«Россия будет делать то же, что другие: печатать деньги»

Я так понимаю, что сейчас вы немножко изменили фокус. Вы сейчас занимаетесь не только Россией, фонд ваш теперь называется D&P Special Situations Fund, что можно перевести как Фонд специальных ситуаций. Что это за ситуации и на что вы сейчас смотрите в качестве приоритета?

Действительно, special situations, как вы правильно перевели, специальные или особые ситуации ― это некое направление, скажем так, подраздел широких инвестиционных стратегий, которые применяют различные хедж-фонды. Смысл этой стратегии в том, что вместо того, чтобы постоянно гадать на кофейной гуще о каких-то макротенденциях, политических событиях, о влиянии и снижении процентных ставок в Японии на фондовые индексы в Америке, люди, которые управляют деньгами и стратегией special situations, фокусируются на гораздо более узких, конкретных ситуациях.

Например?

Компания Yahoo продает свой основной бизнес. Эта компания также состоит из долей в компаниях Alibaba и Yahoo Japan.

Которые не продаются.

Не продаются, они остаются. Соответственно, доли владения можно оценить, они стоят пять, основной бизнес продается за два, все вместе это должно стоить семь, а сейчас стоит шесть. Таким образом, special situation, конкретно взятое событие…

То есть вы видите в этом какой-то апсайд?

В этом есть апсайд, есть катализатор и есть узкоконкретная ситуация, которая бинарна: сделка или будет, или ее не будет. Все сужается, становится гораздо более понятным и прогнозируемым.

Теперь самый интересный для нас и нашей аудитории момент. Почему вы ушли от более широких вещей, в том числе макроэкономических, плохо прогнозируемых и в первую очередь связанных с Россией, и теперь решили фокусироваться, насколько я понимаю, на развитых рынках, а не на развивающихся, и на этих узких ситуациях, а не на экономической макрокартине?

Дело в том, что предыдущий фонд тоже занимался особыми специальными ситуациями, но в России, и назывался  Russia Special Situations Fund. С тех пор количество специальных ситуаций, сделок, реструктуризаций, каких-то дивидендных историй сжалось, количество потенциальных объектов для инвестирования сократилось.

Во-вторых, дело в том, что для успешной реализации конкретно этой стратегии одним из ключевых, обязательных требований оказывается наличие на рынке, где ты работаешь, верховенства закона, четких правил игры, устоявшихся законодательных практик и защиты интересов миноритарных инвесторов.

То есть без судебной реформы у нас ничего дальше не получится.

Это сложный философский вопрос. Это не только судебная реформа. Я приведу вам такой пример: в Англии, если одна компания хочет купить другую, то, как только в прессе возникают об этом какие-то домыслы или пересуды, каждая из сторон должна сделать публичное заявление. Дальше комиссия по слияниям и поглощениям, регулятор, обязывает тебя в определенный срок сделать предложение. Если ты его не сделаешь, ты не имеешь права делать предложение в течение следующих шести месяцев.

Если не вдаваться в подробности про то, как там, а говорить все-таки про то, как здесь, то получается, что что-то сильно изменилось, усугубилось, ухудшилось, если вы раньше работали в этой среде при всех тех же самых условиях, а потом вдруг решили для себя, что дальше как-то вряд ли. Что произошло, в какой момент и произошло ли это только с вами или есть аналогичные фонды и все потихонечку сворачиваются?

Мне сложно говорить про других людей, люди могут открывать или закрывать фонды по разным причинам.

Но вы же знаете.

Если честно, мне кажется, конкретно в сегменте special situations в России мы были одним из двух-трех фондов. Люди, которые управляли деньгами и инвестировали в Россию, имели общую стратегию ― макроэкономическое развитие страны, рост и успехи отдельно взятых компаний. А фондов конкретно с фокусом на отдельные корпоративные истории было немного, поэтому мне сложно сказать.

В моем случае, повторюсь, это был некий набор того, что компании становятся меньше. Правила игры всегда были аморфны. В какой-то момент ты говоришь: «Больше этот уровень риска для меня не приемлем».

