Почему пришли за Шанинкой, при чем тут Сбер, что будет дальше и как можно остановить дело? Объясняет Екатерина Шульман

Екатерина Михайловна, если без занимательной конспирологии, которую вы не любите и никто не любит, это все у нас называется делом Марины Раковой, но при этом, конечно, есть некоторое ощущение следования какой-то колее дел против просвещения в целом. Я бы хотела вас попросить как-то эти контуры, где дело против Марины Раковой и вот это направление, а где дело против «Шанинки». Это как бы побочный полезный эффект, это что? Заодно и так, тоже не помешает? Как это сформулировать?

Вы знаете, выстраивать эти самые цепи или то, что вы чуть более изящно назвали колеей, все мы мастера. Но тут, знаете, в чем проблема? Тут есть довольно большое искажение восприятия. Мы выстраиваем в некую логическую цепочку, грубо говоря, те события, которые нам кажутся лично нас касающимися и неприятными. Поэтому это будет у нас, так сказать, наезд на просвещение.

В прошлом году, например, в РАНХиГС был задержан и, по-моему, до сих пор находится в СИЗО ректор ГСУ, института госуправления, одного из многочисленных институтов в составе РАНХиГС, которая вообще такая большая структура, многочленная, многосоставная. Тогда как-то никто особенно не говорил, что это атака на просвещение, потому что это не то учреждение, которое ассоциируется с какими-то выдающимися этими самыми просветительскими успехами. Но при этом человек с другими симпатиями увидит в этом как раз продолжение своей цепи, которая в его душе куется тоже из разнообразных звеньев. Я именно поэтому не люблю занимательную конспирологию, потому что это слишком просто и слишком субъективно.

Что мы пока видим смутно в этом деле? Кстати, сегодня стали вылезать факты, которые некоторый свет бросают на происходящее. Это не конспирология, это не слухи, это документы из дела, в частности, вот эта самая экспертиза, которая, видимо, легла в основу обвинений против Марины Раковой. То, что эта экспертиза исходит из бывшего руководства Минпроса, собственно, подтверждает мою первоначальную версию: это дело не про «Сбер» и это дело не про «Шанинку», хотя «Шанинка» может очень сильно здесь пострадать, это абсолютно не исключено.

Это дело про нацпроект «Образование», деньги нацпроекта «Образование», Министерство просвещения и какие-то склоки внутри него между различными министрами и заместителями министров, которые сменялись в этой глубоко- и высокоресурсной организации. Опять же если бы они просто все скушали друг друга, как волки от испуга, то вряд ли кто-то счел бы это чем-то угрожающим образованию, просвещению, хоть одному учителю или ученику в Российской Федерации. Но такого не бывает, поэтому возникают такие всякие побочные, так сказать, жертвы, как это называется, среди гражданского населения.

Я думаю, что ― я об этом уже сказала и действительно это повторю, поскольку я и правда так думаю, ― для тех, кто ведет такие дела, это совмещение приятного с полезным. То есть полезное ― это, конечно, большие государственные деньги. Извините меня, я понимаю, как это прозвучит на фоне средней российской зарплаты, но эти двадцать миллионов, эти пятьдесят миллионов и для «Сбера», и для национальных проектов ― это такие немножко унизительные суммы. Это как-то так на сдачу, да.

Опять же из этого не следует, что надо похищать, расхищать или неправильно использовать какие бы то ни было государственные суммы, просто это не тот масштаб, каким мыслят эти люди. Поэтому пришли они за настоящими большими деньгами, которые сейчас уже некоторое время как и в будущем будут вливаться в сферу образования, а по дороге выяснилась такая штука: из всего множества подрядчиков, субподрядчиков, которые получали какую-то часть этих денег, нашелся вуз, неприятный политически, к которому уже подходили и как-то не получилось, немножко зубы обломали. А вот теперь давайте с этой стороны зайдем.

