Руслан Хасбулатов. Если мы проиграем, история нас оправдает

Руслан Хасбулатов, и.о. председателя Верховного совета РСФСР в августе 1991 года, вспоминает поминутно, что происходило в те августовские дни. Был ли Борис Ельцин настоящим революционером, а члены ГКЧП - противниками Михаила Горбачева.

Еловский: 19 августа, что вы делали в этот день? Как он у вас проходил?
Хасбулатов: 19 августа я встал рано утром. Накануне днем я вернутся из Сочи, был на небольшом отдыхе, дней 10. Там была, кстати, буря, шторм, очень большие разрушения в Сочи, и мне пришлось включиться в работу и помогать местным властям с тем, чтобы каким-то образом помочь им в решении этих проблем, которые возникли в результате этой крупной стихии. Я вернулся, а вечером, поздно вечером я встречал Ельцина – это 18-го. Ельцин был у Назарбаева в Казахстане в Алма-Ате, и он вернулся довольно поздно. Вечером я его встречал в аэропорту. И мы по пути поговорили об общей обстановке и о том, что у нас 20-го должно состояться очень серьезное совещание, созванное, установленное заранее Горбачевым. Это на предмет подписания нового союзного договора. Я его информировал о том, что 19-го я на 11 часов назначил заседание Президиума Верховного совета, и пригласил на это заседание всех участников нашей делегации, российской делегации на подписание этого договора. Дело в том, что тогда была такая демократия, у нас был большая делегация, возглавлял ее Ельцин. Я был его первым заместителем, туда же входил премьер Иван Силаев, мэры обеих городов столичных, Попов и Собчак, руководители некоторых областей, краев, наших автономий, в общем, большая была делегация, человек 15. И чтобы не было распрей уже среди нашей делегации, надо было согласовать позиции, с чем мы согласны, какие там положения нас не устраивают, и мы оговорим свое особое мнение. В частности, в проекте нового союзного договора у Горбачева был такой пункт «О приравнивании автономных республик к союзным республикам», но это означало разрушение, прежде всего, Российской Федерации. Потому что в Российской Федерации была 21 автономия, и приравнять их сразу к союзным республикам, это означало, вообще-то, разрушить Российскую Федерацию. С этим, естественно, мы категорически не были согласны, и я хотел этот вопрос обсудить с нашей делегацией. Ельцин одобрил, сказал: «Что же, давайте проводить, у нас тут с вами различий нет в этих вопросах». И особенно другие вопросы мы не обсуждали, и разошлись. Мы жили рядом в Архангельском, мой особняк и буквально в 30-40 метрах от нашего особняка жила семья Ельцина. В семь часов утра по обыкновению (я всегда рано встаю) я включил телевизор, начал готовиться к этому совещанию, одеваться, прежде всего, и что-то у меня тревожное, зародилась тревога от первых уже сообщений по времени. Там не было никаких подробностей, было сказано лишь о том, что президент Горбачев очень серьезно заболел, вместо него обязанности президента исполняет вице-президент Янаев, что создано новое союзное руководство. Подробности будут освещены по…

Еловский: Из телевидения
Хасбулатов: Да. Подробности будут освещены позже. И тут же музыка, «Лебединое озеро», но для меня уже было понятно, что это переворот. Я тут же бросился к Ельциным, на пороге такой унылый Коржаков, я заскочил, в зале растерянная Наина Иосифовна. Я говорю: «А где Борис Николаевич?». Она говорит: «Наверху». Я взбежал по лестнице наверх, открыл дверь, там вошел в спальню. Ельцин сидел на кровати, такой, в общем-то, крайне такой не собранный, мягко говоря. И я посмотрел на него, он так вот тяжело, так обрюзгший, так тяжело говорит: «Ну вот что, проиграли мы, проиграли. Сейчас придут люди Крючкова, нас арестуют, все пропало. Все пропало». Так он повторял. Но я сразу взвинтился, и говорю: «Что значит проиграли? Мы еще не начали борьбу, а вы уже проиграли. Драться надо, а не сдаваться. Давайте, приводите себя в прядок». Я говорю: «Давайте, мы ваш особняк превратим в штаб-квартиру на недолго, я сюда приглашу сейчас наших соратников, премьера, министров, депутата». Я говорю: «Давайте собирать быстро». Не стал особенно дискутировать: «Давайте, Борис Николаевич, собирайтесь. Ничего не проиграно абсолютно, пока мы живы и нас никто не собирается арестовать. Что-то они там затеяли, будем разбираться. А сейчас нам надо начать борьбу. Кстати, позвоните Назарбаеву, вы только вчера прибыли. Позвоните Кравчуку, расскажите им обстановку, если они не знают». Он говорит: «Так, хорошо. Вы думаете, мы выиграем?». Я говорю: «Драться надо. Что же вы, мы полтора года с вами воевали, определенную автономию Российской Федерации, какие-то возможности новые и вдруг, на тебе, что-то там где-то появилось и мы уж сдаемся. Так же нельзя, мы будем опозорены на веки. И перед историей, в том числе». Я ему внушил эту мысль, и он говорит: «Хорошо, хорошо». Я