Сергей Пархоменко: «Путин слеп, глух, и у него отсутствует осязание»

Вердикт по делу об убийстве Бориса Немцова оставил больше вопросов, чем ответов. Сергей Пархоменко уверен, что подведенный итог — результат «договорного матча» между Путиным и Кадыровым. Частями этой договоренности журналист назвал распределение ролей в покушении между подсудимыми, выбор того, какие материалы показывать присяжным, а какие — нет, и «кадыровский ОМОН» в Москве, который в любой момент могут мобилизовать. Пархоменко также отметил, что у этой договоренности может быть продолжение — под предлогом причастности к какому-нибудь мелкому преступлению подсудимых по делу об убийстве Немцова могут отправить в Чечню.

Срок Алексея Навального, который он отбывает после акций 12 июня, скоро подойдет к концу, и ему необходимо продолжать свою политическую деятельность. Пархоменко считает, что главный «шампур» кампании Навального — выборы 2018 года. Тем не менее, это не цель оппозиционера, его цель — собирание сил, ресурсов, которые можно будет применить в любой сложившейся после выборов ситуации. Журналист отметил, что власть не может позакрывать все штабы Навального, так как она не может найти желающих исполнять эту установку, «не смогла найти судью, который подписал бы идиотский беззаконный акт».

Близится недавно анонсированная встреча Владимира Путина и Дональда Трампа, которая, по мнению Сергея Пархоменко, сведется к торгу между двумя странами. Российская сторона «покупает» независимость от вмешательства США в политику, а «продает» «возвращение идеи торга» и отношений между двумя странами. Журналист отметил, что Трамп «боится» этой встречи, так как находится под сильным общественным давлением, ведь люди подозревают его в длительных отношениях с Путиным. Поэтому, главная задача президента США — продемонстрировать, что этих отношений нет, а Путина — приблизиться к ситуации, которую власть описывала народу при начале президентства Трампа.

Полная расшифровка программы:

И давайте мы начнем с Кадырова, пожалуй, потому что у нас есть две недавние сравнительно новости, и хотелось бы понять, что эти новости для нас означают. Во-первых, 29 июня в Московском окружном военном суде был вынесен приговор по делу об убийстве Бориса Немцова, были признаны виновными пятеро человек. Суд закончился, людей этих посадят, никакого намека на кадыровское окружение никак не было учтено, вообще никак, ничего в эту сторону, никаким образом разговор не зашел, все доказательства, предусматривающие какой-то кадыровский след, просто проигнорированы. Кому выгодно было это сделать, кто заказчик и так далее — все это абсолютно ушло в песок и, в общем, судя по всему, никакой надежды, что это в каком-то обозримом будущем станет известно, у нас нет.

Но хотелось бы понять, какой нам из этого всего делать вывод, кроме очевидного печального. Все-таки значит ли это, что чеченским офицерам из кадыровской гвардии позволено примерно все, и никаких других выводов мы сделать не можем?

Вы знаете, мне кажется, мы можем говорить о том, что результат этого суда и вообще весь ход этого суда — это предмет договоренностей, это договорной матч. Кто стороны в этом договоре, в этих переговорах? Мне кажется, что сторон было много разных, и на разных этапах были разные стороны, но на финальном этапе осталось две. С одной стороны, это, я даже не могу сказать, что это суд, потому что суд явно не самостоятельный в этой ситуации, это те, кто управляют судом, те, кто дают распоряжения суду, и те, от кого суд совершенно не независим, то есть высшая российская власть, то есть Кремль, то есть администрация президента, то есть, собственно, Путин в конечном итоге. Ну, там могут быть какие-то посредники в виде спецслужб, но, в общем, мы вправе говорить про то, что окончательное решение здесь было за Путиным в игре за эту сторону, а другая сторона, я думаю, что это-таки Кадыров.

Мы видим по ходу этого суда и результату этого суда, что было решено сторонами, что они отдают вот эти пять человек в этой конфигурации. Среди них одного назначают убийцей, собственно, исполнителем, двоих назначают ассистентами, одного назначают водителем и еще одного назначают непонятно кем, сбоку припеку, они, в общем, даже как следует не сообразили, кто этот пятый, уже махнули рукой.

Он подорвался.

Как-то, в общем, еще сбоку был какой-то пятый. Мы вам отдаем этих пятерых, и мы не идем дальше, и стороны договорились о том, что они, что их устраивает эта версия. Как технически это было сделано — тоже понятно. Это было сделано при помощи фильтрации судом тех материалов, которые были в следственном деле, то есть это уже второй фильтр. Сначала их фильтровали, когда было следствие, а потом их еще раз профильтровали во время суда, потому что суд имеет полное право какие-то вещи показывать или не показывать присяжным.

И в данном случае присутствие здесь присяжных и этот механизм, эта процедура именно суда присяжных, она была еще и некоторым дополнительным инструментом фильтрации материалов и дополнительным инструментом исполнения этой договоренности, потому что судья вправе что-то присяжным показать, а что-то не показать, он сам выбирает. Он показал или не показал то, что было нужно для этой договорной версии.

