Похоронить Сталина. Фильм Михаила Зыгаря

В специальном проекте Михаила Зыгаря: Ирина Прохорова о том, как загнать Сталина в могилу; Ермолай Солженицын о том, что нужно по-прежнему притворяться; Мария Максакова о том, что она – внучка Сталина; Тина Канделаки о грузинских плакальщицах; Фекла Толстая о детских обмороках; Антон Хреков о сорванной одежде и Мария Макеева о провалившемся потолке.

Солженицын: Утро превосходит всевозможные желания. Моя  хозяйка, новгородская ссыльная бабушка Чадова, шёпотом, не осмеливаясь вслух, говорит мне: «Поди-ка там радио послушай. Что-то мне сказали, повторить боюсь». Действительно, заговорило. Я иду на центральную площадь. Толпа человек  в двести - очень много для Кок-Терека, сбилась  под  пасмурным  небом  вокруг столба, под громкоговорителем. Среди толпы - много казахов, притом  старых. С лысых голов они сняли пышные рыжие шапки из ондатры и держат в руках.  Они очень скорбны. Молодые - равнодушнее. У двух-трёх трактористов  фуражки не сняты. Не сниму, конечно, и я. Я еще не разобрал  слов  диктора  (его  голос надрывается от драматической игры) - но уже осеняет меня понимание. Миг, который мы с друзьями призывали еще во студентах!  Миг, о котором молятся все зэки  ГУЛАГ’а!  Умер азиатский  диктатор! Скорёжился, злодей!  О,  какое  открытое  ликование  сейчас  там  у  нас,  в Особлаге!  А здесь стоят школьные  учительницы,  русские  девушки,  и  рыдают навзрыд: «Как же мы теперь будем?...». Родимого  потеряли...  Крикнуть  бы  им сейчас через площадь: «Так и будете! Отцов ваших не расстреляют! Женихов  не посадят! И сами не будете ЧС! (члены семьи). Хочется вопить перед репродуктором, даже отплясать  дикарский  танец!  Но, увы, медлительны реки истории. И лицо моё, ко всему тренированное, принимает гримасу горестного внимания. Пока - притворяться, по-прежнему притворяться.

Прохорова: По рассказам моей мамы, бабушка не плакала, а сидела неподвижно за столом и курила бесконечно сигареты. Она вообще была заядлая курильщица, она просто прикуривала одну сигарету от другой. И сидела очень неподвижно с очень строгим видом. И, я думаю, что в тот момент, когда был всеобщий взрыв горя и рыдания, мама, наверное, думала о том, что бабушка, будучи сдержанным человеком, просто так выражала свою скорбь, потому что мама никогда вообще-то не видела, как бабушка плачет или очень громко смеется и т.д. Видимо, она полагала, что та застыла от горя. Но, зная историю семьи, как, в общем, все друзья и коллеги бабушки пострадали в антисемитских кампаниях, кампаниях против врачей и разгрома научных школ, она была микробиологом, поэтому весь круг ее друзей фактически был уничтожен. Я думаю, что вряд ли она испытывала какие-то теплые чувства к виновникам всех этих кампаний. Но это ведь очень характерно было для старшего поколения. Они были настолько выучены скрывать свои истинные чувства, что бабушка, я думаю, просто не рисковала выдать себя, выдать какую-то вот свою такую затаенную радость. А мама, конечно, плакала, как и большинство людей, очень воспринимала это трагически.

Толстая: В 1953-м году моя мама училась в 7 классе. И 5 марта, в день смерти Сталина, их собрали всех в большом актовом зале, сняли всех с уроков, понятное дело, и построили в такую торжественную линейку. И моя мама навсегда запомнила текст, который им торжественно произнесли. Тексты был такой: «От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Совета Министров Союза СССР и Президиума Верховного Совета всем членам партии, всем советским трудящимся…».

Арно:  «Дорогие товарищи и друзья. Центральный Комитет Коммунистической партии, Совет Министров СССР и президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался председатель совета министров союза СССР и секретарь Центрально Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Иосиф Виссарионович Сталин.  Перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя коммунистической партии, и советского народа Иосифа Виссарионовича Сталина».

