Как Беларусь и отравление Навального влияют на протестные настроения в России. Объясняет Александр Кынев

Какое у вас ощущение вот сейчас, в преддверие этих выборов, когда вы ездите по регионам, смотрите, руками щупаете всю эту ситуацию, какое у вас ощущение, эта ситуация принципиально новая, эта ситуация уже похожая, скажем так, на 2018 год? Это ситуация, которая как-то вот резонирует с какими-то вашими воспоминаниями или вообще абсолютно другой ландшафт и ничего похожего?

Вы что имеете в виду?

Я имею в виду, конечно, протестные настроения, и конечно, какой-то потенциал, не знаю, возможность вторых туров, независимых кандидатов, готовность какой-то политической борьбы, вот какое-то общественное оживление.

Ну смотрите, что касается выборов, которые у нас состоятся через четыре дня, мне кажется, есть как бы три основных интриги, то есть то, что мне, например, интересно как специалисту. Первое, это то, что касается того, как сработает вот это трехдневное голосование. Естественно, оно было введено после недельного голосования на пеньках, которое было в июле перед голосованием по одобрению поправок в Конституцию. На мой взгляд, разница очень большая. Во-первых, в июле все это происходило фактически при полном отсутствии контроля, наблюдателей почти не было, очень маленькое количество их смогло пробиться через общественные палаты, то есть контроля особого не было. Второе, не было кампании, поскольку по сути дела была только агитация «за», кампания «нет» была очень небольшой, фактически сетевой, и де-факто была власть со всеми ее ресурсами и просто такая как бы гражданская активность тех, кто был возмущен тем, что делалось и как делалось. В это смысле выборы 13 сентября проходят все-таки в других совершенно условиях: есть кандидаты, есть списки, есть наблюдатели, избирательные комиссии во многих регионах абсолютно конкурентные, там и позиции представлены, много случайных людей. Поэтому, на мой взгляд, здесь будет история, связанная просто с электоральной географией, то есть, есть регионы, где фальсификации норма, и там они были, есть и будут, просто они будут немножко по-другому организованы за три дня, чем за один. Регионы, где выборы конкурентные и есть независимый электоральный контроль, там и при такой схеме, на мой взгляд, все-таки всё будет в принципе относительно корректно. Главные риски здесь это то, что вот три дня, дополнительное время привести кого-то по приказу, то есть расширяются возможности для мобилизации подконтрольных категорий избирателей, и мы уже видим, сигналы об этом пошли, от начальников, придите, проголосуйте, и второе, это риски вбросов, когда учитывая, что там три дня сложно контролировать, чтобы никто не вбросил бюллетени, вброс за тех, кто не пришел, и соответственно, за них распишутся, и таким образом фальсификация явки. Есть еще риск теоретический подмены самих бюллетеней, но мне кажется, он не такой большой, все-таки технология довольно сложная их поменять, гораздо проще просто вбросить и расписаться за тех, кто не пришел. Вот мне кажется, это главные риски, поэтому для того, чтобы их избежать, надо просто организовать по тем регионам, где есть такая возможность, координацию всех партий кандидатов дежурить, кто в какие часы, в какие дни, с тем, чтобы эту возможность минимизировать, и вести публичную кампанию, что делать, если вы пришли, а вам говорят, что за вас кто-то уже проголосовал, то есть прямо готовить бланки заявлений в полицию, готовить юристов на эти случаи и так далее, делать всё, чтобы этого не было. Мне кажется, это главное. Но все равно, есть интрига, все-таки до какой степени удастся повысить явку за счет вот этих трех дней. Ответа пока никто не знает, это, на мой взгляд, авантюра и эксперимент. Если мы посмотрим электоральную статистику за последние годы, мы увидим, что реальных изменений по явке не было. Я думаю, что все-таки большинство наших слушателей в Москве, Московская городская дума, 2014 год, явка была 21%.

Да, антирекорд некоторый.