Все это не имеет никакого отношения, разумеется, ни к заказчикам, ни к заказчикам заказчиков, ни к третьему этажу заказчиков заказчиков заказчиков, понятно, что этих этажей может быть много, ни даже к организаторам или к тем, кто профинансировал это все, ведь кто-то же вынул эти деньги, кто-то взял эти деньги, они где-то лежали, которые в этом во всем были нужны, потому что нужно было купить квартиру, купить машину, обеспечить это все, платить этим людям на протяжении нескольких месяцев, это длинная была операция, это довольно дорогая история. Откуда-то эти деньги должны были взяться технически. Плохой Путин за все виноват, с одной стороны, плохой Кадыров тоже за все виноват, с другой стороны, но еще есть кто-то, кто это вяжет руками, кто это все создает, организовывает, подбирает этих людей, собирает их, отдает им разные приказания и так далее. Значит, в результате этого договорного матча обо всем этом речи никакой не идет, и мы остаемся внутри этого пятиугольника из этих пяти людей.

Вполне возможно, что это не конец договоренностей, вполне возможно, что мы еще увидим продолжение ее и проследим эту договоренность на дальнейшей судьбе этих людей. Сейчас они получат сроки, видимо, очень большие, вероятно, кто-то из них получит пожизненный, и мы посмотрим, что с ними будет, потому что есть все возможности в соответствии с этой договоренностью продолжать дальше. Например, вытащить их оттуда. Есть миллион технических возможностей, начиная от нелегальных: исчезли, пропали, а где? На гвозде. А в какой? Ни в какой, а не ваше дело. Они пожизненные, и мы не обязаны вам их показывать, мы просто не обязаны и все, что называется, по беспределу. Можно так: они исчезли. Мы видели в последние годы, как исчезали люди, к которым был очень большой интерес, за которыми очень следили, не могли найти заключенного такого-то, куда он делся — непонятно на протяжении многих месяцев.

А можно это сделать относительно легально. Уже много перечислялось разных вариантов, например, обнаружить, что они причастны к какому-то другому преступлению, сколь угодно незначительному: ограблению пивного ларька или, не знаю, пивного ларька там нет, хлебобулочных изделий на территории Чечни. Этого совершенно достаточно, чтобы вывезти их для следственных действий на территорию Чечни. Это может быть даже какое-то чужое преступление, а они могут быть как-то к нему причастны, будто бы они могут оказаться какими-то свидетелями или еще чем-нибудь вроде того. Есть миллион таких возможностей и, возможно, это вполне вероятно, что это входит в эту договоренность.

Но за этим мы будем следить, действительно, тут мы не знаем, можно только гадать, хотя интересно было бы действительно посмотреть. А тут есть еще один сюжет...

Но что мы точно знаем и что мы точно видим уже — что это не имеет никакого отношения к установлению истины. Совсем, вообще. Никто в этой ситуации не озабочен тем, чтобы ближе или дальше, точнее или слабее, лучше или хуже, но достичь какого-то справедливого результата, правосудия. Правосудие вообще не участвует в этой истории, это сугубо политическая ситуация, в которой разные влиятельные силы, одна влиятельная сила сидит в Кремле, другая влиятельная сила, как мы видим по этой договоренности, сидит в Грозном, эти влиятельные силы договариваются между собой, учитывают всякие разные интересы, между ними происходит какая-то сложная игра, у них есть какие-то сложные расчеты, они там чем-то меряются и чем-то взвешиваются. А грубо говоря, Жанна Немцова не интересует никого, которая все-таки заинтересована в том, чтобы кто-то ей объяснил, кто убил ее папу — это куда-то делось.

Вы знаете, про соотношение этих сил — это мой генеральный вопрос, к которому я сейчас подъеду. Я просто хотела еще одну историю упомянуть, которая тоже довольно сильное впечатление производит. Есть история про то, что в Чечне в филиале Сбербанка, по информации издания «Кавказ. Реалии», оппозиционного издания, происходит такой сюжет, я в двух словах напоминаю его для телезрителей, что спикер парламента Чечни как будто бы вымогал у Джабраилова 30 миллионов рублей и получил отказ. После этого Джабраилов исчезает, и его объявляют в розыск, и официально он подозревается в незаконных банковских операциях и выводе денежных средств.

Есть очень странное ощущение от этой истории, хочется спросить: в какой-то момент Кадыров уже имел сложные какие-то контакты и конфликты с Сечиным, это теперь, значит, у него какие-то выяснения отношений с Грефом происходят таким образом? И ощущение произвола, другого порядка произвола, немножко другого стилистически и так далее, но ощущение произвола рифмуется с тем, что мы увидели на процессе…

Современный политический этикет российский требует на этом месте ответить: я же не чеченец, я не знаю, как это у них там устроено.

У нас с языком ужасное что-то происходит, тебе приходится говорить этими словами, что вообще-то...

Можно так, да. Но, по всей видимости, как-то неудобно, это было бы слишком просто сказать так. Мы можем сказать следующее. Вы помните, была такая история, собственно, вскоре после убийства Немцова, когда чеченское руководство в какой-то момент сказало, что никакие полиции, Следственные комитеты и прочие прокуратуры и правоохранительные и иные органы не будут к нам въезжать и что-то такое у нас делать без нашего разрешения, потому что мы разрешаем в них стрелять. Были ли это взаимоотношения, грубо говоря, между Кадыровым и Колокольцевым, или между Кадыровым и Бастрыкиным, или между Кадыровым и Чайкой? Нет, это были взаимоотношения между Грозным и Кремлем в целом, между Грозным и Москвой — даже так я бы сказал.

