«Для России умирание — форма жизни». Владимир Пастухов — об осени патриарха

Начать я хотела с вашей статьи недавней, как бы я бы не сказала, что она посвящена Антону Вайно, там она немножко иначе устроена, он просто вынесен в заголовок с некоторым каламбуром, Вайно, Why not? Я хотела бы поговорить, задать вам несколько вопросов в связи с этой статьей, вы пишете там о том, что с вашей точки зрения, вертикали как таковой уже не существует, вы пишете о некоторой «осени патриарха», на самом деле, о человеке, который в общем не любит власть саму по себе, в отличие от многих других диктаторов, который от нее устал, и вертикаль таким образом распадается. Если можно, я хотела бы начать с нее, а потом поговорить о всех остальных новостях, применительно вот через то, о чем мы поговорим.

Первый мой вопрос, как бы на каких как бы основаниях, кроме внешних наблюдений, можно делать такие выводы? Это очень убедительно звучит как бы, этому хочется верить, это похоже на правду. Но как вы к этой конструкции пришли?

У меня нет инсайда, у меня нет также дара предвидения. То есть, есть два основания: все-таки наблюдения, о которых вы говорите, и второе, умение сопоставлять тенденции развития тех или иных систем и исторические традиции. То, что происходит сегодня с посткоммунистической Россией, с одной стороны, конечно, удивительно и оригинально, с другой стороны, не является новым ни для России вообще, ни для мира. И мне кажется, то, что сегодня происходит с этой системой, это в значительной степени нормальный процесс для любой авторитарной системы, которая рождается все равно как революционная или контрреволюционная, а потом становится все более и более регулярной. Поэтому я сопоставляю то, что я вижу, с тем, что я знаю об общих принципах и механизмах развития, и сопоставляя, я прихожу к выводу, как говорят в таких случаях, тенденция развития российской государственности на современном этапе разнонаправленная. С одной стороны, мы наблюдаем огромное количество иррациональных эксцессов, например, отравление Навального, или какие-то другие действия, которые не могут быть объяснены, по крайней мере сходу, какими-то очевидными причинами. С другой стороны, мы наблюдаем, что государство становится более регулярным, что происходит его вторичная институционализация, что меняется характер экспертизы, что механизм принятия решений, скажем так, основанный исключительно на личных контактах и близости к президенту, он постепенно замещается механизмами принятия решений, основанными на бюрократических закономерностях. Нельзя забывать при всем при том, что Россия это государство с тысячелетней традицией властвования, и вообще это такая мерцающая государственность, для которой периодическое умирание является нормой. Поэтому когда происходит какой-то провал, и провал именно в архаику государственную, многие часто переоценивают это, когда речь идет о России, говоря о том, что вот «умерла, так умерла». Понимаете, для России умирание — это форма жизни, поэтому мы видим все время, как на этих руинах возникает новая регулярность. Вот эта новая регулярность сегодня у меня ассоциируется с возрастающей ролью администрации президента, как диспетчера традиционных вновь прорастающих институтов авторитарного государства. Вот как-то так.