«Жестокости все больше»: почему силовики разгоняют протест среднего класса так же, как футбольных фанатов

Значит, смотрим на фон, на то, что сейчас происходит, у нас есть некоторое количество новостей. Московская полиция, сообщают нам, во время отчета о деятельности органов внутренних дел на заседании Госдумы, московская полиция действовала, речь идет о 23, 31 января и 2 февраля, московская полиция действовала в соответствии с действующим законодательством, применялась сотрудниками полиции физическая сила, приемы самбо и специальные средства, которые нам также разрешено применять в случаях необходимости пресечения как правонарушений, так и преступлений. Конец цитаты.

В принципе могли бы и не удостоить ответом, удостоили, сказали, что все было по правилам. Я отметила некоторую странность, потому что я своими глазами видела ролик, где другой сотрудник правоохранительных органов пытается как-то отчитаться за случай с Аленой Китаевой, волонтером штаба Любови Соболь, которую душили пакетом в московском УВД по Донскому району. Когда ему задают вопрос, он говорит, это у нас случилось в 2021 году, вот в 2022 за него и будем отчитываться. Тут вроде отчитались немножко пораньше.

Элла, я хотела у вас спросить, вот этих случаев становится все больше и больше, случаев, когда сотрудники правоохранительных органов действуют с крайней жестокостью. Об этих случаях становится известно. Никогда, ни разу практически, никакой сотрудник правоохранительных органов, действовавших с особой жестокостью, не понес никакого наказания. Что обо всем этом думает общество, как это резонирует в обществе? Это волнует кого-то, это долетает до кого-то, как общество с этим соотносится?

Я смотрю, что это стало волновать общество намного больше, чем волновало раньше. Я довольно долго занималась социологией правоохранительных органов, мы про все эти замашки с 2009 года довольно подробно рассказывали. И первые несколько лет этой деятельности это не волновало примерно никого, правозащитники об этом, естественно, говорили еще раньше, не очень это волновало тогда общество.

Что изменилось? Во-первых, изменилось само общество. Оно хуже реагирует на насилие, у него повысились представления о том, каковы должны быть стандарты правоохранительной деятельности, как должна себя вести полиция. И просто общество научилось реагировать, научилось замечать такие вещи. Это одна сторона дела.

Другая сторона дела — жестокость полиции действительно становится все больше, если говорить о разгоне публичных манифестаций, похожих на те, которые были в эти месяцы, похожих на те, где вот мы это заметили сейчас массово. Они вот так разгоняли каких-то маргиналов, каких-то людей, за которых общество вступаться не будет, футбольных фанатов. А теперь они слегка отвязались и начали так же себя вести с представителями среднего класса, с людьми, которые ходят на мирные манифестации. Ну, отчасти это у нас плата за то, что мы не замечали этого, пока это происходило с другими людьми.

Как это влияет на ситуацию? Действительно люди об этом больше знают, мы знаем случаи, когда забирают людей, которые действительно случайно мимо митинга проходили, случайно оказались в этот момент в центре города, получили свои 15 суток. Общество об этом знает. Какая у него может быть следующая реакция? Видимо, реакция, бьют — значит, бьют за дело, видимо, уже некоторый пройденный этап. Какая реакция дальше?

Сейчас мы видим в виде реакции на полицейскую жестокость конкретно на политических манифестациях, мы видим огромную самоорганизацию и мобилизацию гражданского общества. Мы видим огромную инфраструктуру, горизонтальную, никем толком не организованную, которая собирается для поддержки пострадавших, для того, чтобы, начиная с того, чтобы передать передачи задержанным, собрать для них информацию, в первую очередь передать передачи, встретить тех, кто выходит с суток, помочь собрать деньги на штраф, помочь обеспечить защитника во время их дел, помочь тем, кто хочет идти дальше и опротестовывать те действия, которые с ними случились или те приговоры, решения судов административные, которые с ними случились, помочь им это сделать, опять же предоставить адвоката.

Количество людей, которые эти сейчас заняты, совершенно беспрецедентно. Я затрудняюсь сказать, сколько их, но это какие-то десятки тысяч, я не знаю. Они очень быстро самоорганизуются, они очень быстро как бы выстраивают структуры взаимодействия между частями вот этой как бы складывающейся системы, между теми, кто собирает информацию и теми, кто едет к черту на рога встречать людей из каких-то приемников, куда из увезли далеко-далеко за город.

Причем мы знали, например, раньше мы знали, что московские спецприемники способны принять примерно полторы тысячи человек. И вот примерно такое количество во время больших манифестаций удавалось покрыть структурам, которые им помогают, вот про них удавалось собирать информацию, передачи, вот это все, что я сказала. В этот раз неожиданно этот потолок был сорван, и арестованных и осужденных оказалось примерно на порядок больше, около 15 тысяч в Москве. Так вот, самоорганизация общества, для которой это было полной неожиданностью, никто не ожидал, включая людей, которые постоянно занимаются сбором этой информации, способности общества к самоорганизации хватило, чтобы ответить вот на этот вызов, чтобы обеспечить всей той же помощью вот этих гораздо большее количество людей.

Мне кажется, это главная реакция, она важнее того, как, например, эти события отразятся в соцопросах, какой процент всего населения заявит о том, что нет, мы этим недовольны, нет, мы это заметили. Этот процент тоже растет, но он растет как бы на крохотные величины. Он растет практически постоянно, но он растет на крохотные величины, каждый раз мы видим, что чуть-чуть вырос, на процент. А вот количество людей, которые готовы, которые не просто возмущены, а готовы прямо активно идти и делом показывать, что они хотят помогать людям, которые стали жертвами жестокости полиции, их количество и способность к самоорганизации, не только количество играет роль, выросло просто вот на порядок, видимо.

Фото: Денис Каминев / Дождь