И в прошлый год было тоже 21%, то есть явка оказалась ровно такой же, как пять лет назад, но результат абсолютно разный. По регионам картина похожая, мы видим, что показатели явки за эти пять лет на аналогичных выборах сопоставимые, где-то чуть больше, чуть меньше, но это не радикальные изменения. Это говорит о том, что все технологии привода, какие были, они никуда не делись, в основном львиная доля тех, кто голосует, это люди пожилых возрастов и те, кто голосует по приказу, независимых избирателей мало. Главное, что изменилось, люди стали приходить, приходят по приказу, но стали голосовать назло, изменились взаимоотношения власти с их собственным базовым электоратом. Это первая интрига, что будет в этом году. Вторая интрига, она касается, на мой взгляд, общей динамики, то есть до какой степени этот социально-экономический кризис, а этот год у нас по статистике экономической самый тяжелый за последние сколько там, тридцать лет, наверное, насколько это скажется на результатах партии власти. Могу сказать, что мы видим по регионам, вот я сам сейчас езжу, смотрю, плюс я читаю отчеты коллег, экспертов из разных регионов, мы видим, что есть общее дистанцирование, то есть кандидаты «Единой России» ведут кампанию, даже ведя ее официально, так, чтобы никто, чтобы бренда не было видно, чтобы ничего не напоминало, не дай бог, то есть мимикрия происходит, насколько это возможно, под протестную риторику. Соответственно, вопрос, насколько в этих условиях может снизиться рейтинг «Единой России»? Возникает вопрос — а кто же вырастет, какова будет динамика, кто будет бенефициаром? Очевидно, что, как правило, люди голосуют рационально, чаще всего они голосуют за тех, за кого проголосовать и голос не пропадет, условно говоря. У нас вторая системная партия КПРФ, поэтому, скорее всего, в большинстве регионов будут расти коммунисты, я думаю, что есть территории, где будет расти ЛДПР. Динамика 2018-2019 годов показывала, что КПРФ по сравнению с выборами похожими пятилетней давности где-то приросла почти в два раза, ЛДПР примерно повторяла процент выборов в Госдуму 2016 года, по некоторым регионам буквально процент в процент, особого роста не было. «Справедливая Россия» прибавляла чуть-чуть, но поскольку она и так упала перед этим, условно говоря, было четыре, стало шесть, то есть такого резкого скачка не было. Вот если сейчас произойдет дальнейшее падение рейтингов власти, куда уйдут голоса дополнительно разочарованных? Либо это будет та же КПРФ, либо ЛДПР, либо мы видим перечень из четырех новых партий, которые были зарегистрированы весной. И соответственно, возникает вопрос, интрига номер три, а они что-нибудь получат или нет? Кампании довольно активные по территориям, есть запрос на третью силу в ряде регионов очевидный. Получится или нет? Вот я вижу поэтому три интриги, первое — трехдневное голосование даст ли эффект по явке, второе — динамика «Единой России», и третье — выстрелят ли новые проекты.

Давайте буду прямо по этим пунктам задавать вопросы. Явка, какая явка сейчас желательна партии власти?

