«Год открытых ящиков Пандоры»: Екатерина Шульман о белорусском шансе Путина, избавлении от токсичных чиновников и искре для массовых протестов

Союз с Белоруссией уже существует, союзное государство существует, оно, в общем, не является государственным образованием, но его можно в принципе сделать таковым. Считается, что всякие ностальгические просоветские симпатии гражданам нашим свойственны, и некоторые цифры опросов это подтверждают, некоторые другие цифры опросов это опровергают, но при желании можно себе представить, что какие-то такого рода вещи будут восприняты как хорошее событие, как хорошая новость, как какой-то такой рейтингоподъемный процесс. Ну а вот под это дело еще и можно провести выборы, например, президента этого союзного государства, и дальше как-то уйти в вечность под этой вывеской.

Ну, смотрите, все эти сценарии равно хороши или равно нехороши, можно обсуждать их осуществимость, их стоимость, их последствия, но засада-то вот в чем. Проблема 2024 совершенно не в том, в чем ее полагали еще, пожалуй, пару лет назад. Не в том состоит проблема, что нужно придумывать какой-то более или менее юридически валидный способ править вечно, а проблема в том, что общественные настроения меняются таким образом, что до 2024 года еще как-то дожить надо. И симпатии граждан, которые более или менее, их симпатия или их пассивность, которая позволяла выиграть любую выборную кампанию до сей поры, она трансформируется, скажем аккуратно. Поэтому проблема-то не в том, как придумать наиболее легкий и дешевый способ обойти конституционное ограничение, проблема, как выясняется, несколько в другом. Тут тоже можно себе представить, что этот белорусский сценарий может быть как-то выгоден. Вот граждане устали-утомились, власть надоела, начальники прежние как-то вот наскучили, хочется перемен, запрос на перемены превышает запрос на стабильность, говорят нам в один голос все социологи. Хочется чего? Хочется справедливости, более адекватного распределения ресурсов, уважения, участия, вот всех тех вещей, которые нам опять же соцопросы и фокус-группы демонстрируют.

Нельзя ли ответить на это вот таким вот белорусским фронтом? Вот вам и нечто советско-подобное, вот вам и расширение территории, которое, как показал 2014 год, всем страшно нравится, вот вам вообще какая-то новость, есть что обсуждать, а не только продолжающееся снижение реальных располагаемых доходов населения. Все это очень мило, но, во-первых, есть одно маленькое препятствие в лице самой Белоруссии, как ее правящих элит, так и граждан — последнее, что им надо, это быть поглощенными Российской Федерацией. Тут есть разница, насколько мы можем судить, даже с настроениями, которые были в Крыму накануне 2014 года, и которые были и, может быть, в какой-то степени продолжают быть, в восточных регионах Украины. Для некоторых украинских территорий Россия воспринимается как более мощное богатое государство, в котором жизнь вообще лучше устроена, порядка больше, пенсии выше, на что, собственно, Крым-то и покупали, пенсии в два раза выше, ну вообще как-то устроено все лучше, правильнее, эффективнее, чем у нас, как думают эти люди.

В Белоруссии, опять же, насколько мы понимаем, все немножко иначе. Там есть ощущение у людей, что у них-то тут правильный Советский Союз практически сохранился, что у них порядок, чистота и социальная справедливость, а в России бандитизм, грязь, безобразие и всякие страшные капиталистические порядки, мы такого не хотим. Поэтому там даже вот этой минимальной толерантности к этой идее, я думаю, что не стоит ожидать. На самом деле мне представляется, при том, что я не то чтобы большой специалист именно по белорусскому направлению, что у нас примерно каждый новый год наступает какая-то смутная напряженность, не напряженность, какая-то неопределенность в отношениях с Белоруссией. То мы им газ продавать не хотим, или хотим, но не по той цене, то мы очередной раз ссоримся с белорусским президентом, и он что-то говорит, что да я сейчас в НАТО вступлю, раз вы так ко мне относитесь.