Толстая: И вот этот текст и напряжение, которое было в этом зале, и то, как его произносили, это все ввело школьников просто в какое-то состояние транса. Они начали все рыдать, а моя мама переживала, что она не рыдает, что вот как-то не идут у нее слезы, а ей, наверное, как любому подростку, хотелось быть как все. После чего совсем маленькие школьники начали падать в обморок и она, как более старший подросток, помогала таскать бездыханные маленькие тела в кабинет к врачу, чтобы там они пришли в сознание.

Канделаки: Моя мама ходила в музыкальную школу, и она рассказывает, что она находилась на уроке музыки, сидела вместе со своим учителем Сергеем Ивановичем, её мама тоже была вместе с ней, моя бабушка. Сергей Иванович отошёл на 10 минут, через 10 минут он вернулся с заплаканными глазами, что маму ещё больше удивило…  и сквозь слёзы, превозмогая боль, он сказал: «Умер Сталин». Мама говорит, что в этот момент они заплакали все, что заплакала она от бессилия, от бессмыслицы, от того, что жизнь теряет смысл. Мама говорит так: «Умер наше всё! Вот, ты понимаешь?». Говорит: «Всё, жизнь потеряла смысл». Заплакала моя бабушка, что тоже для меня удивительно, потому что дед-то у меня был репрессирован

Арбенина: Обливается сердце кровью…

Наш любимый, наш дорогой!

Обхватив твоё изголовье,

Плачет Родина над Тобой.

Макеева: Когда люди пошли на похороны, которые были на следующий день, шли толпы. Сначала закрыли железные ворота, которые вели в этот двор, перестали выпускать детей со двора, а потом перестали пускать кого-либо на эту улицу, даже местных жителей.

Толстая: На сами похороны 9 марта моя мама все-таки не пошла, она все-таки совсем маленькая еще была, но вспоминает, что в тот же вечер практически, притом, что не было ни радио, ни интернета, ни телевидения, ничего, уже просочились какие-то слухи о том, что была большая давка и что чуть ли не здесь на Трубной, на бульварах, кто-то погиб. Речь шла о молодых людях, там много молодежи было.

Макеева: После того, как перекрыли толпу и проход к Колонному залу Дома союзов, люди пошли по крышам к Колонному залу, и от Бульварного кольца и Тверской улицы они пошли по крышам, перепрыгивая с одной на другую, и такой огромной толпой шли, что крыша не выдержала и провалилась. Все эти люди попадали, и у нас в комнате даже обвалился потолок. 4 квадратных метра был пролом, а комната была 11 квадратных метра. Потом, когда милиция уже поняла, что люди идут по крышам, уже и с крыш перестали пускать и отгоняли толпу от крыш, но это не сразу произошло.

Прохорова: Папа, который в этот момент учился в Москве, он приехал из Сибири и жил в Подмосковье, он шел ночью по шпалам к маме, потому что  в момент такого всеобщего горя он хотел быть  близко с возлюбленной. Я знаю, что они не пошли, слава Богу, хоронить. И я подозреваю, что, видимо, это бабушка отговорила их идти туда, что, возможно, спасло жизнь моим маме и папе.

Макеева: Когда я рассказываю, что моя мама ходила хоронить Сталина 5 раз, все страшно удивляются и считают, что это фигура речи. Она и группа детей с ее двора. Раньше через весь центр Москвы можно было пройти не по улицам, а проходными дворами, и дети знали этот путь. Все подъезды были проходные. Сейчас он закрыт, и не только это подъезд, но и вдоль этого дома, и в следующем доме. Можно было, минуя официальные улицы, проходить, куда хочешь.

Сейчас это невозможно повторить, только обойдя по Большой Дмитровке и попав в Камергерский переулок, а раньше насквозь со двора попадаешь в Камергерский, здесь уже никого не было, быстрой перебежкой, чтобы тебя не заметили в кордонах на Пушкинской и Тверской. Так эта группа детей попадает в предполагаемый другой проходной подъезд. Здесь, кстати, музей Прокофьева, который умер в тот же день, что и Сталин. Похороны были очень тихими. Никакой толпы. Все было перекрыто, только маленькая процессия.

Арно: Комиссия по организации похорон товарища Сталина сообщает для сведения всех организаций, что доступ в Колонный зал Дома Союзов открыт с 6 часов утра до 2-х часов ночи. Похороны Председателя Совета Министров Союза ССР и Секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Иосифа Виссарионовича Сталина, состоятся в понедельник, 9 марта сего года в 12 часов дня.