Обычно у нас явка на выборах заксобраний колеблется около 30%, где-то больше, где-то меньше. По губернаторским повыше, потому что у нас (неразб.) персонифицированные политики, поэтому люди понимают, что они выбирают начальника, поэтому идут обычно более охотно, по губернаторам обычно ближе к 40% чаще всего. Понятно, что есть девиации от этой темы. Если говорить про выборы, которые будут 13 числа, у нас есть регионы, где три кампании в одном, в Коми, например, в Калужской области, в Костромской одновременно и губернатор, и региональный парламент, и еще все местные советы. Кстати, какое количество кандидатов, каждый приводит кого-то своего, и вот здесь как раз возникает интрига. Вот допустим, к примеру, в Республике Коми, откуда я приехал сегодня утром, идет в главы Владимир Уйба, он идет как самовыдвиженец, и соответственно, часть избирателей пойдет голосовать за него. Вот они приходят на участок, а он как независимый идет, он дистанцировался от «Единой России», показывая, что ни к каким партиям отношения не имеет. И вот эти люди получат еще бюллетень за политические партии, они за кого проголосуют? Большой-большой-большой вопрос. Есть Республика Чувашия, где глава тоже, господин Николаев, баллотируется тоже как самовыдвиженец, и он депутат Госдумы от «Справедливой России», а там одновременно выборы в местные советы. Вот люди придут голосовать за Николаева, вот они по партийному бюллетеню за кого проголосуют? И это очень такая загадочная история, и мы видим, что прогнозы очень-очень близкие, то есть я не исключаю, что мы увидим, когда по некоторым регионам несколько партий будут набирать очень близкие результаты, будет такая плюралистическая картина. И вот что будет делать власть дальше? Если она увидит, что с «Единой Россией» все хорошо, тогда, скорее всего, будет статус-кво, ничего меняться не будет. Но если она вдруг увидит, что результаты падают, а новые проекты получают голоса, это может быть дополнительным аргументом для тех, кто считает, что вот «Единую Россию» вроде как реанимировать уже очень тяжело, но давайте тогда, может, диверсифицируем вложения и сделаем ставку не на одну кобылу, допустим, на следующих выборах, а на две или на какую-то новую. Тогда будет решаться вопрос, наверное, и о сроках выборов в Госдуму. Сейчас ходит очень много слухов про март, но пока это слухи, я думаю, окончательное решение, конечно, будет приниматься в зависимости от того, насколько успешно у них будут выборы, точнее, насколько успешно пройдут. Много слухов по поводу судьбы мажоритарных округов. Вот возникает вопрос, а что для власти будет успехом, а что поражением? На мой взгляд, поражением по спискам надо смотреть, во-первых, надо всегда смотреть не кто на первом месте, а какая динамика, то есть регионы нужно сравнивать с этими же регионами пять лет назад. Соответственно, если мы увидим, что «Единая Россия» падает по отношению к самой себе в этих регионах, значит, она продолжает падать по стране. Второе, что касается мажоритарных округов. У нас еще три года назад по мажоритарным округам «Единая Россия» выигрывала примерно 90% мест, в 2016 году вообще доходило на региональных выборах до 94%, то есть из 100% округов 94% выиграла «Единая Россия» примерно тогда. В 2018 году, когда была пенсионная реформа, этот процент упал до 70%, то есть даже по мажоритарке стали все чаще побеждать оппозиционные кандидаты. Как правило, округа в крупных городах, там, где проживает интеллигенция, как раз они были такие наиболее провальные. Вот соответственно в прошлом году было чуть получше, по-моему, 74%, соответственно, если в этом году по мажоритарным округам падение пойдет ниже, это будет означать одно, что и по мажоритарной части тоже ситуация ухудшается. Соответственно, будут смотреть, то есть провалом для «Единой России» будет, если по мажоритарным округам ее процент побед опустится, грубо говоря, ниже прошлого года, а это 74%.

Скажите, пожалуйста, очень все-таки давно идет разговор о том, что «Единая Россия» ― это какой-то токсичный актив, что это уже неудобное, непонятно, куда девать, вы сами рассказываете эти истории, когда бренд куда-то стараются запихать, чтобы его видно не было.

Все-таки как нам следует оценивать падение этого бренда, падение этой системы, этой компании? Это действительно тот подсчет, который вы ведете, сравнение по процентам, на круг, что называется, или просто наличие таких громких скандалов, единичных, но громких скандалов, как на выборах 2018 года, когда действительно никто не ждет, а случается, что здесь более важный фактор?

Смотрите, понятно, что, во-первых, есть некая общая динамика. В 2018 году, очевидно, когда шло протестное голосование, оно было, конечно, смотивировано пенсионной реформой в первую очередь. То есть, по большому счету, партии и кандидаты ничего такого выдающегося не делали, кампании по качеству в 2018 году мало отличались от 2017 года, были обычные договорняки. Если взять листовки и понять, мы больших различий не найдем, а итог поменялся, потому что люди на это по-другому реагировали. То есть в этом смысле это не заслуга оппозиции, это скорее реакция общества, как у нас всегда обычно в России водится, и ошибки самой власти.

В этом году ситуация, на мой взгляд, все-таки немножко отличается. Если говорить о качестве кампании, но это мой личный взгляд, активность оппозиции в этом году выросла. То есть, видимо, она чувствует смену общественных настроений, ведет себя более активно, более резко, агитационные кампании становятся более радикальными. То есть в этом смысле если 2017, 2016, 2015 годы, после присоединения Крыма и таких новых договорняков, когда власть увеличила госфинансирование политических партий, у нас же партии еще в 2011 году получали ежегодно 20 рублей на голос, а с 2017 года ― 152, то есть потихоньку росли, в семь с лишним раз выросло госфинансирование. То есть попытка максимально привязать бюрократию к парламентской оппозиции, к поддержке власти. Стали делиться портфелями: вам, губернаторы, сюда дадим, вам сюда, с Советом Федерации поделимся, омбудсмена от вас назначим, куда-то еще. Естественно, в качестве платы возникали договорные кампании, когда агитация вроде есть, а ее вроде и нет, она обо всем, но ни о чем опасном.