пригласил Коржакова, говорю: «Давай, быстро со своими ребятами организуй сюда созыв всех наших руководителей, начиная с Силаева, министров, созвонись в мою приемную, там должны уже собираться люди с провинций. Пригласи сюда же Попова, Собчака и депутатов, которые здесь в Архангельском проживают. Всех министров сюда же, немедленно». И сам начал уже думать, с чего как бы начать. В это время уже Ельцин спустился со второго этажа. Я говорю: «Давайте, звоните Назарбаеву». Он позвонил, я слышу, рядом стоял. «Вот у нас тут то-то, то-то». Отвечает Назарбаев: «Да, я слышал, но, знаете, Борис Николаевич, я бы не хотел вмешиваться - это ваше сугубо внутреннее московские дела и так далее». Ельцин опешил. И Назарбаев положил трубку. В общем, ясно, что его основательно уже успели застращать, а он испугался. Точно такая ситуация повторилась, с небольшим исключением, и с Кравчуком. Сперва долго не соединяли, говорили «нет», наконец, соединили, он тоже сказал: «Вот, Борис Николаевич, я не в курсе дела, у нас своих сложностей хватает. Мне бы не хотелось участвовать в этих московских делах». В общем, весь этот пыл его, вот эта борьба с Горбачевым за самостоятельность Украины, она как-то пропала. Было ясно, что мы остались, в общем-то, в одиночестве. И мы начали советоваться с Ельциным, что надо делать. Я говорю: «Прежде всего, давайте так разберемся, с какими из высокопоставленных военных встречались, имели какие-то дела?». Он говорит: «Так, у меня шапочное знакомство с Грачевым было». Я говорю: «Звоните Грачеву». Позвонили Грачеву, тот ничего конкретного не сказал, потом стали приписывать, что он там спаситель был, все это ерунда. Я-то помню эту реакцию. Он говорит так: «Борис Николаевич, я выполняю приказы. Без приказов я ничего делать не буду. Мне приказано выдвинуться в зону Белого дома, взять вас под охрану. В общем, это демагогия. Я без приказа ничего делать не буду. Можете верить». То есть приказ будет, он, естественно, возьмет, так казать. В общем, это тоже было безрезультатно. В это время уже стали собираться. Первым прибыл Силаев, и мы начали обдумывать. Я предложил сразу же: «Нам надо, прежде всего, заявить нашу позицию. Все будут думать, «вот видите, мы созвонились с двумя лидерами». И, наверное, все будут думать, что мы также согласны, или, во всяком случае, не выступаем против вот этой организации». Еще не было известно, что это называется ГКЧП, это уже в процессе нашего заседания поступали сообщения, уже было сообщение о том, что создан вот этот самый пресловутый Государственный комитет по чрезвычайному положению. Я говорю: «Давайте мы напишем, прежде всего, за подписью трех наших руководителей России документ, или декларацию, или воззвание, или обращение. Ну, давайте обращение с тем, чтобы дать понять всем людям, нашим гражданам, мировому сообществу, что лидеры Российской Федерации как самого крупного субъекта СССР совершенно не согласны и объявляют борьбу этим путчистам». Подошел Полторанин в это время, Бурбулис прибыл, потом министр внешнеэкономических связей прибыл тоже, по-моему, там же были еще какие-то, какая-то группа людей. Это было где-то, наверное, в восемь часов, в восемь, в девятом часу. Я говорю: «Кто из нас владеет лучше всего пером? - я говорю о Полторанине. - Михаил Никифорович, давай, ты у нас главный журналист, пиши». Он взял мою ручку, долго не мог начать, да и рука подрагивала. Я со злостью забрал у него ручку и говорю: «У меня рука не дрожит». Потом все смеялись над Янаевым, что у него руки дрожали. И начал писать это обращение к народу. Прежде всего, заявили о том, что совершенно не согласны с этим подходом. Да, у нас еще был спор с Поповым. Я сказал, что главное требование, одно из главных требований в этом воззвании, должно быть, или необходимость возвращения Горбачева в Кремль. Ельцин стал возражать, Бурбулис стал возражать, что вот, «а что, мы за Горбачева боремся?». Я говорю: «Да нет, мы не за Горбачева боремся. Мы, во-первых, боремся за самих себя. Что нам надо какие-то весомые аргументы. А аргументом является то, что Горбачев, похоже, насильственно отстранен от власти, где-то он находится, и люди знают ваше, Борис Николаевич, плохое отношение к Горбачеву. И когда люди прочитают, что Ельцин, несмотря на свое плохое отношение к Горбачеву, стоит за законность, за Конституцию, и требует его возвращения, наоборот, это бут аргумент в нашу пользу. Аргумент в направлении поддержки нашей деятельности. Что же тут не понятного? Это же азбучная истина политики. Здесь уже не место каким-то эмоциям, вашим личным взаимоотношениям». Но все притихли. Ельцин сказал: «Да, да. Это правильно». Вот, то есть, первое, мы сразу же сказали о незаконности, о том, что мы вступаем в борьбу, что мы объявляем, буквально, войну этому ГКЧП, требуем неповиновения всем этим указам и приказам