Президент Белоруссии один из самых эффективных политических стратегов в Евразии, с ним Назарбаев только может сравниться в этой самой политической эффективности, он знает свою работу, он давно этим занимается. Соответственно, он себе в убыток делать ничего не будет. Принудить его к чему-то, я думаю, что довольно затруднительно. Он будет еще столько, сколько он сможет продолжать эту историю — пугать Запад Россией, а Россию — Западом, он будет это делать к большой выгоде для себя. Я бы не беспокоилась вот в эту сторону, скажем так, чрезмерно, но между не беспокоится и не обращать внимание есть множество промежутков гораздо более здоровых. Смотреть за этим сюжетом нужно, что-то там бродит в головах наших великих решальщиков, какие-то мысли у них там булькают, за этим полезно наблюдать.

Будем наблюдать. Вопрос от Владимира из Новосибирска у нас есть. Владимир, здравствуйте, вы в эфире, говорите, пожалуйста.

— Здравствуйте. Я, конечно, начну с вопроса, поскольку тема политика, Белоруссия — Россия. Какие шансы у Лукашенко стать президентом объединенного государства? Ну, частично Екатерина в принципе ответила на этот вопрос в своем очень пространном квалифицированном рассуждении, но хотелось бы уточнить. Вот если бы были вынесены две кандидатуры на голосование, положим, Путин и Лукашенко, как бы она распределила проценты? Ну и следующее, я бы хотел, наступление Нового года, последняя передача, маленький стишок, поздравительный:

Прямая линия политики,

Ты чертишься среди чертей,

Вам, ангелочки-аналитики,

Счастливей быть и здоровей!

Конечно же ангелочки сидят перед нами, две очаровательные женщины, конечно, они несколько в трауре, но…

Спасибо, Владимир. Простите, ради бога, у нас очень мало времени, очень трогательное поздравление. Простите, что я вас прервала.

Стихи хорошие и короткие, мы не можем этого не отметить.

К сожалению, просто действительно очень времени мало. Лукашенко глава объединенного государства.

Нет, не будет такого голосования.

Все на этом, значит. Екатерина, поскольку план был немножко другой, сейчас я его быстро поменяю, поскольку вы заговорили действительно о том, что нужно обществу, какой в обществе есть запрос, вот про это я, собственно, хотела бы поговорить. И про протестный потенциал, если у нас в принципе существует. У нас есть электоральный разворот, во всяком случае у нас есть появившиеся эти слова в нашем риторическом поле, они звучат, они используются, у нас есть…

Перелом со смещением, как выражаются социологи.

Перелом со смещением. У нас есть доклад Белановского и Дмитриева о сломе массового сознания. У нас есть какое-то брожение. Так вот на самом деле я хотела бы замерить температуру этого брожения с вашей точки зрения. Насколько это все симптом? Насколько об этом… понятно, что одно дело волноваться, другое дело наблюдать, но вот насколько это все действительно всерьез, и можно видеть в этом какое-то начало какой-то новой траектории?

Ну, давайте не обосновывая, а только по выводам, учитывая наш с вами тайминг. Действительно, читайте доклад Белановского, оба доклада Белановского, и предыдущий октябрьский, и нынешний. Предыдущий основан на весенних замерах, нынешний — на осенних. Посмотрите, что публикует Институт социологии РАН, в «Коммерсанте» была публикация под названием «Благополучие важнее величия», там тоже эти данные приводятся. Посмотрите «Леваду», посмотрите ФОМ, у вас создастся достаточно объективная картина, в которой каждое лыко в строку, все данные в общем, в таком концерте друг с другом находятся.

Что мы можем пока нащупать, оставаясь в границах некоторой базовой научной добросовестности? Разочарование в действующей власти, похоже, является устойчивым и стратегическим. Я сейчас не буду говорить о его причинах, о его продолжительности, это опять же займет дольше времени, повышение пенсионного возраста — это не причина, это катализатор. Тем не менее, тут, похоже, разворота назад не предвидится. Снижение рейтингов медленно продолжается, обвала, который был летом, больше нет, но никакого повышения, никакой ремиссии, никакого ребаунда тут нет даже и близко, и это, еще раз повторю, это системно, это не касается персоналий. Это касается как повестки политической, так и всех тех людей, которые ее воплощают.

