«Терки между прокуратурой, следствием, ФСБ, судом». Сергей Пархоменко — о том, как принимаются решения по политзаключенным

Буквально за час, за полтора часа до нашего эфира пришла новость из Петрозаводска, по одной из статей историк Юрий Дмитриев оправдан, по второй статье есть срок. Но вот это очередной приговор, по поводу которого мы не понимаем, что испытывать, ярость или облегчение, потому что срок есть, обвинение есть, но за вычетом уже отсиженного, так сказать, получается, что он осенью этого года должен уже быть освобожден, что в любом случае…

Да, там есть смешная деталь, если вообще можно говорить о чем-то смешном в этих обстоятельствах. Та одна статья, которая осталась, устояла, как говорят юристы, в его обвинении в этот раз, это не та статья, которая устояла в его обвинении в прошлый раз. В прошлый раз с него сняли все статьи, но для того, чтобы не отпустить его вчистую, оставили хранение оружия.

Теперь хранение оружия сняли…

Теперь хранение оружия уже не понадобилось, можно более позорную статью оставить, а хранение оружия, значит, не работает. Но все равно надо оставить что-нибудь. Да, это традиция, я бы сказал, это техническое обыкновение российской политики, так российское государство обходится с людьми, которые ему, государству, не нравятся и которых оно хочет изолировать от политического процесса, дискредитировать, опозорить, лишить разного рода гражданских прав, потому что за каждым, надо понимать, за каждым вот этим приговором есть лишение многих гражданских прав. Вот раньше была такая процедура — гражданская казнь, с ломанием сабли над головой, отрыванием пуговиц и всего остального, а теперь такая форма этой гражданской казни, человек лишается многих прав и возможностей, которые у нормального человека есть, причем надолго, потому что это все действует обычно еще и надолго после того, как вот это вот наказание состоялось, человека выпустили. Все равно существует понятие «непогашенная судимость», это все довольно долго происходит, человеку много чего нельзя и так далее. Знаете, есть такой обычай делового оборота, а это вот обычай политического оборота. Так поступают с людьми, им нагромождают много разных обвинений, оставляют какую-нибудь одну потом статью так, чтобы оправдать то, что человек отбыл уже под арестом, в заточении, в заключении, для того, чтобы можно было не извиняться, для того, чтобы не создавать ситуацию, в которой человек может потребовать компенсации за понесенный невинно им ущерб, наказания людей, которые таким образом его обвиняли и так далее. Вот в этих ситуациях это все становится невозможным, потому что как бы обвинение подтверждено, хотя всем сторонам дела понятно, что по существу это означает оправдательный приговор. Ну, еще можно это описать так, что это оправдательный приговор с гарантированной защитой для судей, следователей, прокуроров и так далее. Смысл вот в этом, эти люди не должны пострадать, они не должны оказаться ни в чем виноватыми, они не должны быть уязвимы, поэтому вот для них, для защиты их остается одно обвинение. И в общем те три месяца, между прочим, которые еще предстоит быть лишенным свободы, во многих смыслах этого слова, Юрию Дмитриеву, там пока адвокаты не могут никак договориться о точном подсчете, одни говорят, что вроде середина сентября, другие, что середина ноября, там разные есть способы подсчета того, что он уже отбыл, то ли считать первое его пребывание под арестом, по тому еще первому делу, по которому его оправдали, то ли не считать, там есть какие-то нюансы, но в общем похоже, что в любом случае не дальше середины ноября. Но до середины ноября далеко, и до середины ноября он бог знает еще что переживет и перенесет, не молодой человек и не самый здоровый человек, человек с крайне неприятной для тюремных кругов статьей. Есть, конечно, надежда, что люди, которые будут сидеть с ним в одной камере, они в общем тоже мыло не едят, и они понимают, что произошло, и они понимают, чего стоит это обвинение, и они понимают, какова подоплека этого обвинения, и не надо будет никого убеждать в том, что в действительности он не совершал никаких развратных действий и никого не насиловал. Но за это еще надо побороться, и ему самому, и его адвокатам и так далее. Риск очень большой, нахождение в этих местах каждый день вещь крайне неприятная, страдает он совершенно ни за что, как сегодня было подтверждено. Так что, да, вот еще один прецедент, еще один случай в копилку вот этих одинаковых историй.

