Сумеречные войны: вежливые люди бьют путинское большинство, принцы получают посты, но внушают презрение, а транзит власти уже начался

Да, я думаю, что скорее всего это было связано с историей Интерпола, но, честно говоря, здесь вообще нет никакого содержания, фантастическая версия. Знаете, даже фантастические версии 1937 года, где чего там только не было, но не было, насколько я помню, ни одного случая, когда кого-то обвиняли в отравлении человека, находящегося в тюрьме НКВД. Понимаете, это высокий класс, так сказать, высокий полет фантазии. И, конечно, мне безумно горько, человека, который был настолько сломан в тюрьме, когда-то был журналистом, я его знал, что теперь подписывает такие вещи.

Как вам кажется, вы сказали, что вот это дело, оно лежит, и его действительно достают в нужный удобный момент. Чем оно так уж удобно? И почему не возникает никаких опасений в связи с ним, потому что доставать его каждый раз, с одной стороны, это может быть удобно и может быть хорошим приемом, с другой стороны, это чревато последствиями, каждый раз это трогать.

Не пытайтесь выстроить рациональную схему там, где ее нет. Здесь есть более мощная схема. Я как раз последние месяцы писал книгу о нашей системе и понял, какую роль в ней играет месть, желание мстить. Браудер, это как бы, с их точки зрения, идеальный объект мести. И я думаю, что на этом не кончится, на этой истории. Ему мстят за историю с законом Магнитского, прежде всего, и просто за то, что он не исчез, не стушевался, ушел с деньгами, это тоже их дико заводит. Они хотят мстить, а месть — это иррациональное чувство, она деструктивна, она разрушает даже интересы того, кто мстит, как правило.

То есть никакой страх и никакие опасения здесь не могут…

Уже Браудер все, что он мог сделать, он уже сделал.

Это правда. Как вам кажется, актуализация этой темы прямо перед голосованием, это я просто хотела к сюжету голосования вернуться, там действительно было понятно, что Украина резко против этой кандидатуры, Литва резко против этой кандидатуры, действительно было понятно, что назначение Прокопчука — это некоторый раскол и перетасовка, какое-то существенное изменение текущего положения дел.

Я бы не рекомендовал вообще в этой ситуации выдвигать кандидатуру, потому что это сразу создает фронт. Не было бы всей этой истории, не было бы мирового скандала, потому что Россия, став токсичной в силу того, чем она занимается сейчас за границей, и в силу, в частности, попыток доставать по политическим причинам предпринимателей, она, конечно, во главе Интерпола сейчас просто не может быть, это надо ясно понимать. Хотя Интерпол, честно говоря, тоже довольно мутная организация, она никогда не была, это не римская церковь, она никогда не была кристально прозрачной и чистой, но все равно, не надо лезть в такие места, где тебя засветят, заметят и схватят за руку.

Ну, вот засветили-не засветили, но тем не менее, свой ответ выраженно дали, и результаты этого голосования тоже есть некоторый ответ.

Я думаю, что они примерно такими же могли быть и в другой ситуации, было бы еще хуже, если бы человека избрали, а потом пришлось бы уходить со скандалом. Это еще хуже.

У нас есть вопрос от Евгения из Белгорода. Евгений, здравствуйте, вы в эфире, говорите, пожалуйста.

— Добрый вечер. Я хотел, знаете, что спросить, почему наша власть так болезненно реагирует именно на закон Магнитского? Уже сколько объявили этих санкций, так не реагирует, а вот именно на этот закон, как кость в горле. Почему?

Почему власть так болезненно реагирует на закон Магнитского?

Первой реакцией на закон Магнитского была, если честно, реакция Путина. Он бы не вызвал тогда, это же было когда, это было давным-давно, 2012, если не ошибаюсь, год.

Да.

Он не вызвал бы такого уж здесь внимания, да я думаю, и в мире не вызвал бы такого внимания, если бы не безумно радикальная какая-то, экстремальная реакция Путина, который добился, чтобы этого голосования за антизакон, ужасный антизакон про усыновление, запрет на усыновление, чтобы оно было единогласным. Он этого добивался, это была его инициатива, потом уже аппарат, получив сигнал, получив отмашку, он стал действовать таким же образом. И все такие вещи идут на понижение, на понижающем тренде разумности. Наша политика стала очень предсказуемой, а предсказуемая политика это всегда радость для конкурентов.

