да ― агрессия в Осетии, 2014-й ― агрессия на Донбассе и в Крыму. Все, Запад сделал для себя выводы. Он отгородился от нас.

Его задача, они давали клятвы, наверно, своим народам, а не нашему, их задача ― сделать безопаснее и благополучнее жизнь своих народов. Для этого надо минимизировать ущерб, который приносит путинская Россия. Они этим занимаются, минимизацией ущерба. Они не до конца и не все поняли степень угрозы, это другой вопрос, но никто не будет за нас ложиться костьми. Никто не будет из-за нас рисковать какими-то долгосрочными интересами или войнами на территории Европы.

Секунду, с 15 по 17 октября вообще-то прошла репетиция глобальной ядерной войны. Учения прошли, вполне себе серьезная репетиция.

Понятно. Репетиции репетициями, я только говорю о том, что Запад занят тем, чтобы отгородиться. Он не будет тут ничего менять, да, и нет таких возможностей, и Западу не надо это.

Поэтому все надежды на то, что Запад сделает ай-ай-ай Путину и каким-то образом повлияет, думаю, что… Есть отдельные вопросы, но это не наша уже епархия. Как поляки говорят, не мой цирк, не мои обезьяны. Пускай там западные граждане выясняют это со своими лидерами.

Нам надо понять, что это в наших руках. И справедливо написал Сергей Пархоменко по поводу отставки Кати Шульман и компании: «Ребята, невозможен никакой Совет по правам человека в отсутствие нашей борьбы за наши права». Не может Екатерина Шульман, даже если бы она была там, бороться за наши права. Она может их отстаивать, если мы боремся. Это уже следующий этап ― остаивать, помогать отстаивать, если мы боремся, защищать тех, кто борется.

Но никакая Екатерина Шульман, да, никакие системные либералы, которые, допустим, куда-то попадут и проникнут, это не замена, извините, просто массовому гражданскому чувству. Это старая формула, нельзя освободить народ снаружи больше, чем он свободен изнутри. Если за свободу выходит в Москве 20 тысяч человек на митинг уже после «московского дела», вот это был момент, после которого стало ясно, что Котов будет сидеть и все будут сидеть. Ах, вас 20 тысяч? На это у нас есть ОМОН, извините, вот с таким запасом. Это на здоровье. 200 тысяч? Вот тут да, давайте поговорим. Это предмет для торга уже, да, это основание для торга. Это цифра. 20 тысяч? Да, значит, вы не готовы отстаивать свою свободу как народ, не готовы. Хорошо.

Их логика простая, они животные. Они понимают только, да, электрошокер. Для них электрошокер ― это числительные. Это сильный электрошокер, они от него прячутся под плинтус, скуля, как мы помним, когда за 100 тысяч заходит, они скрываются на несколько дней. Их не видно, они думают, что делать, они готовятся к переходу на какие-то другие режимы существования. Когда 120. Когда просто 20, это к Золотову, он решит сейчас этот вопрос. Вот и все, это надо понимать.

Запад ― забудем это на время, забудем. Проблема в том… Но вот ведь, я думал, что вы в другую сторону поведете разговор. В принципе, в нормальной стране и не нужно выходить на улицу. Эти инструменты взаимодействия все придуманы, они работают: свобода СМИ, выборы, независимый суд, честные равные выборы. Эти механизмы существуют.

У нас-то уже нет.

Вот если бы взрослые и дети друг другу бы передавали эту информацию, этому надо научиться, этим надо пользоваться. Тогда не надо будет выходить на улицу. Трагическая ошибка российского народа, та же, что какое-то время назад немецкого народа и очень многих других народов, ― разочарование в плодах демократии привело к отказу демократическим путем, отказу от самой демократии. Это похоже на самоубийство, когда человек сам лишает себя жизни. Может человек сам лишить себя жизни? Может, это вполне в его силах. Демократическим путем, так сказать, никто его не убивал, сам.

Главная ловушка демократии в соблазне отказаться от инструментов демократии. В эту ловушку попался немецкий народ, в эту ловушку попались многие народы, мы в том числе, да. Когда так не нравятся результаты демократии текущей, бандитизм, коррупция, беззаконие, преступность, бедность, да, очень не нравятся результаты, очень велик соблазн пойти навстречу одному правильному. Не нужно этого всего, это все вранье. Свобода слова, выборы ― это все себя дискредитировало. Давайте уж выберем одного хорошего, и он нас… Он же сказал, что может. Он знает, как надо, по Галичу, он нас куда-то выведет. Дальше со всеми остановками, да.

Главная ошибка была даже не в выборе Путина, а в том, с какой готовностью потом сказали: «И ладно, пускай, не надо ничего, пускай остается. Вот так, вот не надо ничего, демократия ― это вранье», с какой готовностью купились на эту дешевку. В идеале бы объяснить, пытаться, чем мы и занимаемся, в частности, я сейчас. Этот механизм нужно восстанавливать, ничего придумывать не надо, это все существует, да. Но сегодня за это надо бороться. Мы сами запустили ситуацию так драматично, что сегодня за простые гигиенические правила, а демократия ― это мытье рук и смена памперсов, как давно сказано, да. Надо менять власть ― это американцы сформулировали ― по той же причине, по которой надо менять памперсы, потому что иначе становится невыносимо, вонять начинает, вот и все.

Мы упустили этот момент, теперь за это надо бороться, это надо прежде всего объяснять. Никаких других, к сожалению, возможностей. Мы видим попытки, и они будут продолжаться, и я с уважением отношусь к этим попыткам, и сам я внутри этих попыток в сущности, поскольку я в России и продолжаю разговаривать, да, пытаться разговаривать, в том числе, как Екатерина Шульман, разговаривать с властью, в том числе через минимальные возможности, щелочки, которые предоставляет власть, что-то менять, что-то отстаивать, где-то говорить эти вещи, да.

Но это все, конечно, в пределах погрешности по сравнению с исторической инерцией. Я хотел сказать «которую мы наблюдаем», но внутри которой мы находимся, потому что рок событий влечет довольно очевидно, вектор довольно ясен. Герой Есенина говорил: «Не пойму, куда влечет нас рок событий», сейчас уже все более-менее понятно.

Есть ли еще оптимистические вопросы?

Нам на самом деле уже пора прощаться. Поэтому оптимистические вопросы, надеюсь, мы все-таки накопим.

Накопим к концу ноября, да.

Примерно через месяц с вами встретимся и их зададим. Спасибо большое, что были с нами. Оставайтесь на Дожде!

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.