Ровно в той же мере мы и сейчас, наверное, не должны говорить, что кого-то интересует Греф в отдельности, что здесь какие-то отдельные взаимоотношения с Грефом или что-нибудь вроде этого. Есть взаимоотношения с Россией в целом. Во всех смыслах и во всех отношениях, начиная с футбола, как мы помним, и кончая рублями, казалось бы, что может быть в стране важнее рублей, Чечня существует отдельно. Это отдельная территория, у нее есть отдельное руководство, там действуют отдельные законы, отдельные порядки, и важная часть существования этого политического субъекта заключается в том, чтобы на всех уровнях каждую минуту и по любому поводу подтверждать этот свой, не побоюсь этого слова, суверенитет. В данном случае тоже.

То, что происходит с этим начальником чеченского Сбербанка, зависит только исключительно от того, что происходит внутри Чечни. По всей видимости, это, кстати, никакая не чеченская специальность, это довольно распространенное явление на юге России в целом ряде регионов, ровно так же это было в Советском союзе, когда еще к Советскому союзу имели отношение всякие среднеазиатские республики или ныне независимые кавказские страны. Это платная должность, случайный человек на ней не оказывается, человек получает эту работу, потому что он ее купил или потому что есть какие-то другие важные обстоятельства, на которые ее обменяли, эту должность, возможно, что его посадила какая-то группа в обмен на что-то, потому что ей важно было этого человека посадить. И по каким-то их внутренним процедурам и обстоятельствам там, собственно, и происходит эта работа. Кто-то кому-то что-то за это постоянно должен, кто-то с кем-то расплачивается, кто-то кому-то назначает постоянный ясак, кто-то это уважает, кто-то это нарушает, кого-то за это наказывают и так далее. К этому не имеет никакого отношения никакой Греф. Если Греф, например, завтра скажет: «А я хочу этого человека вернуть обратно, чтобы он был все равно». И что? Это будет иметь какое-то значение? Никакого.

Хорошо. Бог с ним, с Грефом. Вы действительно довольно убедительно продемонстрировали, между кем и кем это на самом деле выяснение отношений не в локальной истории, а в целом. Я хотела тогда спросить: есть действительно две разновеликие истории. Есть путинская реакция на этот процесс, такая очень: у нас суд есть, суд разберется и так далее. Как вам кажется, что происходит? Этот произвол — это все с его благословения и действительно по обоюдным договоренностям или есть ощущение, что он перестает это в некоторый момент контролировать?

Есть главная вещь, которую Путин пытается купить за это все — за эти субсидии, за это бюджетное финансирование, за эти назначения, за это беззаконье и за все остальное. Для Путина эта вся выглядит ситуация, по-моему, очень просто. Она выглядит следующим образом: у меня есть человек, который мне обещал, что все, что там происходит, будет там происходить, оно сюда не вылезет.

Но оно вылезает.

И тогда возникает сложная история. Но не все время, оно редко. На самом деле оно вылезает периодически, оно вылезает, я бы сказал, точечно: ну вот иногда им хочется кого-нибудь убить на улицах Москвы, какого-то своего по своим делам. Не то что они какого-то московского человека убивают, нет, кто-то там у них, есть какие-то дела, этот человек приехал в Москву, надо его убить, в Москве убьем. Помним этих братьев, за которыми по одному гонялись. Иногда нужно договориться по поводу судьбы своих, которые оказываются в суде — иногда что-нибудь вроде этого. Но в целом ситуация такая, простая, она по-прежнему эта, и это та самая ситуация, которая сложилась в районе 2000 года, очень давно. Ситуация такая: значит так, мы тебе платим сколько угодно денег и мы тебе разрешаем все, что угодно, но сделай так, чтобы никогда больше о вас тут не слышали. Ну вот это тот минимум, которого удается этим добиться.

По всей видимости, предполагается, я думаю, что когда Путин смотрит на это или какие-то люди, которые рассказывают Путину, вряд ли Путин вообще на что-нибудь смотрит своими глазами. Мы должны исходить из того, что Путин слеп, глух, и у него отсутствует осязание, мы это видели в тот момент, когда он в своем телефоне показывал не тот вертолет не той страны, мы могли в этот момент убедиться, что он совсем не понимает, как это устроено. Ему что принесли, то он и показывает. Путину что-то такое приносят про Чечню, и он в этой ситуации говорит: «Видимо, лучше они не могут, видимо, это все, что у них получилось, видимо, если это вылезло, значит и они не смогли удержать». Но в целом же они держат, в целом же мы не знаем тут, что у них там происходит, в целом у них там что-то кто-то с кем-то разбирается, кого-то убивают каждый день, но мы же этого не видим здесь, это же у них там в банке происходит.

А у нас чисто. Хорошо. Но, с другой стороны...

А у нас, иногда до нас доносятся какие-то выплески, какие-то случайные брызги сюда долетают.

