Кремль проигрывает пандемии. Почему в России уровень тревоги и неодобрения властей выше, чем в других странах

Собственно, дальше я и хотела перейти к тому, в каком сейчас состоянии общество, и какие есть у социологов механизмы замера этого настроения и есть ли механизмы, например, понять, какие из категорий людей в большей степени довольны происходящим, в меньшей степени довольны происходящим и по каким, собственно, поводам, потому что экономические причины ― это такой очевидный первый ответ, но есть еще много разных поводов вообще-то быть недовольными. Я скажу про них чуть позже. Но как сейчас с этим обстоит дело и как вам видится общая ситуация?

Смотря с чем сравнивать. В принципе, сейчас проводится немало исследований, я бы даже обратил внимание не столько на исследования, которые проводятся социально-политическими службами, сколько на те, которые проводятся маркетинговыми агентствами, потому что им тоже нужно понимать, как чувствуют себя люди, чтобы, в частности, прогнозировать изменения спроса.

Если здесь по тем открытым данным, которые есть, скажем, мы будем сравнивать Россию с другими странами, то увидим, что Россия очень-очень многим странам проигрывает с точки зрения того, как люди, скажем, оценивают ситуацию. То есть уровень тревожности здесь выше, уровень неодобрения той политики, которая была выбрана правительством, здесь выше. В принципе, ожидания здесь более тяжелые, чем, скажем, в странах, где люди получали такую ковровую поддержку, где они понимали, что о них заботятся, да.

В России этого не произошло, и здесь все эти индикаторы самочувствия ниже, и это заметно, хотя они ниже, в некоторых случаях они прямо сильно ниже, в частности, по показателям одобрения действий правительства, которые могут доходить до 80–90% в некоторых странах западной Европы, в России они прямо существенно ниже оказываются. Но это не значит, что происходит какая-то катастрофа, что люди гибнут от голода и так далее. Пока ничего такого, конечно, не происходит, но уровень настороженности и напряженности, если мы смотрим в целом, он очень высок.

Что касается отдельных групп, то понятно, что та помощь, которая оказывается правительством, мы, в общем, оказались в ситуации, когда правительство фактически лишило людей возможности к тому, чтобы помогать себе самостоятельно, заперев их дома на некоторое время, по крайней мере, значительную часть заперев дома, сильно ограничило возможности к самостоятельным действиям и, в общем, оказалось в ситуации, когда нужно будет разбираться, кому в этих условиях помогать.

Здесь есть группы, которым явно был отдан приоритет, и это ― сюрприз! ― как раз те самые группы, на которые может рассчитывать Владимир Путин и его команда с точки зрения поддержки во время ближайших электоральных событий.

Да, это несомненно. У меня как раз неделю назад был разговор с политтехнологом, который защищает путинскую стратегию и, действительно, говорит: «Смотрите, поддерживает того, кто будет за него голосовать». Тут у меня немедленно возникает вопрос, что малый и средний бизнес, который, в общем, оказался без поддержки во всех смыслах: и денег просто технически недостаточно, и некоторая установка, что так или иначе вы, малый и средний бизнес, конечно, вы какие-то, в общем, мелкие жулики. У вас наверняка у всех зарплаты в конвертах, в общем, особенно ни на что не рассчитывайте. Это еще и некоторое, как мне кажется, унижение и пренебрежение.

Тем не менее именно этот малый и средний бизнес, наверно, главным образом в больших городах создавали ту инфраструктуру, атмосферу и вкус жизни, который очень во многом облегчал Путину существование, легитимизировал его присутствие на его месте и некоторый электорат-то ему, в общем, поставлял. И поэтому я совершенно… Или я неправильно сейчас вот это все разложила, или где-то кто-то чего-то недоучел. Я вот на этот вопрос никак не могу найти ответ.

Недоучел или нет, это мы посмотрим, это просто время покажет, потому что понятно, что ресурса мало. Россия столкнулась по крайней мере с двумя внешними шоками сейчас, да, это эпидемия и шок цен на сырье, которые Россия экспортирует, как бы не было еще третьего, как раз политического шока, про который мы с вами говорим. Но, в принципе, нужно понимать, что мы сейчас, в течение последнего полугода, выходим в несколько другой формат политики. Это во все большей степени уже не формат такого тотального пропутинского большинства, которое производится с помощью цифр, это такой более сегментированный формат, в котором у Путина есть достаточно консолидированная база, она дисциплинированная, ее можно мобилизовать и можно на нее опираться. В этом смысле у нее, конечно, больше ресурсов, чем у кого бы то ни было еще.