Уровень риска может быть очень высоким, но если при этом потенциальный возврат тоже высок и даже выше, то с этим можно как-то жить. Означает ли это, что потенциал возврата упал до таких уровней, что нет смысла рисковать?

Я бы сказал так. Можно приводить конкретные примеры, но вопрос не в том, как изменилось отношение «риск ― доходность», оно было одним, стало другим, расходы изменились… Вопрос в том, что вся экосистема приводит к тому, что оценить «риск ― доходность» невозможно.

У вас есть ситуация, когда франко-американская компания Schlumberger пытается купить компанию Eurasia Drilling, делает официальное, юридически обязывающее предложение по цене 22 долларов за акцию. При этом  Eurasia Drilling стоит 18-19 долларов, люди спекулируют. Дальше возникают вопрос, нужно ли одобрение комиссии. Вроде не нужно, но лучше его взять. А еще должна быть комиссия при правительстве, там должен быть голос каких-то регулирующих органов или государственных спецслужб, которые должны дать добро. Дадут или нет…

Как я сказал в начале, на Западе стратегии special situations, весь смысл в том, что ты упрощаешь свою задачу до бинарного ответа на вопрос, будет сделка или нет.

А тут ответить невозможно.

Да, здесь это превращается в многофакторное уравнение, которое бессмысленно решать, ты его никогда не решишь. Попробовав порешать такие уравнения несколько лет, потому что есть какой-то челлендж, тебе кажется, что ты можешь попробовать решать даже сложные уравнения.

А в какой момент вам все-таки стало понятно, что уравнения не решаемы?

Мне сложно найти эту единицу времени.

Давайте я сформулирую по-другому. Было ли ощущение того, что уравнение стало не решаемым, как-то связано с политическими событиями?

Вы знаете, никаких драматических политических событий, которые привели к этому решению, не было. Просто есть общее течение развития событий, которое говорит о том, что та экономическая модель, по которой идет Россия и которая сейчас реализуется здесь, предполагает повышенную долю участия государства, в отличие от повышенной доли свободного рынка.

Когда у тебя основной игрок ― государство, оно само диктует, создает, контролирует и определяет «риск ― доходность» всех игроков special situations.

Кстати, по поводу государства. У нас есть диаграмма, на которой показаны в процентах от ВВП состояния миллиардеров, олигархов (неважно, как их можно назвать) из списка Forbes, чей бизнес непосредственно связан с государством. Мы видим, что Россия занимает первое место, причем с довольно большим отрывом даже от второй страны, Малайзии. Затем Филиппины, Сингапур и далее.

О чем это говорит? Как в принципе любой частный бизнес может работать в таких условиях? И российские, внутренние инвесторы, и уж тем более частные. Я, конечно же, не эксперт, но мне представляется, что это колоссальный фактор.

Как я уже сказал в начале, дело в том, что для того, чтобы быть в состоянии адекватно объяснить, что означает этот график, нужно знать, на каких данных и цифрах он построен.

А по вашим субъективным ощущениям то, что здесь продемонстрировано, не очевидно?

Абсолютно. Послушайте, сказать, что в Польше всего 2% непотического капитализма от ВВП, в стране, где все миллиардеры так или иначе зарабатывали деньги на каких-то государственных контрактах, проектах и так далее! Мне кажется, это вызывает вопросы. В Турции ― 4%.

Учитывая, что я узнаю журнал The Economist, у которого каждая третья обложка содержит большого русского медведя, или Путина, или медведя и Путина вместе, мне кажется, нужно больше углубиться в первоисточники.

Это, кстати, интересная тема. Если смотреть на Россию с точки зрения иностранного инвестора, на протяжении довольно долгого времени иностранным инвесторам было, по большому счету, все равно, что происходит с точки зрения внутриполитических событий, потому что президент Путин, в частности, рассматривался все равно как гарант некой стабильности. Для них это было скорее плохо, чем хорошо. Мы могли думать по этому поводу все, что угодно. А сейчас?