Вот если рассуждать в логике, а мог бы бритвой по глазам, мы действительно уже не первый раз сталкиваемся с ситуацией, когда прокуратура запрашивает какие-то совершенно запредельные сроки, а потом вот… Далеко не со всеми историями так, у нас некоторые истории еще даже не близятся к своему завершению, но вот ряд случаев: Светлана Прокопьева, Кирилл Серебренников, сейчас Юрий Дмитриев. Почему, откуда все-таки идея компромиссных решений? Почему не идти на поводу у прокуратуры и не осуществлять такой совсем страшный сценарий? В милосердие верится с некоторым трудом отчего-то.

Я не знаю. У меня нет ответа на этот вопрос. Я считаю, что это находится вне понятной мне политической логики. Я думаю, что у этих людей никакого реального страха перед общественным мнением нет, никакого реального страха перед международным мнением нет. Я думаю, что это объясняется, может объясняться, у меня нет никаких доказательств, я просто исключаю разные варианты, типа вариант «А вот The New York Times напишут», нет, не вариант, никто не боится, что напишут в New York Times, а вот Европейский суд присудит очень много, будет как-то обидно и нехорошо, нет, их не пугает Европейский суд, потому что они не из своего же кармана платят эти деньги, которые присуждает Европейский суд, а из государственного бюджета, им этого бюджета не жалко и так далее. Так вот, единственное, что остается после исключения вот этих всех несущественных вариантов, остаются какие-то взаимоотношения между карательными органами: между прокуратурой, следствием, ФСБ, судом, у них там какие-то свои «терки», грубо говоря, какие-то свои отношения. Они там друг другу как-то отдавливают ноги при помощи Дмитриева, в данном случае, а до того при помощи Серебренникова, а до того при помощи Оюба Титиева, а до того при помощи Светланы Прокопьевой и так далее. Иногда это бывает еще сложнее, потому что в случае с Титиевым есть еще чеченское руководство, которое участвует в этой заварухе, в случае с Серебренниковым есть еще Министерство культуры, которое участвует в этом…

То есть каждый раз какой-то еще элемент.

Да, и есть еще там разные люди типа, не знаю, Суркова, в случае с Серебренниковым, и разных других. То есть каждый раз это может быть какая-то большая, бОльшая или меньшая куча-мала, в которой происходит какая-то возня и какое-то сопение, и вот это вылезает наружу вот в такой форме. Я это объясняю только так. Я, к сожалению, не могу сказать, хотя я участвовал вместе с большим количеством своих друзей, я участвовал во всяких, не побоюсь этого слова, гражданских акциях, я писал, я выступал, я подписывал, я устраивал вместе со многими и многими прекрасными людьми, устраивал марафоны в фейсбуке, петиции и все остальное, это обязательно нужно делать, но я считаю, что это нужно делать для нас. Я считаю, что это нечто, что поддерживает в тонусе гражданское общество и позволяет как-то сохранить в относительно здоровом состоянии наше гражданское сознание, это важная очень работа и ее надо делать. Но я не верю, что она оказывает влияние на исход событий, скорее, на исход событий оказывают влияние какие-то внутренние их противоречия, внутренняя какая-то вражда, соперничество, ревность и все остальное, что там у них происходит. Я не исключаю, конечно, при этом, что там внутри есть какие-то разумные люди, я могу себе легко представить, что в прокуратуре или в следственном комитете есть какой-то человек, который понимает, зачем Сандармох и про что Сандармох. Это может случиться, мы не можем этого исключить окончательно, и возможно, часть этого соперничества внутри и часть этой заварухи, которая там происходит, она происходит даже из этих соображений, что один человек, который говорит, что как бы Сандармох надо закопать и забыть, а другой говорит — нет, не надо Сандармох закапывать и забывать.

В этом смысле действительно совершенно в отчаянном положении оказываешься, когда думаешь про какие-то следующие дела. Потому что есть дело «Нового величия», где сейчас идут прения сторон и вот вчерашнее заседание, насколько я понимаю, оно было такое, люди вышли с него с некоторым облегчением, долго убедительно говорили адвокаты, еще раз доказывая, насколько это все, просто все эти обвинения, насколько они распадаются под пальцами. Насколько я понимаю, от Марии Дубовик было заявлено, что она собирается подавать на ФСИН в суд, собирается запрашивать у них компенсацию довольно существенную за условия содержания. То есть какое-то вот никакое не окончательное решение, но просто общая атмосфера была чуть менее страшная и унылая, чем на всех других заседаниях. Но если все действительно зависит исключительно от «терок», то вообще никакого, даже относительного, прогноза, что все-таки вот мы видим, что у нас обычно эти приговоры идут, они не соответствуют запрошенному прокуратурой, они все-таки немножко помягче, даже этого простого логического…