И вот эта история стала заглушаться в 2018 году, когда оппозиция увидела, что есть здесь запрос на протест, люди голосуют по-другому и власть на самом деле сама усилила этот запрос. Почему? Потому что она же не может сказать: «Это мы плохо работали, это люди против нас голосуют». Она говорит: «Нет, мы-то хорошие, это оппозиция плохая, это она нарушила все договоренности, это Фургал был плохим, это он плохо играл в поддавки, значит, надо наказать».

И последние два года по принципу «у сильного всегда бессильный виноват» велись порки системной оппозиции. Начались кампании травли против губернаторов-оппозиционеров, самый яркий пример ― это как раз арест Сергея Фургала, увольнение Сергея Левченко в Иркутской области, кампании травли против Сипягина во Владимира, против Коновалова в Хакасии. Скажем так, менее известные, но тем не менее все равно очень неприятные для оппозиции истории борьбы с ее спонсорами, с конкретными депутатами по регионам. Таких историй очень много за последние годы.

И мы видим, что власть фактически стала в одностороннем порядке все эти прежние договорняки разрушать и, по сути дела, вести борьбу на уничтожение в том числе системной оппозиции. А что ей остается? Даже домашняя собака, если ее загнать в угол, может начать огрызаться.

Кроме того, внутри парламентских партий тоже есть смена поколений, есть проблема старой номенклатуры, у которой все хорошо, она ко всему привыкла, с ней легко договариваться, но есть же новые лидеры в регионах, у них совершенно другая мотивация. У них есть амбиции, желание что-то сделать, многие действительно пришли в политику, потому что им не нравится то, что происходит в стране и в регионе, и в этом смысле многие региональные активисты Навального или КПРФ мотивированы одинаково, они могли оказаться и там, и там. Они хотят бороться, у них есть энергетика и мотив.

И вот представьте себе КПРФ. Есть руководство, например, которое привыкло обо всем договариваться, и есть растущий местный актив, который готов бороться, и он их основа. КПРФ же не может послать собственный актив в регионах, она вынуждена на него ориентироваться. Плюс в условиях, когда власть сама начинает на них давить со стороны, она начинает вести к тому, что и часть руководства партии тоже чувствует себя обиженными, кинутыми, брошенными.

Таким образом, власть, пытаясь переложить символическую ответственность за собственные поражения на оппозицию, ведет к ее радикализации. Ведь что происходит? И в прошлом году, и в этом году по регионам есть очевидный тренд: уменьшается количество депутатов по партспискам и все более по округам. Логика власти понятная: поскольку рейтинги власти падают, по округам за нас голосуют лучше, чем по спискам, давайте списков будет меньше, а округов будет больше. Но по округам они тоже падают, только с меньшей скоростью.

А что означает увеличение доли округов? Означает обесценивание партий, потому что по округу можно идти и независимым кандидатом, одномандатники в любом случае меньше ориентированы на партийную бюрократию. Это означает, что партии начинают ослабевать, и сама «Единая Россия» становится в этих условиях все менее и менее нужной, потому что обесценивается ценность карьеры внутри самой партии власти. Человек мог сидеть десять лет в исполкоме в надежде, что ему дадут место в партийном списке, а когда дело доходит до реализации его амбиций, выясняется, что списков нет или они стали маленькими, места в них уже не хватает.

То есть в таких условиях, естественно, этот удар по партиям тоже, по сути дела, воспринимается ими как кидание, да, что их просто взяли и кинули. На мой взгляд, если посмотреть качество кампаний этого года, постепенно количество переходит в качество. Кампании оппозиции становятся более активными, более энергичными, более яркими, более злыми, может быть.

То, что в этом году на выборах губернаторов шести кандидатам парламентских партий отказали в регистрации, из них пять коммунисты, с одной стороны, это следствие того, что власть перестраховывается, она любого кандидата, который не совсем ее по приказу, воспринимает как зло, да, то есть, обжегшись на молоке, дует на воду. Но в результате те кандидаты, которых не зарегистрировали, что, скажут спасибо? Нет, конечно. Они, наоборот, радикализируются, чувствуют себя обиженными.