Как вам кажется, зачем, это у нас прокуратура, это Чайка, зачем прокуратуре сейчас такие громкие дела? До этого была история, тоже вот действительно как Браудера периодически достают, тут достали совсем давнюю историю, про Талькова, и тоже как-то это был громкий медийный какой-то разговор. Зачем громкие дела сейчас? Есть ли у этого какая-то в той или иной степени рациональная цель?

Это системные вещи, это попытка вернуть атмосферу напряженности, атмосферу эскалации, которая испаряется, выдыхается. Граждане страны, при всем их оппортунизме, они не готовы быть постоянно в каком-то эмоционально мобилизованном состоянии. Это просто противоестественно, человек не может находиться постоянно в экстреме. И они начинают смотреть на это как на театр, и их все время пытаются зацепить еще. Чем зацепить? Ищут какие-то имена, которые могут вызвать реакцию. И вот эти попытки, знаете, это ведет к тому, что просто силы уходят бог знает на что. Когда-то, это известная история, мы ее, по-моему, все когда-то учили в советской школе, когда Ленин запустил, обсуждал еще только, план электрификации, то в Кремле построили гигантскую карту с лампочками. Но чтобы эти лампочки загорелись, пришлось обесточить всю Москву. Вот примерно этим и занимаются сейчас в Кремле, они все время пытаются, чтобы индикаторы мигали и что-то им показывали, но они просто перерезают все остальные провода. Они на самом деле все меньше понимают, что происходит в стране, страна не хочет постоянно вскидываться, разражаться гневом или любовью по каждому поводу, а ее все время как бы заставляют. Это какая-то такая виртуальная мастурбация, в общем, у человека возникает ощущение, что его замастурбировали.

Убедительно. Если это общекремлевская программа по поддержанию этого ощущения мобилизации…

Привычка. Это не программа, это просто привычка. Они не знают, как иначе, они отвыкли от политической работы, и вот занимаются… Мы это видим и во время выборов региональных, та же история.

Почему это именно прокуратура, почему это именно Чайка? Почему, например, не Бастрыкин? Вот как делятся эти…

А там войны, там идут постоянные сумеречные войны, в которых, наверное, есть специалисты, которые вам расскажут, я не слежу за этим, где вот в полутьме… Они очень важны для участников, они безумно важны, и каждое ведомство, отделы, департаменты стараются подставить другого, опередить другого, и это для них более важно, чем все остальное. Это нам кажется смешно, а им-то не смешно. Потому что, смотрите, какой способ, где карьерный лифт? А вот карьерный лифт где, это когда ты обогнал другого или собрал на него досье, и его посадили. Вот тебе и карьерный лифт открылся, входи.

Да, эти механизмы у этих карьерных лифтов, это да.

Вот они этим занимаются, поэтому вы не поймете, если вы не занимаетесь изучением этой аппаратной жизни, вы будете все время ошибаться в объяснении причин.

Я вас хотела еще спросить про выборы в Приморье, потому что выборы эти проходили с некоторыми сюрпризами. И даже были, произносились какие-то речи про электоральный разворот, и было такое ощущение. И вот есть ситуация в Приморье, которая везде вроде бы, в тех местах, где какие-то проблемы возникали, везде это заканчивалось не очевидным образом, а тут все-таки Андрея Ищенко не регистрируют. И, видимо, это победа федерального центра все-таки, так или иначе.

Да. Победа над кем?

Вот. Что это? Вот ровно про это я и хотела спросить. 

Это какой-то лоукостер, но при этом без пассажиров. Победа над кем? Здесь та же самая история, между прочим, с картой ГОЭЛРО. Чтобы было красиво здесь, откручивают лампочку просто ночью, чтобы напряжение подать на другие клеммы. Ищенко действительно очень яркий симптом был в сентябре и остается им. И то, что он проявил упорство, не пошел на сделку, вы видели, что была сделка между КПРФ и Кремлем, по которой КПРФ получила Хакасию. Ее тоже пытались у них потом украсть, такие сделки.