этого пресловутого ГКЧП. Второе, требуем, возвращение Горбачева. Третье, мы требуем того, чтобы все регионы, которые станут на путь поддержки и были основательно наказаны. Четвертое, мы призывали страны СНГ, мировое сообщество выступить против этого заговора против Конституции. Действие направлено на срыв тех прогрессивных реформ, которые в стране осуществляются. Мы ничего не говорили там о каких-то ошибках Горбачева и прочее. Делали ударение, во-первых, на незаконности всех этих действий, на несогласованности, на том, что демократический процесс, который реально осуществлялся, он прерывается, народы не могут с этим смириться. Вот такое содержание. Вот это обращение к народу, оно потом распространилось в миллионах экземплярах по всей стране. И сразу же я сказал: «Давайте мы быстро поедем в Москву, если нас не остановят. У меня в 11 часов назначено совещание, мне во всех случаях надо к нему успеть. Вы, давайте, езжайте сразу за мной». Вот с этого началось. Потом я прибыл, действительно, я успел прибыть к 11 часам в Верховный совет, там уже все ждали. Весь этот зал был наполнен не только членами Президиума и нашей делегацией, но и журналистами, депутатами, которые уже там были, аппаратом. Аппарат Верховного совета показал блестящее, конечно, поведение. В отличие, скажем, от правительственного аппарата, который вообще все свои кабинеты закрыл и разошлись по домам. Ознакомил их с нашим обращением, тут же обратился ко всем, сказал, «немедленно размножайте», дал задание аппарату, они стали размножать в больших количествах и тут же раздавали журналистам, депутатам. Я сказал, что у нас нет возможностей каких-то, по радио, по телевидению объявлять о наших решениях. Поэтому ищите все средства для того, чтобы вот это наше обращение стало доступным населению, как можно большему количеству людей. Потом я сказал, что нам надо мобилизовать сразу депутатам, всем депутатам надо иметь в виду: «Свяжитесь с районными советами, не только с Моссоветом, но с районными советами Москвы. Свяжитесь прямо со студенческими организациями, звоните прямо в Комитеты комсомола, студенческие советы ВУЗов, профсоюзы - это наша самая такая надежная опора. Они сюда придут. Чем больше людей вокруг будет Белого дома, тем меньше вероятности, что нас атакуют». Потому что уже, когда я приезжал в Белый дом, уже кругом были танки, бронетранспортеры, вот эти грузовики с солдатами. Все они двигались к центру, располагались, и фактически наш Белый дом был окружен этим огромным количеством вооруженных людей, которых все больше и больше прибывало. Приняли мы, там, правда двое депутатов, два члена президиума возражали, но из 21-го члена президиума 19 голосовали, приняли мы решение о необходимости чрезвычайной сессии Верховного совета, созвали чрезвычайную сессию Верховного совета в связи с государственным переворотом. Вот это было очень важное решение. И вот эти первые два документа, наше обращение за подписью Ельцина, председателя Верховного совета Хасбулатова, премьера Силаева и плюс вот это решение президиума Верховного совета, вот эти решения положили начало сопротивлению, начало организованному уже движению, направленному против ГКЧП. У Ельцина фактически не было никаких сил, у премьера не было никаких сил. Там десяток милиционеров было у Баранникова и Коржаков со своим десятком хлопцев. А вся тяжесть обороны легла на меня, на Верховный совет. Мы были реально политической силой, наши депутаты стали прибывать сразу. Потом было совещание в палате национальности, когда депутаты, «что нам делать?», «как нам делать?», так, как будто я был председатель-революционер, как в 17-м году, который должен давать всем указания. Вы знаете, ведь роль лидера, она достаточно сложная, даже в этой обстановке. Я ловил себя на мысли, что я не могу сказать: «Я этого не знаю». Они ждут, они видят, что председатель Верховного совета и вдруг он скажет: «Я не знаю». Но я так, немножко с иронией сказал, ну давайте вспомним то, чему нас учили теоретики революции. Там, мосты, банки, железнодорожные станции, а в нашем случае, аэропорты, пункты связи. Я говорю, так вот, давайте вот с этого начнем. Прежде всего, раздавать вот эти наши документы, принятые, тем более, сейчас Ельцин целый свод своих указов подписывает. Они сейчас поступят, через час-полтора десяток разных указов он подпишет. Я говорю: «Берите на вооружение. Немедленно связывайтесь с районными советами, депутаты от Москвы должны в каждом районном совета создать свои штабы, опорные пункты, вызвать всех районных депутатов, если которые в отпусках, превратите все районные советы в опорные наши пункты. Чем больше мы людей мобилизуем, тем лучше». Это первое. Второе. Я говорю: «Давайте все региональные депутаты, связывайтесь со своими избирателями. Я буду разговаривать непосредственно со всеми главами, нашими