Стадия зрелого феодализма: как президент раздает «улусы» для потомков Патрушева, Якунина и других «небояр»

Довольно важная тема, обсуждающаяся сейчас с разных сторон, это наследственная аристократия, местничество, непотизм и приходящие дети во власть и так далее. Этого много и в обновленном правительстве, и среди губернаторов, там разные степени родства и так далее, тут много уже обсуждалось.

Есть доклад главы Фонда «Петербургская политика» Михаила Виноградова, где он описывает, как это происходит, и с его точки зрения, не очень хорошо. И есть довольно своеобразный ответ Владислава Иноземцева ему на «Снобе», где Иноземцев пишет, что вообще-то это процесс совершенно закономерный, и даже в общем в чем-то и хороший, потому что… И дальше он сравнивает это с настоящей наследственной аристократией, только, говорит он, ни по одному признаку у нас никаких совпадений нет, поскольку монархии у нас, слава богу, нет, и тем самым немножко его тезис рассыпается.

Но, тем не менее, я хотела у вас спросить, вот действительно в ситуации, когда очевидная тенденция, более ярко выраженная, чем раньше, видите ли вы в этом какие-то системные признаки? Например, значит ли, что вот этот переход власти из кастового бизнеса в семейный — это свидетельство, например, повышения недоверия ко всем вокруг, сокращения кадров, вызывающих доверие? Это почему так происходит?

Это происходит потому, что у каждого папы есть любовь к своим чадам. И каждый папа в путинской системе понимает, что его благосостояние зависит от того, что вы назвали местничеством. В советское время местничество понимали прямо противоположным образом по отношению к исходному термину, в советские времена местничеством называлась попытка противопоставить интересы регионов интересам центра. На самом деле, местничество — это, наоборот, когда кто ближе место занимает к верховной фигуре, тот как бы и выше, это от монголов еще идет, не будем в эту историю углубляться.

Но я думаю, что сейчас мы, если мерить столетиями, мы как страна, после сталинской эпохи «вождества», когда вот все зависело от вождя, и место рядом с ним все определяло: если ты занимаешь место рядом с ним в качестве Кагановича, то ты третий человек в иерархии, если Молотов, то ты второй человек в иерархии, и так далее. А если ты где-то вдалеке, идеи независимости гражданской вообще не было. Частная собственность была исключена, соответственно, и передача этой собственности по наследству тоже исключена. А сейчас мы вот от этого вождистского, почти рабовладельческого строя, когда все равны в бесправии, переходим к формированию такой вот аристократии, оседлой аристократии. То есть уже не только ты получаешь от государя или от вождя какой-то улус, железнодорожный улус или нефтегазовый улус, или лесной, алмазный, какой угодно другой, но еще и получаешь некие наследственные привилегии.

Когда строит, например, бывший командир РЖДшного улуса, господин Якунин, себе имение под Москвой, с одной стороны, это признак коррупции, а с другой стороны, это признак оседания на землю, он строит свое маленькое феодальное княжество. Но ему же надо кормить это княжество, у него своего такого, эффективного бизнеса нет, он государев служака, он дворянин, то есть он живет при дворе, как только он из двора удаляется, так его статус меняется. Значит, сохранить семейный бизнес и передать его наследникам он не может, за неимением семейного бизнеса. А что он может передать? Он может передать кастовое место при государе. Отсюда господин Патрушев не семейный бизнес передает, которого, опять же, у него не было, а передает пост своему сыну, в качестве какого-то там министра. Я уж не знаю, какой именно улус ему достался, природоохранный, что ли.

Сельскохозяйственный.

Сельскохозяйственный улус, отлично. Вот он, значит, будет пасти этих смердов, заставлять их дань платить вовремя, обеспечивать Родину зерном и мясом и так далее. Это, мне кажется, неизбежно. Конечно, это в терминах современного государства нонсенс, но в терминах XVII века, а все эти люди, и Патрушев, и Черкесов, и другие генералы ФСБ, они же сами начали эту тематику, которую они называли «неодворянство». Мы, дворяне, «неодворяне» они себя называли, служим государю, а он нам в ответ своими благостями позволяет, если прямо говорить, коррупционно кормиться при каких-то там государственных крупных подрядах.