Вы абсолютно правы. Я даже застал время, когда Билл Браудер, который сейчас является гонимым и ярым оппозиционером, как он сам себя назвал в своей книге, «я враг Путина №1», был нашим клиентом. Он всем рассказывал, что единственные акции, в которые нужно инвестировать в России, ― это «Газпром», «Транснефть» и «Сбербанк», потому что единственные акции, достойные внимания, ― так называемый «кремлевский портфель».

Вот. Мой вопрос заключается в том, насколько сейчас изменилось это отношение.

Наталья, это очень хороший вопрос, можно делать шикарные рейтинги. Можно перевернуть, и окажется, что в Польше или Турции то же самое. Но вопрос не в этом, а в том, как на это смотрит инвестор. Он смотрит через призму «риск ― доходность».

Одно из наблюдений, которое я сделал совсем недавно, случайно: если вы посмотрите на доходности российских еврооблигаций, суверенных, корпоративных… Акции ― тут есть разные вопросы, связанные с общеэкономической ситуацией, корпоративным управлением, правами миноритаев. Если это госкапитализм, акционеры на втором месте. К западным суверенным и корпоративным кредиторам в России всегда было достаточно неплохое отношение. Если вы посмотрите, в данный момент доходность российских еврооблигаций находится на самом низком уровне за последние три-четыре года, а цены ― на самом высоком.

Что свидетельствует о каком-то субъективном отношении?

2Мне кажется, это свидетельствует об объективном отношении к тому, что люди говорят. Цены российских ценных бумаг на данный момент вернулись в конец 2013 года. Это значит, что нет нефти по 50, нет Украины, санкций. Всего этого нет, доходность такая же, какой была в конце 2013 года. Это связано с тем, что доходность в мире падает, мест, где инвесторы могут зарабатывать деньги, становится меньше.

В этом контексте становится вторично, кто на каком месте находится. До тех пор, пока страна или корпоративный заемщик из этой страны находится в состоянии обслуживать свой долг и имеет такое желание, он желанен и привлекателен. Мне кажется, это основополагающая мысль.

Как смотрят иностранные инвесторы на Россию? Очень просто. Когда происходит 2014 или 2015 год, все пишут кошмарные статьи. В 2016 году люди забывают сказать, что после всего этого с начала года люди, которые инвестировали в рублевые облигации, показывают наилучшую динамику. Люди, которые инвестировали в развивающиеся рынки, в России в частности, демонстрируют гораздо более лучшую динамику, чем развитые рынки. Поэтому это не очень однозначно. Мнения инвесторов, которые за лишние 2–3% готовы выбросить в окно любые морально-этические и экономические соображения, как показатель или индикатор вряд ли можно приводить.

У нас сегодня есть хорошие новости. Не все оказывается так плохо, как многие из нас думают. Но это все-таки определенные инвесторы. Если говорить о каких-то прямых инвестициях, внутри страны сейчас существует большая история, которая называется «сельское хозяйство». На фоне импортозамещения, того, что Турция то ли есть, то ли нет, будет или нет, есть огромное поле для деятельности.

Это изнутри. Как это выглядит снаружи? Есть ли какой-то интерес у иностранных инвесторов к каким бы то ни было секторам экономики с точки зрения инвестиций в конкретные предприятия, сектора, в конкретное дело?

Вы знаете, если говорить конкретно про сельское хозяйство… Повторюсь, последние два-три года я больше занимаюсь развитыми рынками.

Об этом мы поговорим отдельно.

Поэтому мне сложно комментировать. Я могу на уровне общих познаний сказать, что в целом, насколько я понимаю от общения с рядом людей, которые инвестируют в сельское хозяйство в России, последние два года были очень хорошими, в том числе на фоне тенденций, о которых вы сказали. У людей многие затраты деноминированы в рублях, а основные экспортные позиции, будь то пшеница или какие-то другие виды сельскохозяйственной продукции, имеют какую-то привязку к западным ценам. Или импорт подорожал настолько, что их продукция стала крайне высоко конкурентной, или цена на пшеницу в долларах осталась неизменной, но в рублях она выросла в два раза.