У нас тут выборы грядут, и пока еще совершенно непонятно, кто идет на эти выборы, в смысле непонятно, пока нам еще официально ничего не сказано. Кадыров уже несколько, я бы сказала, нарушая субординацию, погрозил Путину пальцем и сказал, что никуда не надо уходить, надо на месте сидеть. Это не нарушение ли каких-то договоренностей, нет ли в этом какой-то действительно слома этой субординационной какой-то иерархии, на которую можно было бы положиться? Не страшно ли, что это выйдет из-под контроля?

Система, как и любая другая система, начинает дребезжать. Любой механизм, сколь угодно тщательно изготовленный в первый момент, все винты в нем завинчены, все гайки в нем затянуты, по мере того, как он работает, он начинает болтаться. Собственно, то, что мы слышим про выборы и про это про все — это этот дребезг в суставах, который начинается со временем. Но много времени прошло, действительно, система установлена еще в 2000 году, еще при отце Рамзана Кадырова. Потом случились некоторые обстоятельства, в результате которых пришлось заменить, распространить эту договоренность на следующего человека — на сына убитого главы Чечни. Все продолжилось вроде в том же виде, но вот оно разбалтывается постепенно. Как это затянуть теперь — непонятно.

Прежде, чем мы сменим тему и перейдем к следующей, я все-таки последний вопрос хотела задать. Михаил Ходорковский в связи с приговором, вынесенным людям, обвиненным в убийстве Бориса Немцова, написал некоторый текст, где он описывает систему опричников, он, может быть, называет их другими именами, каким-то другим названием, но тем не менее. Такой кадыровский ОМОН, который существует. Согласны ли вы...?

Он существует, да.

Он существует. Мне бы хотелось понять масштабы. Он существует по всей России, он локализован в Москве и еще где-то, в Грозном — понятно. Масштабы этого мне хотелось бы понять.

Я этого не знаю, конечно, у меня нет никаких источников для того, чтобы это узнать. Есть много разных свидетельств того, что в Москве существует постоянно действующая база, на которой постоянно находится несколько сот человек. И база эта, у нее есть несколько каких-то крупных мест сосредоточения, там пара московских отелей, есть, как я понимаю, некоторое количество снятых в Москве квартир, где постоянно находится несколько сот человек, которые на всякий случай находятся в Москве. Я думаю, что это часть этой договоренности, и это действительно такая преторианская гвардия, которая в какой-то момент может быть на что-нибудь задействована. Пока ни одного повода на то, чтобы ее задействовать, не случилось. Я не знаю случаев, когда эти люди были бы как-то пущены в дело.

Но возможно, что случай Немцова — это как раз тот самый случай, когда, собственно, из этих людей были взяты исполнители. Но тогда мы должны согласиться с тем, что команда на убийство в той или иной форме, может быть, в косвенной, может быть, в виде какого-то неосторожного слова, может быть, в виде какого-то пренебрежительного жеста прошла с самого верха. Это не исключено, но это и не доказано, что касается конкретной команды. В целом ответственность — да, несомненно, она лежит на том, кто установил эту договоренность, кто установил эту систему. Это абсолютный факт и ничего сделать с этим, конечно, невозможно, и никто с этим ничего никогда не сделает. Это навсегда останется и на совести, и на памяти, и на судьбе этих людей, которые это установили и которые таким способом, как им казалось, купили прекращение войны в Чечне.

Что покупали-то изначально? Прекращение войны в Чечне и Дагестане, которую пришлось, по всей видимости, мое понимание мира предполагает, что эту войну в Дагестане и Чечне пришлось заново развязать для того, чтобы избрать Путина, а потом нужно было ее как-то останавливать. Остановили ее таким способом, путем такого инкапсулирования внутри и договоренности с людьми, что мы платим вам сколько угодно, вы это все оставляете под колпаком, и мы этого не должны больше видеть. Делайте, что хотите, но наружу пусть не высовывается.

Часть этой договоренности — видимо, эти люди в Москве, которые могут пригодиться. Их можно видеть, их можно видеть на улицах, их можно видеть в машинах, их можно видеть, по меньшей мере, в одном из этих отелей, который большой и в центре города, и многие знают как-то, как он называется. Вот и все. Так что, видимо, это фактор каких-то будущих московских событий. Не может быть, чтобы однажды эти люди поднялись, сели в самолет или сели по машинам и уехали — этого точно не будет. Когда-нибудь на что-нибудь они будут применены — это факт.

Знаете, дальше я хотела бы поговорить про Алексея Навального, который был арестован 12 июня, не успев выйти из подъезда собственного дома. В этот же вечер суд ему присудил 30 суток ареста, и сейчас он должен выйти.

В пятницу днем, если я правильно понимаю.

В пятницу днем, да?

Да-да, в эту ближайшую пятницу.

Очень бы хотелось поговорить про то, что ему дальше делать и какова должна быть его дальнейшая стратегия. Сейчас все это выглядит так, как будто, это вообще такое сильное поведение политика, когда он словом моделирует реальность и ведет себя так, как будто он идет на эти выборы очень определенно, и все остальное, все эти повешенные на него фиктивные сроки, они, в общем, не имеют к нему никакого отношения. Как, с вашей точки зрения, должна строиться его стратегия? Во-первых, до выборов 2018 года, а потом поговорим про то, что после.