А Ищенко все-таки пошел дальше, и оказалось, что стены-то нет, что стена гнилая. Все говорили, ну как, не соберем просто голосов, а он собрал. Ну тогда дальше включается машина фальсификаций, поскольку решено уже не дать разрешить проблемы региона через выборы. Это решение приняли, они не могут его пересмотреть, они рабы нелепого решения, когда случай им сам подбросил простое решение. Простое решение — появляется легитимный губернатор, Ищенко фактически был, конечно, избран еще тогда, в первом туре. И что страшного? Что регион присоединится к Японии, что произойдет? Будет идти та же самая работа с губернатором? Нет, поскольку уже есть решение сломать. Сломать кого? Сломать регион, сломать избирателей. Вот вы не хотите с нами согласиться, а мы все равно поступим так. И здесь возникает такой момент, которого власть обычно раньше избегала — прямого противостояния с большинством. С большинством, путинским большинством, посткрымским большинством. Они хотят показать им, что мы в Кремле сильнее, и вот они показывают.

Но это в высшей степени глупо, и конечно, это создает политика Ищенко, на будущее независимого. Я не знаю, сможет он это использовать или нет, захочет или нет. Действительно, он возник в этом качестве. А Кожемяко создает какую-то неполную легитимность в любом случае, он фактически теперь не просто назначенец, а навязываемый назначенец, навязываемый против воли. И при этом учтите, это не слабый человек, Кожемяко не слабый человек. Понимаете, это история, известная неприличная история, которую я не буду рассказывать, про двух ковбоев и их спор, насчет стакана. Потому что в итоге не пустили избранного губернатора, и обнулили, подорвали авторитет сильного действительно политика своего. В итоге, значит, история с ковбоем.

Да, не будем ее в эфире. Знаете, вы не первый человек в этой программе, который мне говорит — перестаньте искать рациональные мотивы, а я, значит, все ищу и ищу. Но я пытаюсь здесь понять, вы упомянули Японию, я все пытаюсь понять, ну, может быть, почему-то действительно в Хакасии дали сделать так. Я пытаюсь понять, что произошло в Приморье? Это нашла коса на камень, и просто вот в этом регионе мы уж не дадим, просто потому что не дадим? Или, я не знаю, на случай переговоров по поводу передачи Курильских островов, нужно иметь на этом месте действительно обязательно своего? То есть, если ли там хоть какое-то зерно разума, кроме вот нашедшей на камень косы или чего-то такого?

Ищенко подозревают в работе на интересы Японии что ли? Это смешно. Здесь нет связи. Есть громко объявленный поворот России на Восток. На Востоке развитие, на Востоке экономический бум, на Востоке сильные тигры. Эти тигры уже превратились в тиранозавров тем временем. А тут вот у нас, что у нас, безобразие в Приморском регионе. И что такое — мы поворачиваемся на Восток? Это значит, мы строим, сами здесь в Москве решаем, что мы там будем делать.

Поворот на восток не означает поворота к населению этого региона. Никому не интересно, что они там делают, как они выживают, чего они хотят. Это принцип нашей центральной власти. Они не могут просто знать, они глупые, а мы знаем, что такое развитие, вот мы поэтому решаем, где строить туннель, где мост, где скоростную дорогу.

Это приводит вот к тому, что нам нужен кто? Нужен смотритель, нужен обходчик, который будет смотреть, чтобы, во-первых, не разворовали все деньги на этот самый туннель или мост. Вот, в сущности, политика, того же Кожемяко заставляют, его ставят кем? В сущности, ревизором, не обращая внимания на население. А кто управлять будет? А никто. Население, естественно, будет выживать дальше, как оно выживало, но с тихой ненавистью к Москве.

Это безумная, деструктивная политика, но схема, у них уже есть схема. У нас есть понятная схема, вот понятный человек Кожемяко, вот непонятный Ищенко. Чем он непонятен? И вот как он идет, мы уже заплатили. С их точки зрения, КПРФ заплачено за уступку региона, теперь надо получить оплаченное. Вот они не могут отступать, понимаете?