Рейтинг президента присоединился к остальным социологическим показателям, он был оторван от них с 2014 года, когда его уровень одобрения был отдельно, все остальные мнения людей обо всем остальном: о качестве управления, о направлении, в котором страна развивается, о всех остальных уровнях власти были сами по себе, а рейтинг президента был сам по себе. Теперь они идут в одном направлении. Это стало влиять на электоральное поведение, то есть на результаты выборов, как на активность, так и, собственно, на вот это протестное голосование, термин девяностых, которое мы забыли, а теперь вспомнили, потому что это именно оно и есть.

В чем новый запрос. Разочарование, понятно. Разочарование чем? Что не нравится, из этого можно понять, чего хочется. Вот обычно говорят, что запрос на справедливость, либо говорят, что запрос на уважение. Не столько на сильную власть и порядок, сколько на справедливую и человечную власть, которая заботится, которая слышит, как-то вот с людьми разговаривает. Запрос на политическое представительство, низкие рейтинги всех легальных партий, низкие и снижающиеся, потому что мы всегда смотрим не только на уровень, но и на тренд, на тенденцию. Люди считают, что их интересы не представлены, нужны какие-то новые партии. А какие, что они в первую очередь должны делать? Самый популярный ответ — разговаривать с людьми.

В самых общих чертах это, конечно, можно описать как антиэлитистский тренд. Не нравятся чиновники, не нравятся начальники, не нравятся люди, обладающие властью, они воспринимаются как глухие к интересам людей, наглые, зажравшиеся, тайно преступные. В общем, все плохое, что можно о них думать, о них думается. Обратите внимание на постоянно возникающие медиа-скандалы, чиновник сказал не то, один из самых популярных новостных единиц ушедшего года. Поверьте, это будет и в следующем году тоже, и как и в этом году, власть будет вынуждена реагировать.

Была стадия замалчивания, давайте делать вид, что ничего не произошло, это все слухи, фейк-ньюс, это наши враги написали, сейчас пошла стадия «сдаем своих». Ушли в отставку два губернатора Санкт-Петербурга, Ольга Глацких из Свердловской области, живы будем, будут и другие, как в «Каменном госте», будут еще жертвы. Каждый, кто произнесет что-то такое неправильное и будет при этом записан, может легко быть сдан системой, потому что она будет избавляться от всякого такого рода балласта, такого рода опасных, «токсичных активов», говоря нынешним языком. Это к вопросу о предсказаниях.

На что еще есть очевидный запрос, легко фиксируемый социологическими замерами и при этом довольно устойчивый, это на другую внешнюю политику. Вот удивительным образом то, что было основным активом власти все последние годы, то, что затмевало внутриполитические всякие безобразия, то, что было важнее коррупции, то, что было важнее бедности, вот эта вот самая великодержавность пресловутая, вот этим вот удивительным образом перевернулась и стала из актива пассивом. Респонденты считают все больше и больше, что российская внешняя политика избыточно агрессивна. А почему это плохо? Не потому, что люди хотят мира, а потому, что люди считают, что это слишком затратно. Повторяющиеся фразы — мы слишком много тратим, мы весь мир содержим, мы всех кормим, нам самим не хватает.

После лета, после Чемпионата мира по футболу, одобрение всех внешнеполитических партнеров наших пошло вверх, отношение к ЕС вверх, отношение к США вверх, даже к Украине. Соответственно, почему это произошло, потому что вот этот весь праздник футбола, он как-то позволил людям побыть самими собой и избавиться от вот этой вот паранойи изоляционизма, которая на самом деле была обществу навязана, она не была для него естественной.