Понятно, что он делает: он строит партию во всероссийском масштабе, создавая опорные пункты. И это главное содержание того, что делает в последнее время. И при помощи вполне современных и вполне эффективно и даже виртуозно, и, несомненно, остроумно используемых всяких средств коммуникации общается с этими людьми, которых он уже насобирал по российским регионам и продолжает их собирать.

Объявлена программа, что, по-моему, в 77 городах России будут эти штабы, они есть примерно в 50-ти уже. И, по всей видимости, этот график происходит с некоторым опережением, потому что они стали появляться в городах второго и третьего ряда, там, где не предполагалось первоначально их создавать, потому что есть некоторые встречные инициативы снизу, что очень хороший для Навального сигнал. Он пытался, как мы помним, создать партию нормальным легальным путем, ему запретили это делать, и он тогда создает ее явочным порядком. Для этого нужен какой-то смысловой стержень, какой-то такой носитель, какой-то шампур, на котором все это будет нанизано. Это нужно было просто выбрать. Надо было сесть за стол, положить перед собой лист бумаги и написать в столбик, что может служить таким стержнем. Они решили, что выборы. Могли бы, наверное, что-нибудь другое придумать, но выборы — это хороший выбор, потому что легко объяснить, что это, все знают, как это бывает, все понимают, что этого как-то не хватает, но надо понимать, что это не цель.

Я думаю, что Навальный хорошо понимает, что крайне невелика вероятность, что он будет зарегистрирован на президентских выборах 2018 года, и совсем мала вероятность, что он их выиграет. Я не думаю, что он рассчитывает сделаться президентом России в 2018 году, но он рассчитывает продолжать об этом эффективно и интенсивно разговаривать, собирая на этом вокруг себя людей. Ему нужна тема, ему нужен язык для разговора со всеми этими людьми. Невозможно разговаривать с ними ни о чем, нельзя разговаривать с ними о том, какой я прекрасный. Даже как выяснилось, трудно разговаривать с ними просто про коррупцию. В какой-то момент казалось, был такой период, когда Навальному казалось, что он, в общем, знает, как это будет продолжать развиваться. Он построит вокруг себя структуру, соберет разных молодых, энергичных и талантливых людей, они будут собирать ему разные материалы, он будет писать прекрасные посты, эти посты все будут читать и все будут довольны. А еще они будут распространять содержание этих постов в виде разных листовок и прочих флаеров.

Выяснилось, что эту штука долго не работает, нужно как-то это поддерживать, нужно как-то это подогревать. Нашлись, во-первых, другие средства коммуникации, а именно видео — вещь более впечатляющая, более энергичная, более эмоциональная и более захватывающая во всех смыслах этого слова, захватывающая разных людей, и нашлась тема под названием «Выборы». Можно в рамках этой темы разговаривать с людьми обо всяком важном, что их интересует. Каждый раз пытаться понимать, что их интересует сегодня, и вставлять это в общий разговор про выборы. Вы хотите сейчас про коррупцию? Будем про коррупцию. Вы хотите завтра про миграционную политику, опять, если вдруг почему-то окажется, что это важно, что у нас есть гастарбайтеры, иностранцы и так далее. Сейчас это немножечко все притухло, но завтра может вылезти опять в результате каких-нибудь событий. Окей, будем про это разговаривать. Можно внутрь этой прекрасной большой темы выборов вставлять разговоры о том, что людям интересно, что и нужно Навальному.

Хорошо. А это тогда получается предвыборная кампания 2024? И что тогда, значит, проходят эти выборы 2018 года?...

Это строительство ресурса. Этот ресурс, несомненно, на что-нибудь пригодится. Если после 2018 года выяснится, что вообще еще в стране когда-нибудь будут какие-нибудь выборы, можно будет заняться этими выборами. Если окажется, что с выборами вообще в стране закончено, а началось что-нибудь другое, не знаю, профсоюзное движение или еще что-нибудь такое — окей, будем заниматься этим. Ресурс пригодится на что-нибудь. Когда выяснится, что есть почти сотня, в конечном итоге, городов России, в каждом из которых есть люди, которым можно позвонить и с которыми можно о чем-то договориться, и у которых можно спросить, как дела, и которых можно попросить что-нибудь сделать, необязательно даже, чтобы они сидели в каком-то штабу.

Я могу себе представить ситуацию, когда все эти штабы методично последовательно разгромили, придушили всех владельцев этих помещений, везде отключили электричество, воду и канализацию, везде обнаружили заложенную бомбу — и штабов больше нет. Но люди есть, люди никуда не денутся, они не уедут из этих городов, они продолжают там жить. И это не те люди, что очень важно, вообще кто ездил по разным политическим делам по России, тот знает одно печальное обстоятельство, что в каждом городе России есть несколько десятков людей, которые являются членами всех партий и активистами всех движений. И на всех учредительных региональных конференциях, съездах и собраниях они сидят: «Яблоко» — «Яблоко», «Родина» — «Родина», шмодина — шмодина. Совершенно все равно, это одни и те же люди, и они есть всегда. Задача Навального — вылезти за этот круг. В отдельном городе Оренбург чтобы были не эти, в городе Калуга чтобы были не эти, в городе Тамбов чтобы были не эти. Найти каких-нибудь других.