председателями советов всех уровней. Это, - я говорю, - моя прерогатива. А вы связывайтесь со своими теми, кто вас поддерживает, исполнительными органами, представительными органами, с депутатскими группами, с активистами, все общественные движения, все культурные центры возьмите все это, составьте план. Каждый депутат должен иметь свой план. В течение одного часа- двух, составьте свой план, чтобы вся наша работа имела вот такой организованный характер». В общем, нам удалось уже к концу этого дня, уже создать такое организованное движение по сопротивлению и тут же, при Ельцине мы создали штаб военных. Туда входил генерал Кобец, которой был у нас председателем Комитета по обороне. Он там что-то сделал вместе с Руцким по поводу обороны. Но у меня было, сразу убеждение одно. Я не военный, но я совершенно точно знал, что как бы там ни готовились генералы к войне - это все чепуха. Ходить с пистолетами, заносить какое-то оружие в Белый дом - это совершенно бессмысленное и смешное занятие. Потому что профессиональная армия могла разбить любую оборону, в общем-то, за несколько минут, разбросать все эти баррикады. А дело было не в этом, дело было в том, чтобы создать такой оборонительный пояс из большого количества людей, когда наступающие, если бы они захотели, они бы убедились, что здесь не так просто, что здесь придется пролить много крови. А на это, я был убежден, что, в общем-то, те генералы, решиться не могли. Ну и где-то со второй половины дня, у меня уже появилась, так, откровенно говоря, своя разведка. В том числе, из своих старых друзей по юридическому факультету МГУ, отцы которых, некоторые работали и в спецслужбах, и за границей, и здесь, и в МИДе, и в правительстве. Тогда юрфак был достаточно элитарным факультетом. И вот пришли ко мне на помощь мои однокашники с предложением услуг. Некоторые привели своих отцов, которые имели очень высокие звания в былом, имели связи, и то, и все. И мы сумели наладить уже и через них, и через других уже каналы, которые позволяли нам знать информацию обо всем, что происходит в Кремле, в правительстве, в КГБ и так далее. Вот это я уже имел достоверную информацию. В частности, стало известно, что там тоже не все ладно, что главным организатором всего этого путча является генералитет КГБ во главе с самим Крючковым. Я уже узнал о том, что для Янаева этот путь неожиданный. Для Лукьянова, хотя он что-то подозревал, по всей видимости, но он не входил в ГКЧП, он отказался войти в состав ГКЧП. Почему я настаивал на том, что нельзя арестовывать Лукьянова. Но, к сожалению, преобладали, Ельцин прислушался к точке зрения Бурбулиса, который почему-то ненавидел Лукьянова. Но и самым главным образом, Горбачев, страшные, видимо, у них были какие-то в последнее время распри с Лукьяновым, и они решили посадить Лукьянова. А я говорил Ельцину, что нельзя сажать Лукьянова, мы тем самым, обезглавливаем Верховный совет СССР, этого нельзя делать, он не является членом ГКЧП, как бы там не относилась. Но в последующем он сыграл как раз позитивную роль для Лукьянова. То есть, все это вечером мне стало известно, что главный заговорщик - это Крючков, его генералы. И как-то ему удалось старого солдата Язова настроить на этот путь. А Павлов, к примеру, он охотно принял предложение Крючкова и стал, в общем, содействовать с самого начала этой заговорческой деятельности. Павлову хотелось, чтобы ГКЧП и КГБ установило, знаете, предыдущий порядок догорбачевский, типа андроповский, чтобы все так было в порядке, и он, как премьер, будет распоряжаться, делать какие-то свои реформы. Вы, дескать, нам создайте повиновение, подчинение, а вот в этой дисциплинированной массе запуганной я буду проводить свои эксперименты. Вот такая была позиция у Павлова. Человек, на мой взгляд, был недалекий, в свое время он руководил Госкомцен - развалил ценообразование в стране, разрушил систему ценообразования. Потом стал министром финансов - разрушил финансы страны. Павлов стал правой рукой у Крючкова, правда, на второй день, когда он увидел, что не так все гладко, он запил, в буквальном смысле, и ушел от дела. Его уже невозможно было отыскать. Ну, а первый день он активно проводил заседание совета Министров СССР. Обстановка, с одной стороны, с точки зрения нашей организации, я считаю, что это было уникальное явление: в столь короткое время, нам организоваться, выработать какую-то стратегию своих действий. А с другой стороны, конечно, она внушала тревогу. Потому что уверенности в том, что мы победим, у меня не было. Я и выступая, как раз, я предложил также нашим журналистам... Журналисты у нас были к тому времени тоже достаточно известные: это Старков из «Аргументов и фактов», это наши депутаты Любимов, Югин, Лисин, и многие другие, Попцов, это Бэлла Куркова из Ленинграда. Я им сказал: «Давайте, быстро организуйте