Это тоже запрос достаточно понятный, дальше подумайте сами, насколько существующая политическая система в состоянии его удовлетворить. Это ведь то, на чем она построена, на чем она вообще сидит, это ее символ веры. Как можно от этого отречься? Тут на самом деле довольно тупиковая ситуация, потому что так же, как Советский Союз не мог, скажем, признать частную собственность, хотя там уже был товарный дефицит, была экономическая стагнация, и территории начали отваливаться, но было невозможно сказать: «Ну, хорошо, ладно, мы вот тут немножко отодвинем наш марксизм-ленинизм и разрешим частную собственность и торговлю». Нет, нельзя. Ну вот пришлось дождаться того, как частная собственность разрешила сама себя. Тут немножко похожая ситуация, хотя, конечно, у нашей системы степень адаптивности гораздо выше, чем у советской, по экономическим и по политическим параметрам, но все равно с этим будет сложно.

Что касается запроса на справедливость, как власть может его удовлетворить? Ну, можно выбрасывать с кремлевского крыльца трупы коррупционеров. Можно проводить новые показательные процессы, и тем самым удовлетворять вот этому самому чувству справедливости, как бы его трансформируя в мстительное желание увидеть высокопоставленные жертвы. Действительно, например, дело Улюкаева, с которого начался этот год, который мы сейчас с вами провожаем, оно было, по опросам судя, положительно воспринято общественным мнением, в отличие от элит, которые восприняли его с ужасом как нарушение баланса, как невиданное какое-то зверство, целого министра затравили, когда такое было. А гражданам это, скорее, понравилось, вот целого министра, действительно, за столом никто у нас не лишний, соответственно, в СИЗО тоже никто у нас не лишний.

Можно попробовать пойти по этому пути, то есть самим как бы опережать этот запрос, но тут тоже есть сложность. Понимаете, в чем дело, уволить каких-то чиновников помельче, которые наболтали чего не надо, это можно, а устроить большую чистку и огонь по штабам затруднительно. Система вообще опять же старенькая у нас, она сама себя бережет, резких движений старается не делать. Поэтому вообще, если исходить из ее собственных потребностей по отношению к самой себе, то в будущем году я бы не ожидала ни громких отставок, ни каких-то вот кадровых революций. Более или менее понятно, на что она способна. Вот готовить новых технократов и рассаживать их по территориям, да, более-менее получается.

Кстати, это получается неплохо в каком смысле, старые региональные начальники ну вот совсем отвратительны гражданам, когда присылают кого-то нового, есть некий небольшой медовый месяц, такой запас базовой терпимости, на котором можно успеть быстренько избраться, пока тебя заново не возненавидели. Пока это еще работает, более-менее. Судя по опять же имеющимся данным, новые губернаторы по рейтингам, по электорабельности, по избираемости выглядят чуть получше, чем старые губернаторы, то есть на этом еще можно сколько-то проехать. Пожилой возраст системы, не кого-то конкретно физически, а системы в целом, как механизма, как набора элементов, обозначает, что она не будет ставить перед собой далекие цели, она будет стараться день простоять, ночь продержаться, день прошел, и слава богу, день прошел, и к смерти ближе, вот по такой логике.

Силу инерции никогда не надо недооценивать. Год уж точно проехать на этом можно, если не будет каких-то внешнеэкономических сильных шоков. Ну даже и тут, слушайте, запас прочности у нас большой. Я никогда не была сторонником идеи, что вот сейчас нефть подешевеет, тут все и развалится. У нас цена отсечения в бюджете 40 долларов за баррель, даже до 40 еще далеко. Еще можно, эта таратайка еще сколько-то может проехать.

И звонок у нас еще один есть от Геннадия из Кемерово. Геннадий, здравствуйте, вы в эфире.

― У меня вопрос. Вот убрали главу Росстата. Там правительство одно говорит, а у меня другое мнение. После того как пресс-конференция произошла, стенограмма через двое суток ― они 19 поправок сделали к тем цифрам, которые предоставил Путин на пресс-конференции. Мне кажется, это главная была причина отставки, а не то, что там придумал Минэкономразвития. Вы согласны с моей точкой зрения или нет?