Я бы на это надеялся, но я бы не стал на это рассчитывать и не стал загадывать. Да, я думаю, что в этой ситуации тоже зависит от «терок», и может быть, даже в случае с «Новым величием» еще больше, чем в других случаях. Потому что там есть провокация, у этой провокации есть авторы и исполнители, эта провокация была сделана чрезвычайно грязно и непрофессионально, и я не сомневаюсь, что есть люди, которые хотели бы это прикрыть, которые хотели бы избежать ответственности за грязную провокацию, а есть другие люди, в других, у меня не поворачивается язык сказать правоохранительных, поэтому я скажу карательных органах, которые хотели бы этим воспользоваться и таким способом еще раз лягнуть конкурентов. Там это происходит на этой почве, ровно так же, может быть, даже в еще более яркой форме, чем в других, и зависит все от этого. Опять же, я помню, два года назад замечательный «Марш матерей», я помню эффект, который он произвел, я помню огромную общественную дискуссию в разных соцсетях, и прессе, и так и сяк, и в обществе, и в искусстве, и по-всякому. И я считаю, что это очень важно, и я считаю, что это очень важно для нас, для общества. Но к сожалению, исход этого суда будет зависеть от того, удастся ли организаторам грязной провокации избежать ответственности внутри, в своей внутрипрофессиональной (прости господи, какая там профессия), внутрикорпоративной среде, внутрикорпоративной ситуации, удастся им избежать ответственности за то, что они там наляпали, или найдется кто-то, кто сумеет, опять же там внутри их корпоративной среды, их за это наказать, воспользоваться этим и за счет этого куда-то там продвинуться, кого-то отодвинуть, чего-то у кого-то отобрать, от кого-то там избавиться, кого-то посадить на его место и так далее. Вот это все происходит внутри этой кастрюли, под закрытой крышкой.

Вот от этой кастрюли мы и зависим, действительно. А если говорить, вот вы сейчас произнесли слова, что это общественная реакция, на самом деле, общественное возмущение, какие-то гражданские акции солидарности и поддержки, что они на самом деле, что они важны и их надо продолжать, но они не оказывают никакого существенного воздействия на умы наверху.

Ну, может быть, они дают аргументы тем или иным, вот опять же, тем, кто там, внутри этой кастрюли возится, может быть, они тоже этим могут воспользоваться как инструментом, в смысле, как аргументом, как демонстрацией чего-то, как доказательством, это им какая-то подмога, тем или иным. Но мы не знаем, кому. Мы каждый раз не понимаем, как бы в чью руку мы вкладываем это оружие, потому что кто с кем там внутри сражается, и кто на чьей стороне, мы не очень понимаем. Ну, в случае с «Новым величием» есть кое-какие подозрения, потому что мы понимаем, чья была провокация, мы понимаем, кто в этой ситуации как бы обороняющаяся там внутри сторона, те, кто отстаивает, что они ничего плохого не сделали, ошибок не совершили, а работали вполне профессионально. А есть какие-то другие, которые на них наезжают там внутри.

Это Федеральная служба безопасности, которая отстаивает, что она сработала чисто и элегантно.

Да-да, ничего, мы все хорошо сделали, мы все правильно сделали. Не надо нам говорить, что мы непрофессиональные, нелепые, что мы оставили следы, что мы не укрыли, не удержали, это довольно серьезный прокол с их стороны, что они не смогли уберечь своих провокаторов. Они же вылезли наружу, мы же теперь знаем, как их зовут, мы знаем их в лицо и всякое такое, это большая очень проблема, потому что это некоторый урок другим провокаторам, которые глядя на это, начинают понимать, что в общем ничего им не гарантировано, и в случае чего можно попасть вот в такую вот неприятную заваруху. Ну, пока не ужасную, пока только неприятную. Пока этих людей, кстати, никто не сажает, никто их даже с работы не выгоняет, мы не знаем ни о каких наказаниях, которые им грозят. Но видимо, это довольно неприятная история, что все это вылезло наружу. Значит, вот эти обороняются. А есть кто-то, кто на них наезжает. Кто это, прокуратура ли? Кажется, что прокуратура, что в данном случае это война между прокуратурой и ФСБ, где-то там еще болтается Следственный комитет.

Фото: Игорь Подгорный/ТАСС

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.