Макеева: Здесь как раз по Рождественскому бульвару спускалась толпа, а там ее уже ждали грузовики, толпа была остановлена, и здесь случилась основная давка. У Колонного зала Дома союзов было совсем тихо, люди заходили по одному, очереди не было. День был совсем не такой, как сегодня, очень мокрый отвратительный снег, как в начале марта бывает. Омерзительная серая погода.  

Хреков: Самое страшное место, конечно, было на Трубной площади, потому что людей-то гнали с Садового кольца, и дальше, вот, грузовики были поставлены таким образом, что оставался такой узкий проход. Потом люди должны были выйти на Большую Дмитровку, тогда это называлось Пушкинская улица, и уже выйти к Колонному залу. И вот, на определенном этапе, понимаете, была буква «Г», поэтому толпа не могла идти естественно. Вот это движение загибалось. И это было страшно, потому что люди рассказывали, что те, кто видел сверху это зрелище – это был сплошной стон такой, то есть, это была такая стонущая толпа, это даже не отдельные крики, а такой общий стон с паром, который изо ртов шел людских. И эту толпу вот так вот мотало – от борта к борту. То есть еще когда тебя просто зажимало – это было еще ничего. А вот когда тебя об борт грузовика обдирало – вот это было самое страшное. Во-первых, были люки. Если люк сдвигался, люди туда проваливались просто или ломали себе ноги, руки, позвоночники. Потом, например, фонарные столбы. То есть кого-то просто обтирало об фонарные столбы. Грузовики. И вот, дед мне рассказывал, что в какой-то момент, говорит, какое-то странное то ли хруст, то ли чавканье какое-то под ногами было. Я, говорит, посмотрел, а это кишки.

Максакова: Потом, когда умер Сталин, бабушка повела на похороны маму. Маме было 13 лет. В эту давку, где погибло много людей, почему-то бабушка, совершенно не побоявшись, повела маму, и, по маминым воспоминаниям, они довольно легко дошли до гроба. Они стояли прямо перед Сталиным, и стояли довольно долго. Мама говорит, что мама вглядывалась в его лицо довольно долго, потом они вернулись домой совершенно беспрепятственно. Она говорит, я удивилась, что потом мне говорили, что было такое тяжелое путешествие, давка, столько людей приехало.

Обломов: Когда мы возле гроба проходили,

В последний раз прощаясь молча с ним,

Мы вспоминали о великой силе

Того, кто тих сейчас и недвижим,

О том, как жил он, лучший на планете,

Кто побеждал всегда, в любой борьбе,

О том, кто думал обо всех на свете

И слишком мало думал о себе.

А горе так сердца людей сближает,

Как радостный не может сблизить час,

И руки крепко весь народ сплетает,

На сталинскую вахту становясь.

Хреков: Конечно, дети погибали тоже. И пытались, кричали солдатам, которые стояли на грузовиках, чтобы они убрали их. Они говорили: «Не было указаний, не положено». И в какой-то момент, когда уже мою бабушку прибило к грузовику. Она была, по тем временам, красивой женщиной, то есть вот по тем канонам женской красоты, она была очень… Я думаю, что это, наверное, сыграло какую-то роль, потому что солдат ее поднял на борт грузовика. Этого было делать нельзя. Но он как-то, видимо, сжалился, увидел, что она уже задыхается, и он ее поднял. И потом, как она уже мне рассказывала: «Я, - говорит, - стала так орать, что деда подняли тоже».

Максакова: По воспоминаниям мамы, они прошли беспрепятственно и довольно быстро, прогулка заняла не более 10 минут. Мне кажется, что, скорее всего, их сопровождали, и поэтому маме не показалось это путешествие сложным.

Хреков: Тетку одну видели, которая…ну, уже когда для них этот кошмар кончился, стояла тетка. А тогда же, понимаете, как: одно пальто было у человека, одна юбка, одно платье. То есть, вещи – это было очень ценное нечто, это была такая ценность жизни. И вот она стоит и говорит: «Слава тебе Господи, все цело! И пальто цело и юбка цела! Слава тебе Господи, ничего не порвалось!». А дальше она поворачивается, а у нее сзади все ободрано. То есть, он говорит, даже трусов не было. Видимо, ее об грузовик, об борт какой-то вот так ободрало.