В той же Республике Коми, например, у КПРФ действительно, на мой взгляд, такая, в общем, широкая коалиция очень разных кандидатов, вполне оппозиционных. Это и активисты движения «Стоп Шиес!», некоторые кандидаты, которые раньше вообще баллотировались от «Справедливой России», могут вообще либералами считаться. Кстати, в том году была такая же история, например, в Кургане в том году или в Чите КПРФ тоже выдвигала кандидатов общепротестных, которые совсем никакие не коммунисты.

На мой взгляд, это тренд, который будет усиливаться. Вспомните прошлый год, Московскую городскую думу. Посмотрите на лица депутатов от КПРФ в Московской городской думе. Да, конечно, там есть Шувалова со всеми ее странными идеями по поводу Сталина и всего остального, но ведь есть абсолютно молодые депутаты: Ступин, Енгалычева, Янчук. Это абсолютно другой типаж, и доля таких депутатов будет расти. И если будет расти доля голосов за КПРФ, то будет расти и доля этих депутатов внутри КПРФ. Это будет вести к перерождению, к изменению КПРФ.

На мой взгляд, нечто похожее будет с остальными происходить тоже. То, что Фургал элдэпээровец, на самом деле, если мы посмотрим региональные выборы, довольно много вполне себе энергичных оппозиционных депутатов идет и от ЛДПР тоже. То есть, на мой взгляд, радикализация системной оппозиции неизбежна, и она будет происходить. Будет диверсификация.

Эти новые проекты, про которые мы говорили, «За правду», «Новые люди», «Зеленая альтернатива», конечно, естественно, они получили некую санкцию, потому что невозможно получать эфирное время без каких-то определенных щелчков, да, одобрительных со стороны власти. Но здесь всего два варианта. Если проект начнет получать голоса, начнут оживать, проект либо есть и он живой, либо его нет.

Проекты-спойлеры.

Очень многие проекты начинались как спойлеры, но потом оживали и становились самостоятельными. И власть дальше либо с этим смирялась, либо их уничтожала. Вспомним «Гражданскую платформу», она же создавалась абсолютно как управляемый проект, мы помним, какие там люди были. Если посмотреть, из кого состояла «Гражданская платформа» в 2012–2013 годах, такой среднестатистический региональных лидер «Гражданской платформы» Прохорова ― это был либо бывший единоросс, которому там было некомфортно, у него появилась возможность свалить, он свалил в более приличную, более удобную для себя партию. Либо бывший элдэпээровец.

Сейчас, если мы посмотрим, откуда берутся, скажем, кандидаты от новых партий, они тоже, часть из них, конечно, неофиты, то есть это люди, которые хотели что-то сказать в политике, но в оппозицию они идти боятся, потому что это опасно, к Навальному они не пойдут ― могут быть аресты, счета. И в «Единую Россию» тоже не хотят. И вот они ищут какой-то вариант недовольства, но безопасного для себя. На самом деле этот запрос очень большой, этим людям надо давать какие-то площадки.

И если всерьез эти проекты начнут работать, они тоже могут в итоге стать неуправляемыми. Что будет дальше делать с ними власть? Начнет их закручивать назад, и тогда у них будет выбор, да, либо уходить из политики, тем, кто в эти проекты пришел, либо становиться настоящими политиками. Этот процесс мы какое-то время будем видеть. Это очень интересно.

Вы знаете, если брать «Гражданскую платформу», то это как раз довольно горестный опыт, потому что, действительно, партия создавалась как управляемая, вышла из-под некоторого управления, продемонстрировала свое лицо и была, в общем, загашена.

Фактически да. Она формально осталась, но это жизнь после смерти, да, как бы партия есть, но она существует номинально. Кстати, в этих выборах по-моему, только в одном регионе есть список, он, по сути дела, никакой роли не играет.

В целом эффект короткий, но мне кажется, что этот креатив, который мы наблюдаем на местах, ― это как раз признак оживающего общества. Очень много идет таких малых гражданских активистов. То есть у меня ощущение такое, что еще несколько лет назад люди устали от политики по разным причинам, она им была не интересна. Я даже общался с людьми, которые собирали подписи по регионам, они говорят, что собирали подписи пять лет назад, настолько было тяжело, было невозможно войти в дом, было никому ничего не интересно. А вот в этом году как будто все поменялось.