Но те, кто в эту базу не входят, если прежде они, в общем-то, предпочитали просто молчать и не показываться, поэтому, собственно, и возникала та самая иллюзия сверхбольшинства, то сегодня они все более и более явно выражают свое недовольство тем, что происходит. Пока оно только в ограниченных случаях превращается в политическое действие, но это совсем другая ситуация, ситуация сегментированного электората. Это не ситуация сражения большинства с меньшинством, а мы сейчас видим сегментированный электорат, мы видим одного политика, который хорошо способен мобилизовать свою часть электората. Понятно, что у него много для этого ресурсов, он может на эту часть опираться.

Было ощущение, что, с одной стороны, Россия действительно воспринималась как страна, идущая своим особенным путем, и это всегда носило какие-то негативные коннотации, в частности, то, что происходило здесь с выборами, казалось такой абсолютно специальной историей авторитарного государства. С другой стороны, мы видим, что есть некоторая электорализация вообще демократических процессов, и Россия в этом смысле оказывается частью некоторого общего.

В связи с тем, что этот политический процесс будет меняться и нас ждет жизнь в какой-то принципиально другой конструкции, это выправление ситуации? Как ее оценивать? Можно ли на это смотреть хотя бы с каким-то оптимизмом или это процесс, который будет иметь свои какие-то негативные последствия?

Электорализация ― это действительно большая проблема, я занимаюсь профессионально теорией демократии, и для тех, кто работает в этой области, электорализация на самом деле большая проблема. Что такое электорализация? Электорализация ― это сведение демократии к выборам, это ситуация, когда ты выходишь на улицу, спрашиваешь первого встречного, что такое демократия, и он говорит: «Демократия ― это выборы».

Это опасная идея, не только потому что, в общем, выборы традиционно не являлись демократическим институтом, а скорее являлись аристократическим или олигархическим, выборы всегда выиграет в конечном счете тот, кто их проводит, потому что из-за этого уходят за задний план другие очень важные институты реальной демократии.

Что такое демократия? Демократия ― это самоуправление, коллективное самоуправление. Институты, которые гораздо более важны для демократии, такие как местное самоуправление, дебаты, дискуссии, полемика, кампании, демонстрации ― все, что угодно, да, вот эти все типичные демократические элементы, здесь можно этот список институтов очень долго продолжать, они начинают уходить на задний план. Мы начинаем думать, что если кто-то там получает большие проценты в опросах или на выборах, то это вроде как и есть демократическое правление.

Ситуация может выправиться по тем причинам, о которых вы говорите, если действительно будут активизированы другие формы самоуправления. Обыграть плебисцитарную власть, которую мы имеем в России на выборах, на плебисците невозможно, это просто нерешаемая задача. Но при этом нужно понимать, что плебисцит и другие электоральные события, конечно, создают такие точки интенсивной политической сборки, которые привлекают общественное внимание. И вокруг них все равно волей-неволей разворачивается некоторая политическая борьба.

Смотрите, ведь логика плебисцитарного режима состоит в том, чтобы минимизировать как раз эту самую борьбу, минимизировать все то, что происходит вокруг самой процедуры волеизъявления. Те поправки к избирательному законодательству, которые мы сейчас видим, которые обосновываются как раз эпидемиологической ситуацией, ведь как раз ровно на это и направлены. Они направлены на то, чтобы исключить любую коммуникацию людей по поводу, собственно, политических проблем, да.

Мы фактически стимулируем людей к тому, чтобы оставаться дома, проголосовать по почте, или к вам придут специально обученные люди, руководство вашей организации внесет вас в списки, потом к вам придут специально обученные люди, и вы им сообщите свою волю. В принципе, больше от вас ничего не требуется: обсуждать ничего, никаких дебатов не нужно, все совершенно лишнее, никаких протестов здесь не должно быть. Что касается подсчета, то мы тоже как-нибудь сами разберемся ― и это как раз и есть типичная логика плебисцитарного режима. Он будет стараться, чем у него больше проблем, все дальше уходить в эту самую систему изоляции граждан друг от друга.

Карантин в этом смысле задает некоторую планку, некоторый тренд.