Сереж, мне кажется, что он, в общем, отчасти нашел других, и даже не в том дело, что штабы открываются. Тут есть вопрос от нашего телезрителя, я его немножко расширю. Мне-то интересно, как вы сказали, даже если они закроют все эти штабы, везде найдут заложенную бомбу, отключат свет, газ и так далее, но они же таки пока не отключают. И пока эти штабы продолжают существовать действительно в довольно большом количестве городов России, и арендаторы не боятся сдавать эти помещения, и местные власти не говорят этим тоже ничего. То есть люди — понятно, есть, и люди — это прекрасно, но можем ли мы говорить о том, что какой-то административный ресурс тоже — это что, он оказался мягковат или он сочувствует?

Потому что на этих людей в каждом из этих 100 городов, условно говоря, нужно найти каких-то других людей. Опять, как мы говорили сейчас совсем по другому поводу, кто-то в Москве что-то решает, выносит какое-то ужасное, злобное решение, а теперь надо, чтобы это кто-то исполнил руками. Мы должны пойти и перебить у них во всех 100 городах окна. В каждом из этих городов должны быть люди, которые пойдут, возьмут камень и бросят его в окно.

Но, смотрите, они же организовали какой-то пенсионерский ОМОН. У нас есть здесь...

Кое-где организовали. Я сам занимался по некоторому поводу подсчетами, насчитал случаев 20 разных, где что-то жгли, что-то отрывали, что-то запирали, что-то заваривали, что-то заклеивали, что-то разбивали, в кого-то чем-то плескали и так далее. Это тоже, в общем, как выясняется, организовать нелегко. Потому что одно дело, когда как-то у тебя селекторное совещание, и сидит толстый, прикормленный, коррумпированный, ленивый и страшно боящийся за свое место какой-нибудь градоначальник, губернатор или что-нибудь, и на него можно прикрикнуть, притопнуть, он все сделает. А другое дело, когда надо людей найти прям на улице.

Последняя история, как я понимаю, это история — с чем там, где у них? — в Новосибирске произошли последние неприятности, да? Есть одно интересное обстоятельство, надо, конечно, его выяснить окончательно, но пока есть такое ощущение, что они не смогли найти судью, который просто подписал бы бумагу, потому что должен быть какой-то судья с именем и фамилией, который должен совершить какой-то совершенно идиотский, беззаконный акт.

Но вообще они побаиваются, когда совсем по беспределу. Когда мы говорим о том, что судьями управляют, что им звонят сверху и так далее, но это все все-таки в рамках какого-то законного коридора. У нас законы так устроены, что у судей есть выбор: он может так, может сяк. И разные решения, которые он принимает, они, в общем, более-менее чему-то соответствуют, каким-то бумагам, какой-то писанной норме. Но сейчас предлагается сделать совсем какое-то беззаконное действие. Трудно найти исполнителя на это, из-за этого, например, выясняется, что где-то это какие-то немолодые неприятные тетки — это все, что удается найти, потому что молодых, энергичных, веселых и креативных не находится на это, и приходится пользоваться чем есть. Этот административный ресурс тоже небеспределен в том смысле, что нужны какие-то исполнители. Так с выборами, между прочим. Мы знаем, что существует большая проблема: кто будет непосредственно осуществлять нарушения на выборах. Ужасный Чуров решил, но дальше же кто-то должен это руками сделать, должен эти циферки переставить, эти бумажки засунуть.

Но находились умельцы, да.

Известно кто — школьные учителя. Эта проблема была решена системно. У нас есть школьные учителя по всей стране, мы это поручим школьным учителям. Они будут сидеть на избирательных участках, потому что у нас огромное большинство избирательных участков в школе, и они, мы специально их для этого воспитаем, мы специально это сословие школьных учителей утопчем и выдрессируем, и коррумпируем определенно. Мы понимаем, что коррупция бывает не только деньгами, она и страхом бывает коррупция, коррупций бывает много разных. Мы решили эту проблему системно. У нас есть школьные учителя, которые осуществляют нарушения на выборах в Российской Федерации.

Здесь не нашлось пока такой социальной группы. Интересно, что полиция так не работает. Нельзя поручить полиции по всей стране, просто спустить по вертикали Министерства внутренних дел или Следственного комитета, или даже ФСБ, чтобы они везде системно, одинаково, чтобы произошли закупки зеленки, закупки керосина для бросания в окно, закупки бейсбольных бит для избивания активистов — это так не работает, приходится каким-то штучным образом. В некотором роде это хорошая новость.

Сережа, простите, я вас прерву на минуту. У нас есть звонок. Добрый вечер, вы в эфире, говорите, пожалуйста.