Государственная машина, особенно ее, так сказать, карательные части, отличается настойчивостью. Знаете, как варан, например, есть такое животное ― варан, он бегает не очень быстро, но он жертву свою кусает, а потом медленно на своих кривых лапках за ней следует. Жертва убегает далеко вперед, а варан не торопится, он идет, идет, идет. И потом он найдет уже свою, так сказать, эту отравленную пищу, потому что раз укушенный, он постепенно потом под влиянием этого яда и помирает.

Я не утверждаю, что у нас такой случай, я просто пытаюсь нарисовать, так сказать, некоторую логику действия такого рода людей из структур. Они с 2018 года, на самом деле еще и раньше, ходят. Вот ходят-ходят, сейчас, как им кажется, они поближе подобрались. Посмотрим, как это будет. В принципе, как показывали дела, похожие по конструкции, мне сейчас на ум приходит первым делом дело «Седьмой студии», похожее прямо вот сильно: государственные деньги, суд-то ― он один на всех суд, да. Государственные деньги, туманные обвинения по поводу того, что вы их использовали не так, как надо было бы, и не так оформили, как следовало бы, известные люди в качестве обвиняемых, такая процессуальная свирепость специфическая: давайте сейчас всех похватаем, всех заарестуем.

Долгая-долгая история, я боюсь, что у нас тоже это все будет надолго, и потом все это заканчивается… У меня язык не поворачивается сказать «ничем», что значит ничем? Люди потеряли время, жизнь, здоровье и ресурсы, у них осталась судимость, всяческие убытки, неполученные прибыли, неснятые фильмы и невыученные студенты. Это все убытки, это все живая жизнь.

Но дело не закончилось никаким вот таким судебно-процессуальным результатом, каким, как мы привыкли видеть, заканчиваются политические процессы XX века, когда кого-то там осуждают, говорят, что у нас была троцкистско-бухаринская группа, этих мы расстреляем, этих мы на двадцать пять лет посадим, как-то у нас такой большой, громкий и опять же в своей, так сказать, адской логике последовательный, какой-то рациональный процесс.

А у нас не то нынче в связи с целым рядом причин, поэтому довольно часто эти все дела начинаются на высокой ноте, а потом заканчиваются более-менее ничем.

Дурное, порочное дело ― спрашивать про прогнозы. Отчасти вы, насколько вы были готовы их дать, настолько дали. Я хотела вас спросить, подслушав краем уха ваш разговор с коллегами, которые вас поймали раньше меня, я услышала вопрос про общественную поддержку. Вы тот человек, который говорит, что любая общественная деятельность в поддержку важна и нужна, работает.

Да.

Я помню, как, когда был задержан мой коллега Иван Голунов, вы говорили, что должны писать пчеловоды Тимирязевского района, кто угодно, как угодно. Вчера у нас состоялся… Значит, во-первых, я вижу здесь некоторое количество людей, которые явно готовы поддерживать.

Их было больше. Их сейчас немало, но их было больше, потому что они пришли к трем, рассчитывая… Кстати, я тоже рассчитывала на то, что уголовное судопроизводство немножко у нас идет чуть более в графике. В нормальной ситуации это происходит действительно по времени, во сколько написано, в три часа, значит, в три часа, и занимает десять минут. Может быть, хорошо, что это у нас не так, но просто люди пришли к трем и через час-полтора стали уже по необходимости расходиться. Но я многих своих коллег и знакомых здесь имела удовольствие встретить.

Да-да. Нет, я совершенно не сомневаюсь, что «Шанинка» ― это та организация, которая способна эту поддержку оказать, способна объединяться и способна выражать свое отношение к тому, что происходит.

Вчера состоялся объединенный разными медиа марафон за отмену закона об иностранных агентах. Я вела один из часов этого марафона, и надо сказать, что на протяжении всего этого…

Как можно вести одиннадцать часов что бы то ни было?

Один из блоков.

А, то есть не все одиннадцать часов подряд.

Нет-нет.