передачу, типа какой-то радиостанции, чтобы мы могли выступать через громкоговорители с тем, чтобы как-то вдохновить пребывающих людей на помощь». Я первым выступил. Я даже в этом выступлении не стал скрывать своих искренних таких эмоциональных чувств. Я даже так сказал: «Знаете, я не совсем уверен в том, что мы победим на этот раз. Но согласитесь, что мы, руководители России, не могли, сложа руки сидеть, ожидая участи». И я напомнил им Государственную Думу, которую разогнал император Николай Второй по предложению Столыпина. И когда депутаты пришли и увидели на Зимнем амбарный замок на дверях, и они молча разошлись. Вот был такой исторический факт. Вот когда Государственная Дума разошлась, увидев на дверях такой большой амбарный замок, на дверях Зимнего дворца, разве мы, лидеры Верховного совета и президент России могли поступить другим образом? Пусть мы сейчас и проиграем, но история нас оправдает, и народ нас оправдает. И все равно народ снесет эту диктатуру, которая сейчас у нас маячит на горизонте, вот так, с видом на Кремль. В общем, это, как мне потом говорили, оказало огромное воздействие, что да, даже в такую минуту честно говорит лидер Верховного совета о своих чувствах. Ну, а войско все прибывало, также как прибывало и количество людей. Потому что никакие войска заслон не могли остановить. А милиция, кстати, разбежалась. Московская милиция вообще-то попряталась. Или некоторые из них присоединились к митингующим, такие факты тоже были. Ночью мы сидели в тревожном ожидании, в кабинете у Ельцина. И часов в 11 вдруг у меня мелькнул такая мысль, я сразу же обратился. Я говорю: «Борис Николаевич, давайте мы сделаем следующее: я сейчас позвоню Лукьянову и постараюсь с ним договориться о том, что завтра я с ним встречусь с тем, чтобы обсудить ситуацию». Ельцин говорит: «А зачем?». Я говорю: «Как зачем? Нам нужна передышка, хотя бы ночь выиграть. Если я сумею договориться о завтрашней встрече, наверняка ГКЧП могут расценить это как то, что я прихожу с каким-то миром, с капитуляцией или с какими-то условиями и так далее, тогда, возможно, мы выиграем ночь». «Да, - говорит, - это правильно. Давайте звоните». И я тут же набираю телефон, и сразу помощник соединяет меня с Лукьяновым. Я поздоровался и говорю, что нам надо встретиться, потому что вы - председатель Верховного совета СССР, я - председатель Верховного совета России. И во всех случаях, чем бы не закончилось, так мы с вами будем нести главную ответственность и перед людьми, и перед историей. Мы не сможем остаться в тени, в отличие от, возможно, других людей. Он говорит: «Я согласен. Я согласен, давайте, приезжайте». Я говорю: «Сейчас уже 11 часов, везде военные, и потом чего торопиться, я надеюсь, что штурмовать ГКЧП нас сегодня не будет, давайте завтра мы обсудим возможные варианты дальнейших действий. Потому что, говорят, что будут штурмовать, это означает гибель множества людей, кто за них будет нести ответственность? Отвечать же ведь придется. Поэтому я хотел бы рассчитывать на вашу помощь, что этого не будет. А завтра мы спокойно договоримся, я приеду к вам». Он так подумал, и говорит: «Руслан Имранович, я согласен. Я хочу вам сказать, что я ни в каком ГКЧП не участвую, я сам не знаю, как они поступят со мной, они не слушают меня. Но я пока у себя в кабинете нахожусь и давайте, правильно, мы с вами обсудим». И я сразу же, без совета с Ельциным, я говорю: «Вы знаете, я ведь приеду не один. Я хочу взять с собой Рудского и Силаева». Он тут же говорит: «А они нам зачем?». «А они, - я говорю, - нам нужны, Анатолий Иванович, только для одного, чтобы были свидетели. О том, что речь идет о серьезных договоренностях. Что, одно дело, я один, хотя и как руководитель Верховного совета, а другое дело вице-президент России будет и премьер-министр. Тогда, - я говорю, - наши принятые решения могут иметь более широкое, так сказать, толкование и такую основу, такую легитимную». Он: «Да, пожалуй, вы правы. Хорошо, приезжайте в 10 часов. А в отношении штурма не беспокойтесь, сегодня никакого штурма, я надеюсь, не будет». Конечно, эти слова обнадежили. Я передал, часть они слышали, часть этого разговора. Вот это, мне кажется, этим самым мы все-таки выиграли эту ночь. Возможно, что в эту ночь и возможен был захват Белого дома. Вполне возможно, я допускаю. Потому что в последующем, когда я располагал полной информацией, ясности на этот счет все-таки не было. Возможно, что Крючков решился бы на это авантюру, захватить вот в эту первую ночь, если бы не вот эти наши переговоры. И вот утром к 10 часам мы по Калининскому проспекту, там все заполнено, там так медленно движемся на машине к Кремлю, люди кричат: «Руслан Имранович, Иван Степанович, зачем вы едете? Они вас арестуют». Так вот. В общем, добрались мы, потом пешком прошли. Я все время ловил себя