«Людей убивают ради отчетности»: как в судьбу правозащитника Хоттабыча вмешались ФСБ и статистика. Объясняет Екатерина Шульман

С этого началось. Дальше идет обычная судебно-обвинительная машина, которая, будучи заведена, не имеет обратного хода, едет только по одним своим рельсам, заканчивается только обвинительным приговором. Потом ― это вторая, так сказать, стадия.

Третья стадия ― вступает общественное мнение, в том числе международное общественное мнение. Начинается публичный шум. Начинают ездить люди на суды, начинают об этом писать. Местных это страшно нервирует. Мы тут, сидя в Москве, даже не представляем себе, до какой степени вот этим одновременно раздражающим и терроризирующим фактором для местного, так сказать, чиновничества любого рода, как в погонах, так и без, является вот это внимание прессы. «Про нас по телевизору сказали! Про нас в Москве написали! Приехали из Москвы какие-то люди! Это ужас что такое».

Этот ужас может иметь разные действия. Могут напугаться, разжать лапки и сказать: «Забирайте своего, уходите, только не трогайте нас. Значит, уберите ваш фонарик, не светите нам в глаза». Могут сказать: «Ах, вот оно что, что же они делают, сволочи, будем обороняться до последнего. На нас тут нападают, мы, значит, будем защищаться». Эти два мотива действуют одновременно на самом деле и приводят к тому, что правая рука не ведает, что делает левая. А поскольку рук там чрезвычайно много, их там штук восемь, то все они так вот запутываются друг в друга.

Какой из этого вывод для, собственно говоря, нашего с вами организованного гражданского общества? Кампанию давления надо продолжать. На колу мочало, начинай сначала. Всё придется это делать снова, всё то, что делалось: и публикации, и петиции, и поездки, и одиночные пикеты, и обращения, ― всё это надо делать опять. Ну, один раз отбили человека, надо стараться отбивать его второй раз, потому что у нас нет других инструментов и у нас нет вариантов сказать «А, бог с ним, пускай», потому что это слишком ужасно. Поэтому надо опять впрягаться и опять всё это делать.

Шансы тут есть. Экспертиза была опровергнута в институте имени Сербского. Когда Дмитриева привезли в Москву и привезли его в Сербского, я помню, что тоже тут публика пугалась и говорила: «Боже, это ужасно», ― потому что у Сербского плохая репутация. А я сказала, что это хорошо, потому что всё, что в Москве, лучше, чем всё, что там на местах. Там вообще тьма. Здесь больше внимания, больше солнечного света, а это в любом случае безопаснее.

И действительно, это получилось хорошо, потому что экспертизу они опровергли. Теперь им надо искать каких-то других экспертов. Экспертов найти, конечно, не проблема, но ещё важный момент. На основании чего было отменено новое решение? Насколько я могу понять по тем документам, которые можно прочесть, там не выявлено новых действий. То есть не обнаружилось, что он делал что-то, чего раньше не знали. Эти вновь открывшиеся обстоятельства ― это какие-то слова и заявления его приемной дочери, которая с начала процесса с ним не живет, а живет со своей, как выражаются в прессе, биологической бабушкой. Что-то из этого бедного ребенка там выбили, какие-то слова о том, что ей плохо и грустно.

Это достаточно, как выяснилось, для карельского верховного суда, но это не новые обстоятельства в смысле, так скажем, сущностном, то есть каких-то новых действий, о которых не было известно, а вдруг стало известно, не обнаружено. Это дает некоторую надежду для последующих этапов, через которые придется проходить.

Фото: Игорь Подгорный / ТАСС