Прохорова: Сарафанное радио как раз замечательно работало в советское время. Конечно, об этом бесконечно были разговоры, потому что было очень много пострадавших. О том, что была давка – это все рассказывали. Я не помню ни одного человека, того, который пережил то время, который бы не рассказывал о том, что за чудовищная давка была, и как это было страшно, и как затаптывали детей, взрослых, и ничего с этим поделать не могли. И обезумевшие люди действительно устраивали… это 30 Ходынок фактически было. И это было всем известно, притом, что никогда официально не писалось. И это осталось на уровне семейной мифологии.

Канделаки: Представить, что в 20 веке люди умерли в давке за то, чтобы увидеть тело вождя, это вообще сейчас сложно даже представить. Тем не менее, какое-то гигантское количество людей погибло  в давке просто, чтоб его увидеть. Зачем его увидеть? Чего увидеть? Что от этого могло измениться? Нам сознание этих людей не понять.

Максакова: Когда на одном из приемов Сталин сказал: «А где моя Кармен?», то ее привезли в Кремль практически ночью. Она спела, и затем наблюдается какое-то улучшение ситуации в ее жизни. Правда, в тот момент начинается война. Она до нас еще не докатилась, но уже шла. Бабушка в уже зрелом возрасте беременеет и рожает мою маму. Как раз когда мама была еще совсем крохотной, военные действия начались на территории Советского Союза. В эвакуацию ее везет руководство СМЕРШа, она попадает сначала в Куйбышев, потом в Астрахань, и, уже находясь в Астрахани во время войны, ей удается многое сделать: она открывает филиал Большого театра, ведет большую общественную работу, помогает тысячам людей.

Все, что я рассказываю, наталкивало многих людей на мысль о том, не является ли мама дочкой Сталина… Сама я маме задавала этот вопрос. Я говорила: «Ты блондинка, не похожа совсем на него». Она сказала: «Аллилуева тоже русая, не очень на него была похожа».

Макеева: Ближайшим соседом был дядя Коля Джугашвили, очень загадочный человек. Никто не задавал вопрос, почему он Джугашвили. Но все время вплоть до смерти Сталина, что он проживал в этой квартире, у него было собственное фотоателье в Столешниковом переулке. Как только Сталин умер, фотографию отобрали. Как дядя Коля Джугашвили отреагировал на смерть Сталина, история умалчивает, но вся квартира рыдала.

Виторган: Впервые плачет девочка моя

Совсем не детскими, тяжелыми слезами,

И не могу её утешить я,

Подняв её над головой в Колонном зале.

Так рано с горем повстречалась ты,

Как в раннем детстве я, - в том январе далеком.

Мы, вглядываясь в строгие черты,

Прощаемся с вождем в молчании глубоком.

Пусть девочка моя совсем мала,

Но так же, как и я, она узнала с детства:

Все светлое нам партия дала,

Отечество и мир нам вручены в наследство.

Канделаки: Мы находимся у Колонного зала Дома союзов, где проходило прощание со Сталиным. У меня многие спрашивают, были или нет менгрельские плакальщицы, я позвонила большому количеству своих друзей из Тбилиси, которые, скажем так,  интересовались и интересуются этой темой. Они говорят, что рассказы про плакальщиц – это абсолютные байки. В общем, плакальщиц не было. Но вы можете представить, что здесь происходило, какое количество людей хотело в последний раз увидеть Сталина. Ну и потом, я так понимаю, отсюда его тело выносят и идут в сторону Кремля.

Хреков: Все же идут, все же участвуют в этом. А тогда это было очень важно, этот коллективизм. А я один не участвую? Нет, я тоже должен пойти. А вдруг спросят – а где ты был? И я тоже был там. Поэтому, конечно, массово и шли. Из других регионов приезжали, из колхозов приезжали, привозили. Вся эта традиция привоза людей, она существовала уже давно, как мы знаем

Канделаки: В грузинском народе есть такая определённая масса женщин, то, что в народе называется «плакальщицы», экзальтированных женщин, которые не просто выполняют эту функцию, они всегда в разных поколениях появляются, они очень по-родственному относятся к лидеру, они влюбляются в него фанатично и становятся его так называемым «боевым отрядом», «боевой охраной», «боевым кольцом», которые его всё время преследуют, любят и пытаются везде соединиться со своим лидером…

Я думаю, что ехали сами, я не думаю, что кого-то насильно надо было из Мегрели везти в грузовиках, на самолётах для того, чтобы попрощаться со Сталиным и оплакать его.