на мысли, может нас арестуют. Нет, не арестовали. Все, сели, часа два мы беседовали. А к этой беседе всю ночь мы работали над документом, над основными требованиями, которые мы предъявляем. Их было, по-моему, вот в этой книге все написано более подробно. Там, по-моему, 10 требований было. Это и вернуть Горбачева, подвергнуть медицинскому обследованию публично, международной комиссией. Это начать переговоры в отношении того, чтобы выводить войска, это и допустить наших депутатов, не задерживать тех, кто пребывает на чрезвычайную сессию, в общем, еще целый ряд этих требований. И в конце была приписка такая, немедленно расформировать ГКЧП, начать вывод войск, признать все его решение незаконными, и так далее. И вот этот документ, который мы ночью оставили, я выложил ему. Он внимательно (на двух страницах был), он внимательно прочитал документ и говорит: «Руслан Имранович, так ведь это ультиматум. Я совсем не этого ожидал, они же не согласятся». Я говорю: «Анатолий Иванович, это не ультиматум, это база для переговоров с нашей стороны (но конечно это был ультиматум). Это база переговоров, давайте обсуждать эту ситуацию. Так вот, с чем вы можете согласиться, что вы считаете невозможным на этом этапе?». То есть, надо было ввязаться в дискуссию, правда все время мешал Руцкой, он все время, чуть ли не с бранью накидывался, ах они такие, они сякие. Мы же пришли для переговоров, а не для выяснений отношений, кто прав, кто виноват. Проходилось все время осаживать его. В общем, договорились, что это никакой не ультиматум, что он обеспечит. Он сказал: «Я постараюсь обеспечить свободный приезд ваших депутатов, чтобы их никто не задерживал. - Надо сказать, что это обязательство он выполнил. - Ну, а в отношении того, вернуть Горбачева, не вернуть, я не знаю, но я вам хочу сказать, что он болен серьезно». Он заверил так - он серьезно болен. И, в общем, шла дискуссия по всем этим вопросам. Наконец, мы согласовали вот эти наши действия, он сказал: «Я проинформирую. Потом, давайте мы с вами договоримся, будем регулярно созваниваться». Потом, когда мы выходили: «Руслан Имранович, вас можно на минутку?». Я остановился. Он говорит: «Вы держите в узде своих генералов, в том числе Руцкого. Я постараюсь держать в узде наших ретивых генералов». Такой уже у нас был тет-а-тет такой, небольшая добавка. И вот мы возвращаемся уже пешком, огромные толпы людей нас приветствуют на всем пути от Кремля, по Знаменке туда, не, не по Знаменке, по Калининскому проспекту мы дошли. Огромные толпы людей, приветствуют, говорят, что, «хорошо, вы живы, здоровы, мы с вами». В общем, такой энтузиазм был у людей, конечно, высокий. Мы тут же зашли в кабинет Ельцина, доложили ему обо всем. Сказали, что все-таки Лукьянова нельзя сажать, что Лукьянов стоит среди заговорщиков, играет какую-то первую роль. Мы точно не знаем, какие там подводные камни в этом процессе, но, в общем-то, как председатель Верховного совета СССР, взялся обеспечить вот это, вот это, вот эти положения. И поэтому надо с ним поддерживать нормальные рабочие отношения, вплоть до конечно исхода этого положения. Но самым трагическим на второй, во вторую ночь это был эпизод, когда ко мне на вторую ночь к вечеру, заморосил дождь, небо покрылось тучами, я обходил наши редуты, познакомился с великим музыкантом, вы знаете, это вообще было бесподобное зрелище. И потом позвонил Попов и говорит: «Нас со всех сторон окружили, мы нейтрализованы, делать ничего не можем». Я говорю: «Так, перебирайтесь, приходите сюда». Он говорит: «Вместе со мной Лужков». Я говорю: «Пожалуйста, пусть Лужков, и приходите сюда». Они пришли, все взмокшие такие. Я им комнату дал, там они пили чай, и в это время заскакивает Коржаков и кричит дурным голосом: «Руслан Имранович, к президенту!». И убегает. Это было, по-моему, часов в 12, вот так. Я думаю, что что-то там стряслось. И тоже бегом. Я говорю Попову и Лужкову: «Бегите за мной». Сам бегом побежал, вслед за Коржаковым. Он заскакивает в кабинет и скрывается в огромном кабинете, на другом конце ждет. Я к нему - кабинет пустой. Открываю дверь в комнату отдыха, он пробежал через комнату отдыха у лифта, а там был лифт от комнаты отдыха прямо в гараж. И мы вместе спустились в гараж. А в гараже уже столпились все советники, помощники Ельцина. Коржаков тут же по-хозяйски стал расхаживать и огромный этот лимузин, ЗИЛ, который я, кстати, с трудом для Ельцина выколотил у Крючкова год тому назад. Если помните, был такой эпизод, осенью 90-го года, когда Ельцин вроде попал там в аварию. Ехал и его охватила депрессия, ему мерещилось, что за ним охотятся, его хотят убить и прочее. Да никто его не хотел ни тогда, ни позже убивать-то. Тогда не было этих вещей, террористических акций и так далее. Но он впал в депрессию, и я тогда с трудом у Крючкова выбил для него вот