— Здравствуйте.  Меня зовут Маргарита, я из Санкт-Петербурга. У меня такой вопрос по поводу муниципальных фильтров. У нас в Петербурге были выборы губернатора. Есть Оксана Дмитриева, которая хотела быть кандидатом на пост губернатора. Оксана Дмитриева пользуется большим уважением жителей Санкт-Петербурга. 500 тысяч человек за нее бы проголосовало точно. Ей надо было собрать 150 подписей муниципальных депутатов. У нас этих муниципальных депутатов 1500 человек. Она собрала только 115 подписей. Фактически получается, что вопрос о том, кто может выдвигаться или кто не может выдвигаться на пост руководителя города, решает 1500 человек из пятимиллионного Петербурга. Мне кажется, что это абсолютно неконституционно. У нас ведь каждый человек имеет право выбирать и быть избранным.

Понятно, совершенно понятно, что на это можно ответить. Спасибо. Это на самом деле важный и поразительным образом своевременный вопрос, потому что выборы муниципальных депутатов происходят много где. Уважаемая Маргарита, не 1500 человек решают, кому можно, а кому не можно, а население города, которое выбрало когда-то этих 1500 человек. Я вас призывают отступить на один шаг назад и вспомнить: они откуда взялись эти 1500 человек? Вы их выбирали. Вы помните, за кого вы голосовали на последних муниципальных выборах? Нет, не помните.

Вполне возможно, что вы и не голосовали, а возможно, что вы голосовали, но абсолютно вслепую, и этот человек, которого вы вслепую выбрали, он и есть один из тех 1500, которые дали или не дали, во всяком случае, подчинились приказу сверху. На то, что вы рассказываете, есть один простейший рецепт: выбирайте осмысленно муниципальных депутатов — и все будет хорошо. Они тоже подлежат выборам. В Москве этой осенью предстоят выборы муниципальных депутатов — это очень важная история, она очень важная для всего того, что они потом будут делать, когда потребуются их голоса и так далее.

Все на выборы. Сейчас мы стремительно переходим к третьей теме, от муниципальных выборов и Навального мы переходим, непосредственно, к Трампу.

О, Боже.

Вот так у нас будет. Предстоит встреча, о которой так долго говорили большевики. Даже уже, по-моему, ее не ждут, если честно, ее довольно долго ждали, о ней много говорили. Хотелось бы понять, что там с какой стороны происходит. Я объясню, что я имею в виду. У нас есть Трамп — человек довольно непредсказуемый и, с одной стороны, сам по себе говорящий довольно противоречивые вещи, и сам себе противоречащий через раз примерно, через высказывание, а, с другой стороны, ему противостоят некоторые институты, и противостоят довольно успешно. Потому что он скажет, что: «Давайте отменим Obamacare», ему говорят, что: «Нет, сейчас не получится, чувак» и так далее. Если Трамп сейчас действительно захочет наладить отношения с Россией каким-то образом, будет ли у него такая возможность или, опять-таки, институты встанут стеной против него?

Я думаю, что Трамп, прежде всего, этого не захочет, потому что есть много других вещей, которые надо ему сейчас хотеть. Ему действительно приходится крайне непросто, у него сложились чрезвычайно сложные отношения с его собственным Конгрессом, очень неустойчивые. У него вроде бы там формально есть большинство, но, как и предсказывалось это разными понимающими людьми, это само по себе совершенно ничего не означает, потому что эти люди, которые сидят в Конгрессе, решают каждую проблему отдельно и думают, прежде всего, о себе и думают, например, о своих будущих выборах. Там через два года предстоят, между прочим, частичные выборы в Сенат, и значительное количество сенаторов, то есть просто ровно треть этих сенаторов сидит и каждый свой шаг, каждое свое слово проверяет одними очень простыми соображениями: а что мне за это будет на моих выборах? Должен я, не должен поддерживать, есть солидарность, нет, партийная дисциплина есть, нет, есть ли у меня какие-нибудь обязательства перед этим президентом? Мне важнее другое — я думаю про свои выборы. В зависимости от этого они там и решают.

Они уже полно всего там напрокатили из того, что он предлагал. Кажется, сейчас один раз Христом Богом Трампу удалось их уговорить, чтобы они все-таки согласились на очередной вариант реформы медицинского страхования, что Трампу уже важно просто как, что называется, гол престижа, ему нужно хоть что-нибудь уже один раз через них провести. Потому что даже то, что касалось назначений разных людей, известно, что новый президент, приходящий в Белый дом, особенно если партия поменялась, были демократы, стали республиканцы, или наоборот, были республиканцы, стали демократы, ему нужно назначить столько-то, несколько сот человек. И есть определенный средний темп, с которым должен назначать всех этих людей для того, чтобы разные государственные институты нормально работали. Трамп очень сильно отстает, он не успевает назначать этих людей. У него получается все очень долго, очень сложно, пришлось даже снизить норму для назначения и так далее. В общем, у него там своих забот полон рот.

Больше всего он боится, что после этой встречи, он реально этого боится, это совершенно очевидно, что после этой встречи с Путиным, кто-нибудь в этой встрече найдет подтверждение подозрениям об их каких-нибудь особенных отношениях. «А вот что-то они очень друг другу улыбались, вот долго трясли друг другу руку, сидели очень близко, касаясь друг друга локтями — это неспроста, слишком долго провели за этим разговором один на один, где никого не было, кроме переводчиков — это все очень подозрительно». Трампу важно в этой ситуации продемонстрировать, что у него с Путиным ничего такого нет — это главная задача этой встречи и не более того.