Из того, что я слышу на уровне общения с друзьями, у которых есть такой бизнес, все выглядит хорошо. Более того, группа «Русагро», крупнейшая на данный момент сельскохозяйственная компания, ― в России на публичном рынке представлены две компании, «Русагро» и «Черкизово», ― в апреле или мае этого года провела достаточно успешную допэмиссию акций, они привлекли деньги на развитие.

Из того, что я слышу и вижу, похоже, что в этом секторе есть какое-то движение и развитие. Что до деталей, я не настолько хорошо владею вопросом.

Тем не менее, помимо иностранных инвесторов, есть еще и наши внутренние. Все больше новостей приходит о том, что кто-то что-то распродал и инвестирует теперь в западные, развитые рынки. Вы сделали примерно то же самое ― будучи долгое время сфокусированным на России, решили уйти не только от России, а еще и от развивающихся рынков в целом как от истории. Михаил Фридман недавно решил вкладывать свои средства в американскую медицину. Тоже не в российскую, как вы понимаете.

Что на самом деле происходит при всех тех позитивах, о которых вы сейчас сказали?

Нельзя смотреть на вещи в разрезе «черное или белое». Или в России все хорошо, тогда все деньги сюда, в одну корзину. О нет, здесь кошмар, давайте все деньги туда.

На Западе есть свои проблемы и инвестиционные риски, которых немало. Об успехе инвестиций Михаила Фридмана в медицину или Стивена Дашевского в публичные торговые бумаги, наверно, нужно будет судить по прошествии какого-то времени.

Инвестировать не значит заработать, да.

Безусловно. То, что Михаил Фридман или кто-то еще из российских миллиардеров инвестировал в сервис Uber, прекрасно. Нужно посмотреть, чем это закончится через пять лет, какова будет капитализация у Uber.

Мне трудно как-то комментировать его решение, кроме того, что это свободный глобальный мир.

Кроме того, что это как-то совпадает с вашей стратегией. Вы все-таки тоже решили заняться развитыми рынками, а не развивающимися. Давайте поговорим про это.

Это не моя работа уж точно ― следить за финансами господина Фридмана, может быть, к сожалению.

Вам бы хотелось?

Мне кажется, его активы, которые находятся в России, по-прежнему велики. Он решил, имея миллиарды долларов инвестиций в Россию, 50 или 100 миллионов долларов вложить в американскую медицину. Ни один умный человек никогда в жизни все свои яйца не будет держать в одной корзине.

В каких корзинах сейчас ваши яйца?

Справедливости ради, часть денег все равно инвестируется в те российские еврооблигации, про которые я говорил, потому что это достаточно интересный объект. Основная стратегия ― развитые рынки, но у нас есть 25%, которые мы можем инвестировать в развивающиеся рынки, включая Россию. У меня в портфеле есть облигации «Газпрома», РЖД, деноминированные в фунтах, есть облигации АЛРОСА.

Большинство корпоративных ситуаций, special situations происходит на развитых рынках, будь то Америка, Англия или развитая Европа. Можно сказать, что 70–80% ― развитые рынки, остальное ― развивающиеся рынки, включая Россию. Поэтому здесь нельзя говорить «или ― или», это не очень умно. Если с начала этого года основной рынок MRCA в России сделал плюс 20–25%, как-то глупо это игнорировать и продолжать декларировать свою приверженность инвестированию в японский рынок, который минус 15%, или немецкий ― минус 10%. Это хорошо или плохо звучит политически (в зависимости от того, с кем вы говорите), но вашим вкладчикам это точно не очень понравится.

Вы в этом смысле довольно гибкие.

Скажем, open-minded.