Когда выборы были девятнадцатого числа, я провела стрим, который продолжался два с половиной часа и оставил меня вообще без рук, без ног и ворота не открывает, то есть совсем без слез, без жизни, без любви. С тех пор я с большим уважением отношусь к журналистам, которые сидят в длинных эфирах, я даже президенту нашему богоспасаемому тоже как-то посочувствовала, он четыре часа сидит. Оказывается, это очень непросто.

Это непросто совсем. Нет, приходилось сидеть, сиживали подолгу. Вчера было очень гуманно, потому что готовились заранее, поэтому разбили несколько часов на блоки.

На протяжении всего времени говорили, что очень хорошие люди собрались, очень все, значит, всех призывают всё подписывать, очень все за всё хорошее, против всего плохого. Ни один ни одной секунды не надеется, что не то что даже закон будет отменен, что хоть какие-то корректировки в него будут внесены.

Я хотела вас еще раз попросить рассказать, как это работает и зачем это нужно. Как технически, какой в этом технический прок?

Смотрите, ни один инструмент воздействия на органы государственной власти сам по себе не является эффективным. Поэтому люди, которые спорят, надо ли подписывать петицию или надо ли выходить на митинги, спорят совершенно напрасно. Никакой серебряной пули, еще раз повторю, не существует.

Технически то, что вы, любые вы, пытаетесь организовать, когда вам не нравится принятое решение и вы хотите, чтобы оно было отменено или изменено, или вы хотите, чтобы было принято решение, как вам кажется, необходимое, то, что вы пытаетесь организовать, называется public advocacy campaign, кампания общественного давления. Ее основное свойство ― она состоит из многих элементов.

Поэтому еще раз повторю: всякие наивные люди с неразвитыми еще социальными навыками все время хотят найти что-то одно. Давайте все принесем покрышки и их подожжем, давайте какой-нибудь один известный человек тоже, не дай бог, обольет себя бензином. А давайте что-нибудь мы еще эдакое там устроим. Не надо ничего одного устраивать, а нужно иметь эту многосоставную кампанию.

Что в ней должно быть обязательно? В ней должно быть что-то, что привлекает внимание, вот эта некая публичная составляющая: выступления в прессе, туда же относятся публичные мероприятия, одиночный ли у вас пикет или вы можете себе позволить, значит, какой-то митинг, встречу с депутатами, что-то. У нас сейчас с этим трудно по понятным причинам, да, коронавирус, все запрещено до конца года. Это реальность, с которой надо иметь дело, нечего тут воображать, что вы ее переломите. Тем не менее формы, способы сделать себя заметным есть, спасибо сетевой нашей эпохе.

Это заметная часть, должна быть далее бюрократическая часть. Для чего она нужна? Вам нужно создать нечто, на что можно сослаться на совещании, то есть сказать: «Мне пишут сотни граждан» ― письма от граждан; «Нам поступило обращение, под ним сто тысяч подписей» ― распечатано сто тысяч подписей; «Мне пришло обращение от депутата» ― нашли какого-то депутата, который вам сочувствует; «Я сам депутат, я вношу законопроект».

Это бюрократическая часть, она тоже должна быть. Государственная машина воспринимает определенный тип сигналов. Если у вас Алиса какая-нибудь или Siri есть дома, вы знаете, что определенные фразы вызывают определенную у нее реакцию, а если вы перед ней спляшете, например, даже очень выразительно, она вас не поймет. Плясать надо перед другими людьми, а перед этими людьми нужно оперировать понятной им системой сигналов.

Поэтому чем хорош, например, change.org и петиция, та же петиция по отмене законодательства об иностранных агентах? Во-первых, это известная, заметная платформа, которая по каким-то не до конца ясным причинам пользуется у нашего начальства вниманием. Когда там что-то начинает собираться выше ста тысяч, это попадает, что называется, на радары. Во-вторых, эти все подписи потом распечатываются и прилагаются к самому обращению, которое обращено к каким-то органам власти. Петиция по иноагентскому законодательству обращена к верхней палате, к нижней палате и к Москальковой, к представителю по правам человека.