Что нужно Путину? Путину нужно попытаться хоть на шаг вернуться, приблизиться обратно к той ситуации, которую он себе вместе со своим окружением намечтал сразу после сенсационной, абсолютно неожиданной и абсолютно непредсказанной им новости о том, что новым президентом Соединенных Штатов сделался Трамп. Мысль была очень простая: о, окей, сейчас мы с ним поторгуемся. Это была, несомненно, хорошая новость по одной простой причине: я с Ходорковским разобрался, с Гусинским разобрался, с Березовским разобрался и с Невзлиным разобрался, я с ними со всеми разобрался. Так что же я с Трампом не разберусь? Что же я олигархов, что ли, не видел? Так это воспринималось в первый момент. Из этого ничего не получилось, никакого торга не произошло, никакого взаимовыгодного обмена не случилось.

Что предмет этого торга? Что мы можем предложить, Россия?

Это, кстати, хороший вопрос, потому что мало что. Что Россия покупает — понятно.

Что Россия может предложить? Крым — не может, соблюдение Минских соглашений…

Россия покупает понятно что, она хочет купить Крым, Украину — в смысле продолжение войны на Украине, и вообще невмешательство в восточноевропейские дела, оставьте нас один на один с Европейским союзом, не лезьте, не вмешивайтесь, цены на нефть, пожалуйста, не опускайте, просто занимайтесь своими делами. Вот что покупает Россия.

Что Россия может предложить в обмен? Мало что. Довольно долго считалось, что может предложить сухопутную операцию в Сирии, давайте, нам как-то нашего мяса не жалко, нам ничего за это не будет, давайте вы будете бомбить сверху, а мы будем ходить снизу, больше ж никто ходить не будет, дураков же больше нет, а вот мы можем походить, пожалуйста, нет проблем. Ну вот такое, например, можно было бы попредлагать.

Еще можно было бы попытаться как-нибудь симулировать какое-нибудь свое участие в трехсторонних взаимоотношениях США, Китая и России. Но именно симулировать, на самом деле Россия в этом треугольнике, как мы видим, и после последней встречи Путина с китайским начальником играет роль, сильно ограничена, поэтому в реальности ничего предложить не может. Но сейчас уже речь не об этом, сейчас о том, что вообще вернуться к идее торга, вообще давайте о чем-нибудь с вами поторгуемся, давайте чего-нибудь с вами попереговариваемся, давайте с вами чего-нибудь пообмениваемся, ну давайте как оно раньше казалось, давайте сядем, поговорим, не надо меня бояться, бояться меня не надо. Вот так это, по всей видимости, будет выглядеть.

Я не думаю, что из этого что-то получится, потому что Трамп очень сильно перепуган тем, что происходит вокруг него в Вашингтоне. Он все время говорит о том, что вы видите перед собой самого мучаемого и самого ужасно третируемого и самого оболганного и обруганного и несправедливо оцененного президента США, в значительной мере, между прочим, это правда, на него действительно очень сильно наезжают со всех сторон. Другое дело, что он дает необыкновенно много поводов для этого, наговорил за это время огромное количество глупостей и наделал за это время огромное количество несуразностей, поэтому пищу он поставляет для этого очень богатую. Но ему важно утихомирить это сейчас, гораздо важнее, чем что-нибудь у Путина выторговать. Нет ничего такого, что он хотел бы сейчас у Путина получить. Вот это вот важно понимать.

Я вот что хотела спросить: если вдруг каким-то образом даже без конкретного торга, потому что не очень понятно, кому что предлагать, но эти переговоры пройдут таким образом, что создастся мифологема какой-то этой чаемой дружбы. Вот она создастся, как будто у нас перезагрузка, как будто у нас что-то там такое наладилось, скажется ли это каким-то образом на российской политике, на телеке, на пропаганде, в конце концов, на отношениях с оппозицией?

Столько времени, сколько это проживет. Мы же видели, как легко это переключается. Трамп был сначала прекрасным, чудесным близким другом. Потом оказалось: ой, нет, с Трампом тоже ничего не получилось. Надо будет переключить эту программу еще раз туда и обратно — переключат. Но в любом случае это проживет очень недолго. Даже если действительно удастся создать какую-то картинку в результате этой встречи: вот они сидят, вот они смотрят друг на друга, вот происходит это рукопожатие.

Есть знаменитое рукопожатие Трампа, известно, что он пытается оторвать руку у собеседника, у него есть такой прием, кто-то его когда-то научил, что надо взять за руку и очень сильно дернуть. Ну вот смешно это выглядело с Макроном, когда они дергали изо всех сил. Есть специальный такой чемпионат по этому дерганию, есть там пара президентов, которые не дали оторвать себе руку. Вот отдельно посмотрим, удастся ли Путину, как бывшему дзюдоисту, отреагировать на этот дерг и, может быть, дернуть в ответ. Если удастся, это будут показывать по всем телевизорам, мы как-то будем долго наблюдать это рукопожатие. Но результата-то не будет все равно сейчас, потому что совершенно очевидно, что…

То есть все, что ни состоится, все кратковременно.

Да. В любом случае, это очень будет короткая история, которая еще будет качаться туда и обратно в ближайшее время.

Спасибо огромное, Сергей.