Спасибо.

Вы знаете, не очень вижу, почему нам важно обсуждать конкретные причины отставки главы Росстата, пусть он волнуется об этом. Одного сняли, другого назначили. Важно было, когда Росстат переподчинили Минэкономразвития. До этого он подчинялся премьеру напрямую, это более высокий уровень для агентства, а так он стал под Министерством экономического развития, в чем есть, конечно, некоторый конфликт интересов. Кто отвечает за хорошие параметры экономического роста, тот, глядишь, отвечает и за подсчет. Вообще лучше бы им быть независимыми. Я не знаю, насколько они там хорошо считают, Наталья Зубаревич знает.

Что касается редактуры стенограммы задним числом, слушайте, я бы тоже к этому не приматывалась. Никто не может помнить много цифр одновременно и никогда не ошибаться, все много говорящие люди, я тут президенту тоже могу со своей стороны посочувствовать. Что-нибудь иногда, бывает, перепутаешь. Главное, что человек порядок цифр правильно понимает, то есть если он говорит: «Знаете, в Российской Федерации проживает 8 миллионов человек (или 800 миллионов человек)», это плохо. А небольшие погрешности мы можем извинить.

Если мы возвращаемся к разговору про запрос на одно, другое, про запрос на справедливость и про зоны недовольства, есть ли какие-то пересечения этих существующих зон недовольства с потенциальными зонами протеста? Потому что общий запрос на справедливость всегда… Для протеста нужна какая-то, как мне представляется, конкретная зацепка. Пенсии, может быть, протест разрастается из локального, не знаю, мусорного бунта какого-то. Не знаю, может быть, и так.

Но в общем запросе на справедливость где найти эту вот зацепку для того, чтобы что-то произошло дальше?

А что нам ее, собственно, искать-то? Мы хотим организовать массовый протест?

Смотрите, бывает по-разному. Действительно, бывает выстрел из пистолета Камилла Демулена, да, самосожжение торговца на рынке в Тунисе. Какое-то вот такое единичное происшествие вдруг становится вот этой искрой, которая поджигает уже готовый материал. Для этого нужно что? Чтобы из искры возгорелось пламя, что надо?

Нужны следующие условия: должна быть общая атмосфера недовольства и должна быть толерантность к протесту. То есть люди должны в принципе ощущать, что существующий порядок вещей их не удовлетворяет. Что такое запрос на перемены против запроса на справедливость? Он обозначает одно-единственное, не то, что люди считают, что хорошо бы сделать какую-нибудь поправку, какое-нибудь улучшение. Они считают, что существующее положение вещей не удовлетворяет их интересам. То есть от изменения они выигрывают больше, чем от статуса-кво. Это очень важный момент, потому что в принципе человек склонен перемен бояться, избегать и держаться на существующее. Это наша с вами психическая норма. Поэтому в этом отношении изменение общественного мнения ― это важно.

И второе ― это толерантность к протесту, то есть представление о том, что протест сам по себе ― это нормальная гражданская активность, что за этим не последует гражданская война, погромы, пожары и растаскивание винных магазинов, что в принципе протестующие, даже если я сам к ним не присоединяюсь, я понимаю, что они имеют причины протестовать, я, в общем и целом, их одобряю. Вот это общественная толерантность.

Значит, недовольство у нас имеется, а толерантность к протесту у нас образовалась приблизительно с середины 2017 года, с лета. Там мы зафиксировали изменение этих маркеров. До этого люди считали, что протест ― это опасно, что будет как на Украине, это не хорошо. В этом смысле пропаганда была эффективна. Вот летом 2017 года эта ее эффективность закончилась.