Это распечатывается, так сказать, этому приделываются ноги, как это называется опять же на бюрократическом наречии. Это превращается в обращение граждан, коллективное обращение граждан. У нас есть закон о работе с обращениями граждан, в каждом органе власти есть соответствующий департамент, отдел, который рассматривает эти обращения. Еще раз: сами по себе, в одиночестве, они тоже не то чтобы мегаэффективны, но как элемент вашей многосоставной кампании они вполне эффективны.

Далее вы привлекаете известных людей. То, что вы делали марафон, ― это та часть, которая про заметность. Вторая часть, которая про бюрократию. Есть еще третья часть: довольно часто, в случае с иноагентским законодательством этого пока нет, хотя тоже есть, это судебная часть. Вы судитесь. Граждане, объявленные иноагентами, судятся за то, чтобы перестать быть иноагентами. Вы судитесь, вам отказывают, вы идете в верхнюю инстанцию, вам отказывают, вы идете в еще верхнюю инстанцию, вы идете в Конституционный суд. Конституционный суд что-то такое постановляет, в результате чего, значит, законодательство меняется.

Это путь, пройденный многими, это не единичные случаи, это очень долго, да, проходит десять лет, но, вы знаете, если вы не будете этого делать, то вообще ничего не произойдет. Пока вы боретесь с одной головой дракона, у него выросла другая голова, это тоже все правда. Но время вашей борьбы ― это не потерянное время. Вы приобрели навыки, вы приобрели сторонников, вы приобрели бесценный опыт, вы приобрели видимость. Вы стали, поздравляю вас, вы политический актор, вы стали публичными фигурами. Это социальный капитал, он тоже дорогого стоит и даром не приобретается.

Я это очень хотела, это лишний раз не бывает сказано, даже несмотря на то, что все наши слушатели это от вас уже слышали, но тем не менее.

Слушайте, может быть, это какие-то новости, одну минуту. Я как раз, пока нет новостей, хотела вас спросить про первый день ново-, так сказать, избранной Думы.

Да, это я с большим удовольствием расскажу, потому что суды-суды, а как же основная специальность? Нет, зря мы пугали публику, пока… Можно я на звонок с украинского номера не отвечу? Тем более что я не знаю, кто это.

Вот Муратов так не ответил на звонок с незнакомого номера, а оказалось ― Нобелевский комитет!

Ну хорошо, если бы это был из Осло звонок, может, я бы и заволновалась, а так нет.

Итак, значит, по поводу первого дня Думы. Сегодня второй день, у них сегодня второе пленарное заседание. А что спросить-то хотели, собственно говоря?

Все. Как сели, что происходит. Занимательная антропология, да. Хотела еще спросить, пришла мне в голову мысль. У нас все спикеры сидят по два срока. Сидят по два срока, в принципе, не страшно, не по три.

Да. Кроме Рыбкина и Нарышкина.

Да. Это что? Это идея, чтобы люди особенно не привыкали к сменяемости власти, чтобы суеты не было?

Вы знаете, в парламентах мира ведь не существует ограничения на сроки, поэтому во всех странах, в особенности в странах таких, так сказать, устойчивых демократий, есть люди, которые избираются десятилетиями от своих округов. В американском Конгрессе, например, в Сенате такие есть, то, что у нас называлось «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича», так вот, это детство по сравнению с тем, как умеют, так сказать, пожилые белые люди много-много лет находиться на политической сцене.

Поэтому тут-то я ничего особенно дурного не вижу. Парламент ― институт такой, если не пользующийся благом древности, то хотя бы имитирующий, тут нужно как-то возводить себя к римскому сенату, поэтому пускай. Это как раз не страшно, тем более что нынешний председатель, по крайней мере, сам парламентский человек, может быть, еще смутно помнит, что такое избираться. Когда-то он избирался по одномандатному округу против воли своего губернатора, это было давно.