Как вам кажется с точки зрения диверсификации российской экономики, ― понятно, что это тема, которая обсуждается бесконечно, сказать что-то новое сложно, но тем не менее, ― насколько жизнеспособны такого рода проекты, как «Роснано», «Сколково», Сколтех, которые позиционируются как потенциальные источники или пути этой диверсификации? В последнее время возникает ощущение, что это некие мертворожденные дети. Приходят слухи о том, что они действительно таковы.

Как вы на это смотрите? Возьмем даже шире. Куда идти, через какие пути пытаться уходить? Вы же в прошлом специализировались на нефтегазовой отрасли, вы хорошо про это понимаете. Но тем не менее нужно искать что-то еще, и вы этим занимаетесь. А нам чем заняться?

Мне сложно здесь что-то комментировать, потому что все страны, которые так или иначе наделены богатыми природными ресурсами, страдают от вопроса, как диверсифицировать зависимость их экономик от этого, с одной стороны, блага, а с другой стороны, проблемы. От Норвегии до Канады, Австралии, Саудовской Аравии…

Саудовская Аравия представила очень конкретный план того, как они сейчас будут от этого уходить.

Я вам скажу такую вещь. Кажется, было мне года два. В 1975 или 1976 году был какой-то пленум или съезд ЦК КПСС, на котором один из вопросов, я когда-то читал…

Я думаю, в два года вы вряд ли бы запомнили.

Да, я тогда не обратил на это внимание. Так вот, был поставлен вопрос о диверсификации экономики СССР от зависимости от нефтегазового сектора. Напомню, это были семидесятые годы, нефть в Западной Сибири только недавно нашли. То есть этому вопросу уже лет сорок.

Саудовская Аравия, безусловно, представила гениальный план. Осталось посмотреть, как он будет реализован. Когда мы с вами встретимся через сорок лет, я надеюсь, мы сможем проверить, чем закончится их план. Боюсь, что ничем. Даже такая развитая экономика, как австралийская, после того, как Китай стал замедляться и цены на все природные ресурсы, которые производит Австралия, упали, не нашла ничего лучше, чем просто девальвировать свою валюту и как-то выбираться за счет этого.

Поэтому мы говорим про экзистенциальные вещи. Как можно развернуть общество, которое 50 лет жило в одной парадигме? Как оно должно научиться жить в другой? Я не знаю. И не знаю никого, кто знает. Даже не факт, сможет ли оно научиться жить в другой парадигме. Вы сказали, что есть прогресс в сельском хозяйстве, постепенно восстанавливается строительство, арендное жилье, какое-то импортозамещение. Человеческая природа такая, если ей не мешать, она сама найдет, как диверсифицировать.

Вопрос в том, как ей не мешать.

Не мешать человеческой природе и природе предпринимательства. Вряд ли политики придумают, как это решить, а люди придумают.

Стивен, на самом деле вы развеяли уже довольно приличное количество мифов за сегодняшний эфир. Это очень приятно, у нас такое бывает не часто. Если смотреть в будущее и пытаться понять, какие в мире есть точки роста, вы совершенно правильно сказали, что везде все не так классно, как может казаться нам отсюда, везде есть свои проблемы. Тем не менее сейчас какой-то определенный этап повышенной турбулентности и с «брэкситом», и с выборами в Штатах, и с тем, что происходит в Европе. Кто у нас следующий инвестиционный darling? Есть такой? Не обязательно страна, может быть, какое-то направление.

Мне сложно сказать. Многие из вопросов, которые задавали инвесторы в течение моей пятнадцатилетней инвестиционной карьеры в России: «Сколько будет стоить нефть?», «Какие следующие секторы экономики?», «Кто от этого выиграет?».

Заметьте, я вам даже не задавала вопрос о ценах на нефть.

Да, это можно отдельно обсудить. Я должен честно признаться, я это всегда говорю. Часть решения, почему я управляю деньгами именно в соответствии со стратегией special situations, потому что, видимо, мой мозг не в состоянии интерпретировать всю информацию. И поэтому сказать, кто будет следующий darling рынка, какая страна, сегмент ― это не укладывается в моей голове.