Видимо, есть ощущение новой такой волны интереса к политике, и кандидаты другие немножко становятся, и люди по-другому к этому относятся. Мне кажется, что очень интересно, как все эти события в Беларуси, в Хабаровске, отравление Алексея Навального ― как это все повлияет на людей. Мне кажется, что это должно все-таки привести к некой дополнительной мобилизации людей политически активных, потому что человек смотрит: хабаровчане вышли, белорусы вышли, да, Навального отравили, а что, я буду сидеть дома по-прежнему?

Мне кажется, что пример действия тоже очень важен. Конечно, он по-разному, да, понятно, что влияние Хабаровска, наверно, будет наиболее сильным на Дальнем Востоке и в Сибири. Вряд ли выборы в европейской полосе России, для них это все-таки телевизор, что-то далекое. Беларусь ближе. Я думаю, что отравление должно Навального дополнительно мобилизовать людей, которым это небезразлично, тоже прийти и хоть маленьким образом, но выразить свое отношение к происходящему, просто проголосовать назло за каких-то кандидатов.

Я слышал такие прогнозы от сторонников власти, что, наоборот, Беларусь как раз приведет к тому, что многие люди испугаются, что придут лоялисты, чтобы не допустить оранжевой угрозы, белорусского сценария и так далее. Но мне это кажется таким заговариванием атмосферы. Вообще все эти разговоры провластных экспертов, мне кажется, обычно решают две задачи. Задача первая: иногда изобразить интригу там, где ее нет, сказать, что была такая конкурентная кампания, но мы же смогли! Это задача простая, обозначить ценность собственного вклада, по большому счету, уже заранее известен результат, когда в итоге всех не допустили.

Вторая задача, которая здесь ставится, на мой взгляд, ― это элемент такого психологического давления, когда трактовку, например, влияния белорусских событий пытаются навязать уже как стереотип определенного поведения. Мы знаем, что такое формирующая социология, на мой взгляд, это вариант таких формирующих оценок с точки зрения событий. Поэтому-то и надо так себя вести и так далее.

Я сильно сомневаюсь, что так будет. Мне кажется, что, наоборот, здесь влияние будет и противоположным тоже, то есть для тех, кому не все равно, это будет дополнительный способ показать, что даже в Беларуси, где выборы рисовались очень долгое время, где была 40% досрочная явка, все равно поход на участки оказался не бессмысленным, все равно кончилось тем, что это привело в итоге к политическому взрыву и к тому, что мы наблюдаем эти две недели. А у нас ситуация уж точно лучше, чем в Беларуси, у нас тем более не бессмысленно ходить, мы знаем примеры побед, мы можем вспомнить прошлый год и в Москве, и два года назад московские муниципальные выборы, выборы в Петербурге в прошлом году муниципальные, когда много прошло кандидатов, невзирая на жесткую зачистку, их количество очень сильно увеличилось.

Поэтому я думаю, что количество побед оппозиции должно быть большим, невзирая на трехдневное голосование, невзирая на всю эту чернуху и на недопуск там, где он был, и так далее. Поэтому география широкая, будем ждать результатов. Единственный момент, конечно, что будет очень тяжело обрабатывать, поскольку в этом году уж очень много кампаний: восемнадцать губернаторов, одиннадцать заксобраний, включая мажоритарные округа, двадцать два горсовета региональных столиц. Плюс еще в Самаре и Махачкале районные советы внутри городов. Это огромное количество кампаний, и это только самые крупные. А есть еще кампании муниципальные, на уровне городов и районов, которые не столицы, таких выборов много и в Коми, и в Костромской, в Ивановской области, Краснодарском крае и так далее.

Поэтому я думаю, что картина будет очень пестрая. То, что власть нервничает, мы видим. Сегодня были обыски по всей стране по структурам, связанным с «Открытой Россией», по-моему, двадцать два обыска, что ли. Я не знаю, может, уже больше. Это показатель нервозности. То есть власть пытается, насколько это возможно, парализовать, уничтожить инфраструктуру тех, кто хоть как-то связан с контролем и наблюдением. Мы видим информационные кампании против движения «Голос».

На мой взгляд, одна из причин того, почему случилось отравление Навального, ― это попытка деморализовать, разрушить структуры Навального перед голосованием тринадцатого числа. Мне кажется, все это вместе имеет значение. Время и место, где его отравили, на мой взгляд, тоже не случайно. Его отравили в ходе региональной поездки перед предстоящими выборами.

Фото: ТАСС; AP