То есть, в принципе, эти условия есть. Но наличие этих условий совершенно не означает обязательного массового протеста. Уровень агрессии в обществе при этом низкий, в том числе и уровень агрессии к власти. Это тоже мы видим по исследованиям, по фокус-группам, по опросам. Уровень недовольства высокий, презрение, отвращение, ожидание всего дурного, глубокое недоверие, святое убеждение, что они там заняты только собой, деньги между собой делят, нас вообще не слушают, они заняты своим ― вот это, пожалуй, такая базовая мысль. Вот есть вот они, есть мы, и между нами совсем нет ничего общего, они вообще о нас, условные они об условных нас вообще никак не беспокоятся.

Но агрессии пока не видно. У нас вообще уровень насильственных преступлений снижается. У нас, кстати, к сожалению, из не таких веселых социологических маркеров за этот год подростковая, молодежная преступность подросла. Это насильственные преступления, это в основном кражи, грабежи, разбои. Это от бедности, бедность ― это плохо, она не способствует социальному здоровью никак. Тут, к сожалению, у нас есть рост, притом что, в принципе, по убийствам, например, снижение, по-моему, на 13%, как говорит нам МВД, за этот год. Они тоже могут своей статистикой, конечно, поигрывать, но, в принципе, труп трудно спрятать, поэтому, в общем, этой тенденции мы верим.

Соответственно, что можно сказать по поводу сюжетов протеста? Самое популярное, начиная с 2016 года, ― это трудовые протесты, борьба за трудовые права. Они локальны по своей природе. Если нет большой профсоюзной организации, которая может организовать всероссийскую стачку, то это будет на конкретном предприятии. Трудовой протест достаточно успешен, обычно требования их удовлетворяются, кстати говоря. Это малоизвестный факт, но тем не менее. Но такой протест не переходит в какую-то большую забастовку на уровне региона или тем более всей страны.

Очень популярная тема, и она будет продолжать оставаться популярной и зажигательной во всех отношениях, ― это городская экология. По опросу ЕСПЧ, права, которые наиболее часто нарушались в прошедшем году, есть такой опрос, проводится каждый год, самые важные права и самые нарушаемые. Самые нарушаемые ― право на безопасную среду, справедливый суд, выборы. Довольно оригинальная тройка. До этого эти права совпадали с наиболее важными правами, а наиболее важные, по мнению опрошенных, ― это право на труд, право на отдых и право на жилище. А вот тут с нарушаемыми правами получилась новация.

Поэтому свалки, мусор, выбросы, чистый воздух, вода. Всякие слухи, обоснованные и не обоснованные, что тут травят нас, наших детей, в воду добавляют, в воздух выбрасывают. Вот эти вот вещи будут очень-очень популярными сюжетами следующего года. В регионах антимусорный протест ― это еще и антимосковский протест, а антимосковские настроения ― это тоже новый тренд сезона, и этого, нынешнего, и будущего. На этом ехали многие избирательные кампании. Пока это, кстати, парадоксальным образом сочетается с этой базовой толерантностью к московским назначенцам, потому что они новые, но это две сосуществующие тенденции.

Приморские выборы показали, до какой степени эти самые антимосковские настроения, регионализм, региональный патриотизм, насколько они сильны. Из регионов, где потенциально это может еще как-то себя проявить, легко назвать все Приморье, потому что там своя региональная идентичность. Я бы назвала еще Екатеринбург и Свердловскую область, северные районы, Архангельск. Ярославль ― очень своеобразный регион. Вообще все, что севернее Москвы, там своя политическая культура и своя политическая традиция. Когда были, так сказать, годы дорогой нефти и национального единства, это все было не заметно. Сейчас это все начинает вылезать из-под снега и все более и более проявлять себя. В следующем году мы это еще увидим.

Вы знаете, у нас не так много времени остается. Про силовиков я еще хотела спросить, поскольку мы поговорили немножко про внутриэлитные разные разборки и про то, как действительно люди друг друга сдают. Они, я имею в виду силовиков, на наших глазах немножко друг друга поджирают. Как-то так они находятся в какой-то конфронтации.

Основной вопрос здесь ― это на самом деле такие абсолютно стандартные флуктуации вот того самого путинского баланса, когда никому не надо выдать всю полноту власти, а надо как-то постепенно всем распределить понемножку, поровну, или все-таки сейчас в том, как они начали друг друга поджирать, есть какая-то новизна и уже что-то выходит из-под контроля?