Я могу сказать вам, что компания Twitter отрапортовала о плохих результатах, а на самом деле они не очень плохие. Они генерят денежный поток. Если они сами не исправят ситуацию, то рано или поздно их кто-то купит, как купили LinkedIn или Yahoo. Это конкретная ситуация, вы можете купить сегодня по 16,50, на IPO они стоили 27, захеджировать по 15. Об этом я могу говорить часа два.

Кто будет следующим darling… Два года назад люди придумали, что это будет Япония. Но как это может быть Япония, где самый высокий в мире уровень долга по отношению к ВВП, отрицательные ставки и стареющее население с ужасной демографией?

Может быть, это не страна, а какие-то сектора?

Все сказали, что будущее за технологиями, все сдались, только Uber. Сегодня Uber продал свой китайский бизнес, который был главным направлением их бизнеса, как они и позиционировали, он был критически важен для них. Он его продал главному конкуренту. Месяц назад я читал огромную статью в FT про то, как Uber собирается сражаться с этим конкурентом, в которого они вкачали 3 миллиарда убытков.

Куда бежать? Uber? Новые технологии? Nintendo, потому что все ловят покемонов? Я затрудняюсь сказать, очень сложно.

Если мы не знаем, куда ходить, давайте о том, куда не ходить. Тоже интересно.

Согласен.

Какие основные риски, помимо очевидных? И как быть даже с очевидными?

Есть некие глобальные макроэкономические данности, как мне кажется, но из них вытекают разные истории. Одна из данностей ― та ситуация, которую мы наблюдаем на Западе, где во многих странах есть отрицательные процентные ставки и в государственных облигациях, и в банках. Это беспрецедентная ситуация, и вряд ли она скоро изменится, потому что после кризиса 2008 года западный мир не придумал ничего лучше для того, чтобы хотя бы временно улучшить ситуацию, чем накачать экономику деньгами, просто раздав их банкам. Банки купили на эти деньги активы, те выросли в цене.

У нас это очень популярная идея сейчас, называется идея Столыпинского клуба. Они с утра до вечера предлагают делать то же самое.

Да, раздать деньги народу. Ответ такой: на Западе с 2008 года по сегодняшний день это сработало. Посмотрите на экономическую ситуацию, в том числе на фоне выборов в США, где многие республиканцы говорят, какой Обама ужасный президент. Можно сравнить экономическую ситуацию в последний год Буша и последний год Обамы, это две большие разницы в пользу Обамы.

Вопрос, чем это закончится. Ты продолжаешь агрегировать долг, процентные ставки очень низкие. Впереди огромные пенсионные обязательства, это значит, что ты больше не зарабатываешь деньги, тебе нужно во что-то инвестировать, а мест для инвестиции нет. Поэтому многие огромные инвесторы суетятся по всему миру, ища, где можно выкрутить 5–6–10%. Про 15–20% уже речи не идет.

Как минимум это означает, что количество телодвижений и суеты, связанной с зарабатыванием примерно тех же денег, теперь выросло в разы.

Совершенно верно. Это в свою очередь приводит к повышенной волатильности. Ситуация, где денег много, идей мало, делать что-то нужно, а информационный поток льется в твои мозги 24/7, приводит к тому, что финансовый 2016 год начинается с обвала в 15%. Все говорят: «Китай девальвировал валюту». На сколько, на 2%? Что это значит, к чему это приведет? Перемотаем вперед. Июль 2016 года, китайский юань торгуется ниже, чем в январе. Он продолжил девальвацию. При этом рынки находятся на 20–30% выше.

О чем это говорит? Возникает диссонанс. Все предыдущие правила и макрозаконы западной экономики и того, как к ней привязан фондовый рынок, перестают работать, потому что создан этот дисбаланс. Что будет дальше, абсолютно непонятно. Повышенная волатильность ― раз, низкие процентные ставки, зарабатывать негде ― два. Поэтому люди скоро будут покупать облигации «Газпрома» под 3% и считать, что это манна небесная.