Так что он хотя бы знает, как устроена эта машинка изнутри, потому что, например, Нарышкин тут, по-моему, скорее брезгливость испытывал к Государственной Думе и своему пребыванию в ней, поэтому старался там ни к чему не прикасаться особенно. Володин это дело любит, поэтому тут я, пожалуй, бы… Не знаю, как это, если бы я внезапно была депутатом, голосовала ли бы я за, Сардана Авксентьева не голосовала и объяснила это довольно подробно, кажется, в своем телеграм-канале. Но, по крайней мере, это решение не то чтобы удивительное, не то чтобы оно как-то ухудшит работу нового созыва.

Так, а скажите мне, пожалуйста, значит, все-таки был разговор с Дмитрием Сергеевичем Песковым, когда ему стали неравнодушные всякие имеющие к нему доступ граждане говорить: «Знаете, очень странный закон все-таки об иностранных агентах, очень как-то все-таки и юридически невыверенно составлен». Дмитрий Сергеевич тогда сказал: «Давайте Думу изберем. Отменять, конечно, не будем, но давайте Думу изберем, а там, если у вас будут корректировки, будем работать, будем рассматривать».

Есть ли какие-то шансы, я не знаю, на корректировки? На то, что отменят, да, действительно, я шансов особенных как-то, не знаю… А вот корректировки, действительно? Будет ли вообще какое-то возвращение к этому несчастному закону?

Смотрите, одно из базовых правил этой самой кампании общественного давления состоит в том, что умеренные требования удовлетворяются только в присутствии радикальных. Поэтому требовать надо отмены, а там как пойдет. Надо начать разговор.

Опять же вам будут говорить часто противоположное: «Эти радикалы только мешают, вот если бы не они, послушали бы конструктивные предложения». Никто не будет слушать конструктивных предложений, если нет давления снизу. И вот эти самые конструктивные предлагатели заходят в любой кабинет только потому, что за ними стоят радикалы. Тогда можно сказать: «Вы с этими хотите иметь дело? Имейте дело лучше с нами». Тогда можно хотя бы, еще раз повторю, начать разговор об этом, чтобы можно было сказать: «Конечно, мы не отменим»… «Как это не отмените? Отменяйте немедленно!» ― «Нет, мы не отменим, но, может быть, мы немножко поменяем».

Дума новая расселась, слава богу, наконец-то, они там долго мандатами перебрасывались, никто не хотел быть депутатом. Вообще, кстати, одно из удивительных свойств нашей политической системы состоит в том, что людям навязываются те должности, которые им не нужны, а тем, которые хотят, не позволяют. Я об этом вчера думала в связи с ярославским губернатором бывшим. Вот тоже человек страдал много лет, явно не хотел быть губернатором, его заставляли. А если бы кто-нибудь в городе Ярославле взялся бы баллотироваться в губернаторы, его бы закатали в асфальт.

Точно так же много народу рвалось баллотироваться в депутаты Государственной Думы, их не пустили, потому что это угрожает основам конституционного строя. Вместо этого вписали туда кучу народа, которые отказывались от этих мандатов по пять человек подряд, то есть первый отказался, второй взял, второй отказался, третий взял, третий отказался, четвертый взял и так далее. Это уже абсолютно какая-то игра в считалочку, как в детстве: кто последний остался, тот и водит. Почему обязательно людям надо навязывать ненавистную им работу, малопонятно.

Как бы то ни было, возвращаюсь к вашему вопросу. Дума расселась теперь уже по комитетам, следовательно, можно понимать, к кому заходить в связи с какими-то возможными изменениями. Там много новых людей, из 450 депутатов 230 депутатов прежнего созыва, это чуть больше половины, значит, чуть меньше половины людей новых. Они не особенно, некоторые из них новые, кто-то был депутатом за созыв до этого, но тем не менее есть с кем разговаривать, но это надо делать. Как это? Поправки сами себя не напишут и сами себя не инициируют.

Вспомним, как было, например, с декриминализацией 282-й статьи УК «Экстремизм». Мы уже позабыли, какая это была страшная статья, но надо сказать, что с введением административной преюдиции посадок, именно посадок по политическим делам в России стало меньше, как ни парадоксально это покажется. Стали действовать через Административный кодекс, но именно «сел за репост» ― этих дел количество уменьшилось.