этот самый ЗИЛ. И вот он сразу увидел меня: «Руслан Имранович, нам надо спешно переехать в американское посольство, нас там ждут, потому что через 2 часа, или через час будет штурм, и нас хотят убить. Прежде всего, мы переждем 2-3 дня в американском посольстве, в это время поднимется большой международный шум. Они окажутся в изоляции, и мы вернемся к власти». Но я не буду описывать вот эту бурю негативных эмоций, которые меня охватили. У меня даже голова закружилась от бешенства. Но я как-то пересилил себя, и спокойно сказал: «Борис Николаевич – это правильное решение. Вы у нас единственный президент, вам надо спасать вою жизнь. Садитесь в машину и уезжайте в посольство. А у меня здесь 500 депутатов, я не могу их оставить, я их лидер». Не стал ни в какие дискуссии вступать, прошел к лифту, нажал на кнопку, вошел в лифт, двери захлопываются, он чего-то крикнул, «Руслан Имранович, Руслан Имранович», но я уже не слышал. Поднялся, прошел через весь кабинет, иду коридором, а в голове мысль, думаю: что теперь сказать? Там десятки тысяч людей вокруг. Здесь уже в Белом доме полторы, две, три тысячи людей. Все готовы отдать свою жизнь за свободу. С тем, чтобы разбить вот этих путчистов. Все охвачены энтузиазмом. Кстати, ни страха не было, ни уныния не было. И абсолютно никакого пьянства не было, ни в этот раз, ни в 93-м году. И вдруг бегство, так сказать, нашего лидера. К тому же, накануне он выступал на танке, на танк забраться, его, кстати, уговорил я и Силаев, между прочим. Он не хотел так, но мы его чуть ли не впихнули на этот танк. Я иду и думаю, что теперь сказать? Зашел в приемную, а там огромное количество людей, везде у меня были, у меня целый штаб был огромный в наших комнатах, большие комнаты были примыкающие к моему кабинету. Я сказал помощнику, говорю: «15-20 минут никого ко мне не впускать». Сел в своем кабинете, схватился буквально за голову и думаю, что теперь сказать? Через 10-15 минут, конечно, все это узнаем, мировая общественность, американцы сами об этом скажут. Так, что делать? Что делать? И в это время слышу звонок, с удивлением посмотрел, звонок - прямая связь с Ельциным. Звонок, я схватил трубку: «Борис Николаевич, Борис Николаевич, это вы?». Он говорит: «Это я. Ну, - говорит, - Руслан Имранович, я без вас ни шагу. Я не могу без вас. Я сейчас спускаюсь в подвал Белого дома, а вместо меня тут остается Бурбулис». Вот так он пошел руководить разгромом ГКЧП в подвалы. Вот это конечно, я почувствовал сразу огромное облегчение. Думал, начал уже даже оправдания, он уже старый, потрепала его судьба, травля со стороны центра, центральных властей, прессы, тяжко, вот, дал слабинку и так далее. В общем, простил я его вот эту трусость, его попытку бежать, и все как-то стало опять лучше и оптимистичнее. И какая-то уверенность появилась, что все будет хорошо. Потом, когда мы победили, к сожалению, разгромили ГКЧП, вот с этого периода, вот эти наши нормальные, даже сердечные отношения с Ельциным они исчезли вдруг.

Еловский: Подождите, а как вам удалось победить ГКЧП? То есть, было абсолютное превосходство по силовым структурам.

Хасбулатов: Ну, выиграть помогли, здесь два фактора, прежде всего. Здесь два фактора, если говорить о причинах. Это, прежде всего, то, что мы сумели мобилизовать очень организованно, очень быстро, четко огромное количество людей на защиту Белого дома. Второе обстоятельство, даже не второе, а это первое, нам удалось ту платформу, которая была приемлема для мирового сообщества, и для населения страны, и для всех разумных людей, что да, вы там хотите обеспечить единство СССР, ваши помыслы благородны, мы это понимаем, но они у нас тоже благородные. Вы действуете незаконными средствами, которые приведут страну к еще большей беде. Я же прямо говорил, почему лидеры Верховного совета СССР, и ГКЧПисты, и министры, и тот же премьер, не выступили самым открытым законным образом на сессии Верховного совета, на заседании правительства, наконец, публично перед телевидением, по радио, в газетах с изложением своей позиции. Почему вы этого не сделали гласным образом? Почему вам, для того, чтобы обнародовать свои благородные позиции, надо было это делать украдкой, незаконно, с нарушением конституционной законности, всех существующих в мире норм? Зачем вы прибегли вот к такой незаконной попытке захватить власть, и незаконной попытке отстранить президента законного при всех его недостатках, при всех просчетах? Вот это была очень сильная сторона. То есть пропагандистски мы переиграли. А второй фактор, это уже касается нравственной подоплеки самих воинов, в том числе и генералов. Потому что эти люди были воспитаны в духе уважение к народу. Они считали, армия эта народная, они считали, что их высокие воинские звания, так, это идет от народа, при всем том, что они были коммунисты, всякие