Толстая: Было какое-то чувство удивительного единения. Даже не то, чтобы перед каким-то горем, необязательно это должно было восприниматься так лично, но что перед огромным событием, перед каким-то переломом. И, я думаю, что, учитывая, что не было никаких связей телефонных между людьми, конечно, все должны были переживать это вместе. Я думаю так. А сейчас мне кажется, что трудно себе представить, что заставит людей вот так выйти на улицы в таком количестве. Хотя политика в прошлом году выгоняла.

Хреков: Я не думаю, что, не дай Бог, в наше время смерть главы государства, она вызовет какую-то чуму, какое-то параноидальное совершенно отношение, я так не думаю. Но, в любом случае, я говорю, что тут чиновники на местах, которые абсолютно не ценят свое население, которые ценят только указания начальства, вот они могут напортачить, как угодно. Ходынку устроить, понимаете, вот эти вот мелкие царьки, они нам на раз-два Ходынку могут устроить всегда, потому что мы им не нужны абсолютно

Традиция Ходынских полей абсолютно неистребима у нас, понимаете? Поэтому вот этот страх чиновника не перед тем, чтоб погубить 2 тысячи человек, а страх чиновника перед тем, чтобы ему потом нахлобучку не сделали – он гораздо более сильный, понимаете? Вы думаете, там звери были, когда видели, что женщины, дети гибнут? Нет, конечно, не звери. Но вот этот страх: не положено, не указано, приказ не отменен.

Арбенина: О, не твои ли трубы рыдали четыре ночи, четыре дня с пятого марта в Колонном зале над прахом эпохи, кромсавшей меня.

Прохорова: И вот, к сожалению, мы видим снова реанимацию этой фигуры. С одной стороны, я думаю, что, отчасти это вполне сознательно такие попытки принимаются властью, которая, может быть, во многих своих проявлениях не то, чтобы очень действительно хотела такую фигуру увидеть снова, потому что, в общем, никому не хочется репрессий по-настоящему. С другой стороны, это идея новой Имперской истории, где опора, опять же, на таких, условно говоря, сильных личностей, преобразователей страны, так или иначе, ставит фигуру Сталина в этот ряд. Часть общественного сознания ищет в прошлом альтернативы, поскольку им не было предложено людьми другого уровня каких-то других типажей положительных.

Канделаки: Мои дети - это в принципе путинское поколение, выросшее уже в полном достатке, в понимании того, что по-другому уже быть не может… Моё поколение - тоже нет такого ощущения, потому что гораздо больше цинизма и гораздо меньше благодарности. Всё, что хорошее в стране происходит, это само собой разумеющееся, а всё, что плохое,- виновата власть. А в то время, мне кажется, люди всё-таки относились к Сталину как к верховному божеству, то есть Сталин – это в определённом смысле в период отсутствия религии  олицетворение Бога на земле для людей. Нет Бога, но есть Сталин. Сейчас так уже невозможно разговаривать….

Я думаю, что ничьи дети так убиваться не будут, не потому что они не уважают Путина или не благодарны Путину, а просто потому что время изменилось… Он же не заблокировал Россию, он же не поставил железный занавес, он же не закрыл все эти шлюзы.

Солженицын: Надо стараться, чтобы мы в своей жизни, так сказать, старались быть сильными, там, не проявлять слабости, я не знаю. Ну, в общем, конечно, это разные эпохи. Просто, вот, опасно сглаживать прошлое. И даже, может быть, кто-то скажет, что, может, не опасно, но мне кажется, что это мелко, это трусливо, это нечестно – сглаживать и, так сказать, как-то приукрашивать, как-то криво истолковывать прошлое. Надо находить в себе смелость смотреть на то, каким оно было, и честно это обсуждать

Хреков: Последний такой ресурс, один из последних, который можно очень быстро и недорого скормить люмпену, ну, это же политтехнологии, понимаете, это любовь к Сталину: вот, сейчас, вот товарищ Сталин. Общественное мнение, если сейчас спросить: вы за то, чтоб Сталин вернулся и начался 1937-й год, вот этих там вот – того застрелили, того расстреляли, того расстреляли. Общественное мнение будет «за», поверьте мне.

Арно: Ровно в 12 часов в течение 3 минут по всей стране звучали гудки фабрик, заводов, паровозов, пароходов, чтобы почтить память Иосифа Виссарионовича Сталина. После этого вся страна на 5 минут погрузилась в скорбное молчание.

Фото: Александр Кряжев/РИА Новости