Как это произошло? Это произошло долгими годами работы. Был депутат Шаргунов, он и сейчас, кстати, депутат Шаргунов, коммунист молодой, да. Он вносил соответствующие поправки в Уголовный кодекс. Ему их возвращали прямо даже не доходя до первого чтения, правовое управление ему говорило: «Вы неправильно все оформили». Он еще вносил, ему опять возвращали. Он на какой-то там «Прямой линии» с президентом говорил: «Ну что же такое-то? Давайте как-то, может быть, с этой статьей что-то сделаем, а то что-то всех сажают».

Шли годы. Смеркалось. Правительство внесло соответствующий законопроект, он был принят, и это, еще раз повторю, прямо вынудило, скажем так, правоохранительную систему искать иные репрессивные инструменты. Вот так это дело и делается: они ищут новые, мы уничтожаем старые. Новые найдут ― эти тоже попытаемся как-то если не переломать, то хоть притупить. Вот как это происходит.

Поэтому последовательность, длительность и два фронта работы, публичный и бюрократический, иногда третий, судебный, тоже небесполезный, потому что на горизонте маячит у нас Конституционный суд, который сам никогда ничего не вносит, хотя у него есть право законодательной инициативы, скажу я с упреком. Ни разу не воспользовался в новейшей истории. Что это такое вообще? Но по итогам его решений кто-то вносит иногда правительству, иногда в руки депутатов, чаще правительства вносит соответствующие законопроекты.

Вот так это делается. Я бы действовала, как мне кажется, с наиболее слабого юридически положения этого закона ― это физлица-иноагенты. Тут даже дело не в безнравственности, хотя это все достаточно безнравственно, а в том, что физлицо, которое признано иноагентом, получает обязанность регистрировать ООО имени себя. Это невозможное правовое положение, нельзя вынудить физическое лицо образовать коммерческую единицу. С чего вдруг? Это как если бы, не знаю, меня принуждали к занятиям торговлей, если я не собираюсь ей заниматься.

То есть тут есть очевидный правовой абсурд. На это можно давить, с этой стороны можно, что называется, начать подкапываться. Но лучше со всех сторон начать подкапываться. Вот сколько можно найти депутатов, готовых инициировать нечто, вот столько законопроектов надо им и вносить. Один одно предлагает, другой другое предлагает, вот, глядишь, и, как в известном малоприличном анекдоте, вы уже и торгуетесь. Главное ― завести разговор.

Очень понятно, как этот разговор может быть заведен. Петиция есть, набирает какие-то свои…

Да, петиция приближается к двумстам тысячам подписей. Последний раз, когда я проверяла, было, по-моему, 176 тысяч. До двухсот надо допрыгать, это вполне, я думаю, возможно. А двести звучит красиво и привлекает внимание.

Среди депутатов, так сказать, новоизбранной Думы видите ли вы каких-нибудь кандидатов, которые могли бы стать лоббистами каких-то изменений этого закона? Это кто бы мог быть?

Сейчас я вам прямо список назову, а потом посмотрят люди наш эфир и тоже запишут себе в книжечку. Смотрите, тут важны не фамилии, тут важен общий принцип. Во-первых, не привязывайтесь к фракциям. У нас фракционная принадлежность ― это часто дело случая, партия не роскошь, а средство передвижения. Люди записываются в любую партию, чтобы избраться, и бывает, что избираются в составе региональных групп совершенно неожиданные персонажи. Поэтому говорить, что в «Единой России» нет ни одной живой души, я бы не стала. В прошлом созыве «Единой России» была Оксана Пушкина, главный наш амбассадор вообще прав женщин в Думе. Закон о домашнем насилии, который, кажется, все-таки Совет Федерации внесет, не прошло и двух лет, вчера об этом говорила Валентина Ивановна Матвиенко, да.