Мы за этим наблюдаем чрезвычайно внимательно. Собственно, разборки силовиков ― это почти вся российская внутренняя политика. Не совсем вся, но в значительной степени из этого она и состоит, да. Поэтому за этим следует смотреть очень-очень внимательно.

Мы смотрим на этот самый баланс, на этот великий эквилибриум, хранитель его, собственно говоря, верховный главнокомандующий, его задача ― не дать никому сожрать никого другого, а, в общем, сохранять и количество, и удельный вес каждого участника более или менее стабильным. Что мы тут можем сказать? Пока баланс сохраняется. Резкого нарушения его мы в этом году не наблюдаем. Еще раз вернусь к делу Улюкаева. Это был опасный момент, тогда могло показаться, что появляется, вот он, игрок, который весит больше всех остальных игроков. Этого не случилось. В ФСБ произошли определенные кадровые и структурные изменения после этого, то есть тут это самое равновесие как-то было более или менее, можно сказать, восстановлено.

Все прежние линии натяжения мы видим. Прокуратура против Следственного комитета, Следственный комитет против прокуратуры. МВД в конкуренции с ФСБ, внутренние подразделения ФСБ в конкуренции друг с другом. На, так сказать, внешнеполитическом фронте, богатом, разнообразном и выгодном с точки зрения приобретения очков в глазах высшего руководства, но по этой же причине опасном, мы видим ту же самую конкуренцию. Есть ГРУ, есть СВР, есть ФСБ. Кто во что горазд, каждый демонстрирует свои таланты.

ГРУ как-то демонстрировало их публичнее прочих, но тоже не видно, чтобы их за это как-то поругали, скорее похвалили. Был юбилей, президент приехал, всем сказал, какие они молодцы и герои России, предложил букву Р в название вернуть. Начальник, правда, скончался, но до этого у них и предыдущий тоже скончался. Наверно, работа такая, они как-то долго не живут.

То есть тут мы не видим каких-то качественных изменений. Посмотрим, увидим ли мы их в следующем году. Крупнейшее дело, которое, в общем, засасывало в свою воронку все новых и новых людей, то, что известно публике под именем «Дело Шакро Молодого», разгром целых подразделений Следственного комитета ― оно, скажем так, в тихой фазе, в фазе ремиссии у нас находится. Его острая фаза, судя по всему, прошла. Но вот с арестом Дрыманова как бы наиболее такие, так сказать, громкие события в этом сюжете пока, по крайней мере, закончились.

Братья Магомедовы ― последняя по времени жертва таких, я бы даже сказала, более традиционных разборок не столько силовиков между собой, сколько поедания силовиками бизнеса. «Система» и «Роснефть» как-то примирились тоже под руководством президента в начале года, собственно, это был пример этой самой работы, нелегкой работы по поддержанию эквилибриума. Тут пока все тихо.

Чечня сидит тихо, получает более или менее все, что просит, «Роснефть» получил начальник Чечни из рук Сечина. Тут, значит, как-то тоже более или менее все пока выглядят неплохо. В Дагестане антикоррупционная кампания и присылка генерал-губернатора из Москвы более или менее прошли, насколько мы можем снаружи видеть, мирно. Ингушетия оказалась горячей точкой. Приграничный спор, решающийся тоже, кстати, удивительно для Северного Кавказа, преимущественно какими-то юридическими методами, все обращаются в Конституционные суды разного уровня, выигрывают, проигрывают, подают апелляции. Кого-то, да, как обычно, в лес увезли и избили, без этого совсем уж нельзя, но массовых проявлений насилия там нет.

И с протестующими там как-то аккуратно обращаются, тоже никого не разгоняют, не то что в Питере и Москве, это там можно бить протестующих, а в Ингушетии надо уважаемых людей уважать. Поэтому там тоже пока не очень видно, куда что вырулит, но тоже вот, кстати, увидим, как там будут пытаться это равновесие сохранить с тем, чтобы не было однозначной проигравшей стороны, которая может чувствовать себя очень сильно обиженной. Этого допускать не надо.