у них были убеждения, но они считали, что никак не могут воевать с народом. У меня, например, установились, совершенно тайные контакты с первым заместителем министра обороны Ачаловым. Это наиболее был авторитетный генерал после Язова. Он сказал: «Руслан Имранович, вы можете знать одно совершенно точно: какой бы приказ ни был, от кого бы он не исходил, я воевать с нардом не буду, я стрелять в народ не буду и вас сажать в кутузку я не буду, ни я, ни моя армия. Пока что я выполняю приказы мирные, по поводу оцепления, там взять под охрану и так далее. Я беспрекословно следую указанием своего министра. Но если дойдет до того, что мне прикажут…». А через него или Язов должен был сам отдавать приказы, или, во всяком случае, они должны были идти через него. Он был как раз первый зам по чрезвычайным обстоятельствам, по чрезвычайным ситуациям. Поэтому вылетал в Прибалтику, на Кавказ, везде пытался примирить вот эти враждебные стороны. Но здесь, в центре Москвы он сказал: «Здесь совершенно другая ситуация. И я, - говорит, - если кто-то и отдаст приказ, у меня достаточно своих возможностей для того, чтобы нейтрализовать этот приказ». Это я никому не говорил, кстати, до самой смерти Владислава Алексеевича. Поэтому, вот эти люди, высшие генералы, они, в общем-то, пришли к выводу, что если речь идет о заговоре, о попытках власти, то тут дело не ограничивается арестом Ельцина, Хасбулатова, и еще какой-то группы людей, которых наметил Крючков. А речь идет о возможности крупного кровопролития. И к утру, к утру 21-го, Язов открыто сказал, что он не участвует, и он участвовать дальше не будет. И приказал Началову: «Ты, со своими людьми иди в КГБ к Крючкову и прими меры к тому, чтобы этот авантюрист вдруг не применил какие-то кровопролития». То есть, он дал понять, что если надо, арестует Крючкова. И у Началова были развязаны руки, но в то же время, такие генералы как Грачев, который стал потом министром обороны, и стараниями которого, я думаю, Юрия Сколкова, был такой зампремьера у Силаева, был депутат союзный достаточно авторитетный, мы его хотели избрать и премьером. И был, кстати, неплохой премьер. Человек был умный, но у него была мания вот такая, везде заговоры ему мерещились. Он был в близких отношениях с Грачевым и он представил дело таким образом перед Ельциным, что Грачев якобы спасал нас от неминуемой расправы. Он даже, Грачев выдвинул такую абсурдную идею, что вот, ему когда приказали дополнительно ввести в Москву десантные части, он их сажал в аэродромах, и по окружной там гонял, чтобы не вести в центр. Все это ерунда. Грачев, кстати, также как и Лебедь, они бы выполнили приказ беспрекословно. И Громов тоже, между прочим, который тоже ждал этого приказа. Ни от Началова, ни от Язова, их не поступило. И поступить уже, как я выяснил, поступить уже не могло. И к утру 21-го Язов вызвал генералитет и сказал: «Я выхожу из игры. Я старый дурак, старый солдат, поддался на уговоры Крючкова, это была большая ошибка. Я принимаю всю вину на себя, буду разговаривать с Горбачевым, я вас выведу, вы не причастны. - Честно поступил. - Вы не причастны, вы мои только приказы исполняли. Слава Богу, что обошлось без жертв, и постарайтесь как-то вот так, чтобы эти части, неподконтрольные нам, не ввязались в какие-то конфликты». Об этом мне стало известно, конечно, буквально через несколько минут. И поэтому, уже была уверенность к утру 21-го, что этот конфликт уже остался позади. Но, конечно возникли сразу же страшные подозрения в отношении того, что этот факт сам по себе нанес уже мощный удар по и так рыхлому Союзу. Так его и следует расценивать. Поэтому, в гибели Союза виноват, конечно, и Горбачев, в первую очередь. Вторая сила, разрушившая СССР – это КГБ, руководство КГБ СССР. И третья сила, разрушившая СССР – это, конечно, Ельцин и его сподвижники. Вот эти три фактора, которые окончательно доконали союзные государства. Ну, а что касается тех факторов, которые обеспечили, и причин, которые обеспечили нам победу, я назвал вот эти три. Это наша решимость, это благодаря помощи о самоотверженности москвичей, которые прибыли под стены Белого дома, и соответствующие действия армии, которые не решились… Вот говорят, они плохо подготовились некоторые эти некоторые суперлибералы, полудурки, на мой взгляд, все время анализируют, и говорят, вот они не подготовились, у них не было воли. Что значит воли? Пролить кровь? Для этого не надо большой воли. Любой дурак способен пролить море крови, как история показывает. А не пролить ее, уйти от края бездны, вот где должна быть сильная воля. И вот тем генералам хватило вот и мужества, и чести, и силы, так и политической, и верности присяги, чтобы не перейти эту грань и не пролить большое и не унести большое количество жизней невинных людей. Вот в чем причины того, что мы тогда победили.