Поскольку можно отдать по наследству только то, что честно уворовано, а этого недостаточно, потому что деньги быстро разлетаются, и они не защищены социальным статусом, более приближенные к телу новые начальники могут отобрать, а тебя вышвырнуть, как поступили, например, с Лужковым, постольку пытаются перейти на наследование вот этих родовых мест при государе. В общем, как был какой-нибудь Шуйский по левую руку, «шуйца» — это левая рука, от государя, так вот этот род Шуйских должен быть. Как есть род Патрушевых, так он обеспечивает Родину эффективными менеджерами, они хотели бы, на столетия вперед.

Я думаю, что это проблема даже меньше, чем одного поколения, потому что мы довольно быстро, хотят того люди во власти или не хотят, просто сама по себе эффективность государственного менеджмента требует, чтобы людей подбирали не по родовому признаку, а все-таки по признаку эффективности. Да, мы очень консервативны, да, мы безумно богаты природными ресурсами, и нефтью торговать может любой, не надо слишком больших способностей для этого иметь, нужно иметь допуск к этой самой нефти. Но все-таки, даже при наших безумных богатствах, эффективность управления довольно большую роль играет, а это значит, должна быть перетасовка кадров и конкуренция кадров. Вот эта технология, которую мы сейчас наблюдаем, она конкуренцию убивает. У кого есть папа, кстати сказать, так было и на закате Советского Союза.

Да, в некоторой степени.

Когда сын генерала спрашивал: «Я могу стать генералом?», отец ему говорил: «Да». «А маршалом?». — «А маршалом не можешь, потому что у маршала есть свой сын». Вот примерно то же самое, это в комичной форме воспроизводят ситуацию Советского Союза на грани распада, когда тоже появлялись семьи, кланы, и они друг с другом конкурировали, как, собственно, и в XVI-XVII веках. Но это преходяще.

Если это сравнивать с европейскими, американскими стандартами, конечно, это на один этаж ниже. Если это сравнивать с прямым сталинским управлением, которое страсть как нравится нашим державникам, то это на этаж выше, потому что тогда просто человека приближали, если он плохо работал, его расстреливали, на этом строилась эффективность системы, то есть работал человек не за совесть, а за страх, в ужасе. При этом он, как правило, еще, чтобы башку не отрубили, он результаты своей деятельности приписывал, поэтому фальсификат был больше даже, чем сейчас, в достижениях.

Так что, если в ваших терминах, то я скорее ближе к Иноземцеву, который тоже старый мудрый, проевший, наверное, плешь целому ряду окружающих людей, съевший не одну собаку на этой поляне, говорит, что, в общем, это признак некоторой стабильности. Но в то же время я очень хорошо понимаю Михаила Виноградова, который говорит, ну как же, ну что же это такое, мы же, в конце концов, европейская страна. Мой ответ — нет, мы не совсем европейская страна. Как говорил один поэт XIX века, мы — европейские слова и азиатские поступки.

В этом смысле мы, да, переходим к такому наследственно-оседлому существованию, что гораздо лучше, чем такая постоянная перекочевка, но переходим через стадию зрелого феодализма, что все-таки лучше, чем работорговля. А от феодализма, дай бог, перейдем и к гражданским структурам, в связи с ростом городов, урбанизацией. Я думаю, что это произойдет достаточно быстро, потому что у людей это вызывает остервенение. Я их очень хорошо понимаю, этих людей, потому что, почему сын Патрушева или сын Якунина, или сын еще кого-то, имеет преимущества по сравнению с не менее, а может быть, даже и более грамотным, эффективным, образованным и честолюбивым человеком из низов. Вот то же самое было в XIX веке, когда появились так называемые разночинцы, и начали играть все более ведущую роль. У нас все это будет происходить в ускоренной перемотке.

Фото: Alexei Druzhinin / Zuma / TASS