Гриша, скажите, пожалуйста, вы говорили о том, что некоторое ощущение неспокойствия, напряжения, неуверенности в завтрашнем дне, панические настроения в России несколько выше, опять-таки, наверно, это не самый высокий уровень, но выше, чем в среднем по Европе, например.

С другой стороны, мы видим буквально по всему миру, что так или иначе какие-то протестные акции происходят. Можно посмотреть просто, я не знаю, фотоистории, фоторепортажи, когда Сомали, Италия, Польша, Новая Зеландия, Америка, самые неожиданные штаты. Люди выходят протестовать, у них самые разные поводы. Это чаще всего, конечно, экономические требования, но где-то это, например, резкий протест против закрытия границ, тоже имеющий, конечно, экономические подтексты, потому что это мешает людям ездить на работу. Действительно, по разным поводам люди выходят.

В России, притом что мы видели уже в процессе этого карантина, уже когда все сидели дома, у нас состоялся один онлайн-митинг, он как раз был посвящен протесту против поправок в Конституцию. Об эффективности, не знаю, медийном выхлопе этого митинга можно, действительно, спорить, сложно было это организовать, но, так или иначе, эта попытка была совершена. Никаких попыток протеста против принятых мер, против штрафных санкций, против, в конце концов, того, что денег мало, я пока здесь не наблюдала. Чем это можно объяснить?

Во-первых, попытки все-таки были, вспомните, пожалуйста, ситуацию на Кавказе, вообще на юге.

Владикавказ, да.

Да. Был Владикавказ, была забавная акция в Ростове. Да, это, конечно, немного, но я бы не сказал, что где-то есть страны, которые прямо охвачены какими-то протестными движениями. Это спорадические такие вспышки, которые не получают общенациональной поддержки, конечно, люди в целом сознательные. И в России, мы видим, тоже люди, в общем, сознательные и понимают, что да, в нынешней ситуации, видимо, не самое разумное ― пытаться чего-то прокачать на митингах, рискуя параллельно своим здоровьем.

Как вам кажется, все-таки из того, что является самой крупной травмой сейчас, что на первом месте? Это экономические причины? Потому что есть еще много разных каких-то поводов быть недовольными и поводов испытывать тревогу. Какая главная сейчас претензия, если можно как-то это суммировать?

Растерянность. Если можно суммировать, то растерянность, потому что общая логика действий на самом деле не вполне понятна. Одним из наиболее интересных открытий этого периода эпидемии стало то, что, оказывается, в ситуации, когда нужно выдавать массовой аудитории какой-то ясный и четкий посыл, который она сможет воспринимать, которому она сможет следовать, оказалось, что государственные телеканалы на это не способны. Потому что вы включаете один телеканал, вам говорят о том, что вирус ― это чудо чудное, которое в принципе на Россию-то не особо действует, и вообще это на самом деле вирус, который более-менее бьет по этническому признаку, а русских он не трогает. Потом вы переключаете на другой канал, и вам кричат: «Сидите дома, а то помрете, никто вас не будет спасать». И это создает, конечно, ощущение полной неразберихи и суматохи, в общем, на самом деле не очень понятной.

Во всех отношениях мы видим, что с начала апреля, хотя в целом российское правительство делало более или менее те же самые вещи, которые делают, в общем, и другие правительства по всему миру, по крайней мере, в части эпидемиологического контроля, да, в части экономики это все было немножко по-другому. Но в целом набор мер был примерно таким. Но удивительным образом это не удалось донести до людей. Карантин, который не был объявлен, но при этом был объявлен. Потом мы из него вышли, но при этом мы из него не вышли. Репрессивные меры, которые объявлялись, скажем, в Москве за выход на улицу или за неношение перчаток, потом оказались каким-то пшиком.

То есть, с одной стороны, вы не опираетесь на кооперацию людей, потому что пытаетесь их запугать, а когда пытаетесь их запугать, не реализовываете свои угрозы. Это создает ощущение какой-то неразберихи, в ходе которой, в общем, на самом деле никому особого нет дела до людей. В результате этого и возникает та самая обеспокоенность, потому что непонятно, что будет дальше, каковы будут экономические и эпидемиологические последствия тех событий, которые происходили в последние два месяца. Это, конечно, уверенности не добавляет.

Фото: Сергей Бобылев/ТАСС

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.