Я задаю свой последний вопрос, который меня зацепил. В связи с многочисленными, действительно, разборками, и в среде силовиков, и не только, был нарушен запрет, который много лет держался, ― запрет на упоминание имени Навального. Его первый нарушил Виктор Золотов, вот сейчас сенатор Клишас, например, отвечает, отвечает на нападки Навального и говорит, он как-то отвечает.

А он тоже ролик снял?

Он ролик не снял, но он сказал, что он все задекларировал, а тут так, а вот это вот не его, а вот это есть…

И у него 32 пары часов, потому что у него 32 руки или что-то в этом роде, да?

У него коллекция. Что вы хотите? Не может у человека быть человека? В общем, он ответил каким-то образом. Но тем не менее имя Навального звучит. Это выход из подчинения, это теперь так можно? Это что за симптом такой? Последний вопрос, больше времени нет.

Вы знаете, мне кажется, что нарушение табу на обсуждение транзита власти ― это гораздо более значимый маркер. Навального-то, в общем, упоминали. Золотов, конечно, да, в порыве своей души открыл ящик Пандоры.

Вообще, кстати, вот вам, давайте, последние, так сказать, итоги года. Это был год открывания ящиков, которые до этого были закрыты. Обсуждение изменения Конституции начал Зорькин. «Нет, давайте не будем обсуждать изменение Конституции», ― сказал он, после чего немедленно все начали это обсуждать.

Да-да-да.

Вот последняя практически фраза года, да. Володин тоже что-то говорит, правда, настолько невнятно, что трудно понять, но слова «Конституция» и «давайте посмотрим» как-то прозвучали. Ответа от президента не прозвучало, ну ладно.

Запрет на упоминание Навального отметили в список. Обсуждение того, что будет после действующего президента. Уж казалось бы, вообще нельзя было, так сказать, говорить при дедушке, что ты сделаешь с его квартирой, да, когда она тебе достанется, а тут вдруг, глядишь, как-то стали обсуждать сценарии такие, сякие, годные, негодные, дорогостоящие и более исполнимые. Еще один ящичек тут тоже открыли.

Что еще отмечу из относительно новых вещей, которые были в этом году? Это не то чтобы привязано к этому году, но тем не менее. Армия. Министерство обороны, точнее говоря, становится, уже является весомым политическим игроком. Армия активна на внешнеполитическом фронте, понятным образом в Сирии, менее понятным образом через ГРУ, ГРУ ― это их подразделение, об этом часто забывают, а это Главное управление Генштаба. С церковью общается всячески армия и строит крупнейший храм в Евразии. С молодежью армия работает через «Юнармию», через патриотические парки. Календари выпускает.

В общем, не было этого у нас с окончания Великой Отечественной войны, чтобы армия до такой степени во внутренней политике и во внешней политике присутствовала. Наша традиция состояла в том, что спецслужбы являются политическими акторами, а армия не является. И эта ситуация изменилась. Деньги у них большие, ресурсы большие. Несмотря на вот этот самый запрос на более мирную внешнюю политику, армия как ведомство пользуется доверием.

У людей есть ощущение, что на нее много тратится и, соответственно, она стала какая-то хорошая, эффективная, престижная. Служба в армии для молодых людей из социальных низов является социальным лифтом, давайте это тоже будем понимать. Это уже не является таким вот, так сказать, однозначным несчастьем, каким это было в девяностые и в ранние двухтысячные. Люди в армию идут. Кто-то не идет по-прежнему, а кто-то идет для того, чтобы открыть себе дорогу к государственной службе, к какой-то дальнейшей работе на государство. Вот тут тоже поставим галочку. Это некоторая новая вещь, такого у нас давно не было.

Спасибо огромное. Год открытых ящиков ― мы так и запишем.