Даже не двух лет, я бы сказала, тут как считать, но вообще-то с 2016 года закон лежит в том или ином…

Да, он лежит, но я имела в виду… Почему не прошло и двух лет? Потому что на открытии весенней сессии 2020 года, в январе этого памятного года Валентина Ивановна Матвиенко, открывая опять же сессию в качестве спикера верхней палаты, говорила, что одним из приоритетов ее будет борьба с домашним насилием.

Потом, значит, случилась Конституция, потом случился коронавирус, всем стало не до того. Не до того, не до того, а менять избирательное законодательство было время, менять экологическое законодательство и разрешать строить мусоросжигающие заводы возле городов было время. А на это времени не нашлось. Сейчас, слава богу, разговор об этом зашел второй раз, как я уже сказала, не прошло и двух лет, надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым.

В общем, вроде как они вносят. Он будет опять же, видимо, похожим на тот проект, который в свое время Совет Федерации вывешивал для общественного обсуждения. Он очень-очень скромный, но опять же это лучше, чем ничего. Что они сейчас внесут, мы не знаем, текста мы не видели, опять же внесут ли? В прошлый раз сказали, да и не внесли. В этот раз будем ждать.

Так вот, возвращаясь, собственно, к вашему вопросу. Оксана Пушкина была в рядах «Единой России», сейчас ее там нет. В новой «Единой России» тоже довольно много пришло новых людей, с которыми можно как-то аккуратно начинать разговаривать. Может быть, поначалу они побоятся вылезать с какой-то политически токсичной тематикой, но депутата надо, знаете, прикармливать постепенно, начинать с чего-нибудь такого незаметного, такого гуманитарного, а там, глядишь, и до уголовного законодательства дело дойдет.

В КПРФ есть, вот Шаргунова я назвала, в КПРФ есть и другие люди, с которыми вполне можно иметь дело. И в «Справедливой России» они есть, и в ЛДПР есть депутат Нилов, по-моему, очень симпатичный депутат. В «Новых людях» есть люди, которые сами про себя не знают, кто они такие, и чем они интересуются, извините, ради бога, и вообще где они оказались. Поэтому тут просто, так сказать, большое поле для работы.

В некотором смысле если они не знают, как они здесь оказались, может быть, им как раз как-то подсказать, чем бы можно было заняться? Действительно, вдруг это как-то в сердце отзовется.

Просвещение ― наша профессия.

Опасная профессия, хотелось бы мне сказать.

Народу как-то прибавляется.

Народу прибавляется. Екатерина Михайловна, спасибо огромное. Я вас отпущу, у нас постепенно заканчивается время. Не получилось нам получить новости прямо непосредственно в нашем эфире, но мы следим за развитием событий и новости будем сообщать.

Простите, дорогие друзья, эта программа вышла с опозданием и в несколько неожиданном формате, но сценарий определяет российское государство. Не всегда мы вольны распоряжаться своими планами. Я думаю, что я прощаюсь. Екатерина Шульман у нас была вот в таком сегодня гостевом режиме. Спасибо!

Да, это не мы такие, жизнь такая. Надеюсь, было хоть что-то видно и слышно. Мы старались донести свою мысль с Анной просто как могли. Новостей у нас не случилось, потому что там пока, судя по всему, раз-два-три, ничего не произошло. Судопроизводство ― дело долгое, особенно такое вот, понимаете ли, импровизационное такое судопроизводство, когда тоже, видимо, еще вчера никто не знал, кого он собирается и в чем обвинять. В этом даже есть свои хорошие признаки. Если бы было все решено, было бы уже все решено.

Да, но то и будем надеяться. Но это все не помешало, действительно, вытаскивать человека из больничной ситуации. Я говорю про Сергея Эдуардовича Зуева. Дорогие друзья, оставайтесь, пожалуйста, на телеканале Дождь, потому что все новости, которые нам будут поступать, мы вам будем обязательно сообщать. Меня зовут Анна Немзер, счастливо, оставайтесь на Дожде!