И третье (к большому сожалению, это имеет привязку конкретно к российской экономике) ― цены на нефть вернутся к уровню в 100 долларов вернутся лет через 30–50. Я сделал такой прогноз: до конца моей профессиональной карьеры (я надеюсь, там еще лет 15–20) мы этого не увидим просто потому, что весь бум сланцевой революции в США и альтернативные способы извлечения нефти при низкой себестоимости приводят к тому, что всем стало понятно: 25–30 ― это очень низко, вопросов нет, люди перекрывают вентиль, нефти становится меньше. Но также понятно, что цена в 40–50 очень многих устраивает. А при цене в 60–70 люди открывают вентиль по полной.

И все продолжает падать.

Получается, что над рынком стоит этот огромный навес, который расположен в подземных кладовых. Просто раньше никто точно не знал, что там, в подземных кладовых, по какой цене, сколько стоит это извлечь. Сейчас это практически в режиме онлайн: окей, нефть была 40, теперь она 50, включите еще пятнадцать скважин и увеличьте добычу на 500 тысяч баррелей в сутки. То есть это в режиме реального времени, у тебя под землей есть большой склад нефти.

Это не только в Америке, в России же тоже есть сланцевая нефть, просто нет смысла ее добывать, ведь можно добывать традиционным способом. Этот огромный навес, карниз, который висит над ценами на нефть, очень долго никуда не денется.

Для России это по сути означает плавное, постепенное обнищание, если исходить из отсутствия каких-то радикальных мер, реформ, неочевидных и неожиданных движений, скажем так, из этой точки.

Я большой сторонник теории развития человечества вперед, а не назад. Когда я приехал в 1998 году в Россию работать и жить…

Какое интересное время вы выбрали!

Да, мы не искали простых путей. Нефть тогда стоила 10 долларов за баррель. Я застал те времена, когда цена в 40–50 долларов была более чем нормальным уровнем, поэтому я не вижу здесь большой проблемы. Более того, мне кажется, Россия как страна, ее экономика, компании, люди ― одни из самых легко адаптируемых к изменениям ситуации. Нужно просто не мешать людям, страна через какое-то время перестроится.

У нас замминистра финансов говорит, что если не будет реформ, деньги закончатся. Это сегодняшняя или вчерашняя новость.

Ему виднее. Мне сложно спорить с человеком, который за это отвечает практически.

Он так и говорит: «Не хватит на зарплаты». Это же не вопрос того, сколько стоит нефть, а того, сколько стоит нефть на фоне того, какие у нас есть социальные обязательства с точки зрения бюджета. Если вот такая маленькая нефть и вот такие большие обязательства, нам плохо.

Я отвечу вам очень просто. Если мы говорим о зарплатах бюджетникам, кому платит государство, то в Англии, Америке, Европе и Японии уже лет двадцать пять не хватает на зарплаты бюджетникам. Именно поэтому у них такой огромный долг.

Вот видите, опять все хорошо.

У России соотношение долга к ВВП то ли 10%, то ли 8%, я давно за этим не следил.

Низкое.

Да. А в Японии совокупность государственного, корпоративного и частного долгов ― 250–400%, какая-то абсурдная величина, с которой просто невозможно жить. Счетчик на Таймс-Сквер, сколько должен каждый гражданин, тикает в реальном времени. У меня там живут родственники, я вас уверяю, никто из них не отдаст этих денег американскому правительству.

Россия будет делать все то же самое, что и остальные страны, ― печатать деньги. У нее будет расти госдолг, она будет занимать у населения или просто печатать деньги. Откуда взялись деньги в западных экономиках, которые все прошли через чудовищный кризис 2008 года?

В общем, да, тут есть над чем подумать, в том числе и представителям Столыпинского клуба, которые ровно эту идею и пытаются проталкивать.

Плюс этой идеи в том, что она работает уже восемь лет. Минус в том, что непонятно, что произойдет в следующие восемь лет.

Мы скорее не стратеги, а тактики. Возможно, иногда тактические решения очень хорошо работают.