Эта система в этом смысле не иррациональная система. Система ведет себя мнимо иррационально. Опасность в другом, опасность в том, что ее используют в частных интересах. Да, наша система так устроена, я разбирался в ней, она всё использует как ресурс: человека, регион, население, сырье ― всё, что угодно. Только ресурс, это всё для нее только ресурс. Но это еще полбеды.

Наступает момент, когда кто-то, какие-то частные лица в Кремле или около решают всю систему превратить в свой ресурс, да, в такую меленку. Вот здесь беда. Здесь беда, потому что это очень мощная система. Система Российской Федерации очень многое может, и когда она превращается в частный такой ломик, в фомку, то ей можно наломать дров. Вот, по-моему, сейчас именно власть взялась ломать.

Так что это отчасти иррационально, а им кажется, понимаете, когда Кремль что-то ломает, он испытывает впрыскивание гормонов, таких молодильных даже. Это бодрит, это прорыв, так сказать, это что-то новое, это модернизация. И вот как-то так. Они эмоционально опьянены.

Так вот, хотелось бы понять, к чему может привести это опьянение, потому что у нас после выборов есть несколько регионов, в которых выиграли действительно кандидаты не от партии власти, и есть, например, Приморье, которое будет жить в тихой ненависти. Чем это может закончиться? Большой регион, который живет в состоянии тихой ненависти, большой регион, который ощущает, что его кинули, строго говоря.

У людей вообще не бывает вечной любви и вечной ненависти. Зависит от того, что будет делать руководство региона, даст ли оно людям жить и работать. Кстати, заметьте, вот сейчас возникла новая тенденция восстановления выборности мэров. Это такая уступка, такой как бы подарок людям. Тоже интересно, что они воспринимают простой инструмент как подарок, как уступку: ну ладно, черт с вами, выбирайте мэра, раз вам этого хочется!

А в то же время вот эти их отмененные, да, в Екатеринбурге, что безумно совершенно, невыборный уже мэр, что он делает? Он начинает тут же воевать с населением, да, он объявляет тридцатилетних диванными резонерами, да, и советует им ехать в тайгу что-нибудь там поднимать. Это такой способ навести мосты с населением.

Вот это яркий пример того, что люди теряют контакт. Начинается вот этот самый путинский транзит, а контакт, который должен быть найден, уменьшается, увеличивается разрыв. Они просто даже не могут говорить. Человек, который может назвать население, поколение своего края диванными резонерами, всех разом, просто не сможет с ними разговаривать.

Где-то восстанавливаются мэры, и я думаю, что будет спутанная картина. Люди найдут, чем заниматься, понимаете? В Москве не надо им искать, чем их занять, они найдут, чем заниматься. И в Приморье люди выживали, и неплохо, между прочим. Просто их безумно раздражают вот эти московские комиссары, которые приезжают, чтобы их осчастливить проведением какого-нибудь форума, от которого им ни жарко ни холодно.

Это так, колонизаторство, да. Вы знаете, понятно, почему Приморье действительно в свете разворота на восток, почему Приморье оказывается таким важным и болезненным регионом и почему именно там уже нельзя дать никакому независимому кандидату победить.

Как раз можно. Понимаете, вот интересно, что когда-то, отсчитаем двадцать лет назад, да, действительно мы были довольно нервным, напуганным и во многом агрессивным населением страны. Прошло двадцать лет, население не агрессивно, пока его не начинают шмалять дубинками, да, пока на него не напускают каких-то там ряженых клоунов, казаков каких-то и так далее, оно вообще не агрессивно. Оно не агрессивно на улицах, оно не агрессивно по отношению к власти, но именно теперь власти начинают его опасаться. Это же парадокс!

Теперь они начинают бояться какой-то измены. Что они принимают за измену? Что у них не получается масса вещей, они не умеют управлять. И действительно, система построена так, что в ней нет хорошего управления. Она всё приписывает непонятным людям, влиянию чьему-то и так далее. Мы это слышим каждый день.

Вот я сейчас совершенно в этом духе задам последний вопрос по этой теме, профанный абсолютно. В самом грубом приближении как принимаются эти решения? Например, значит, один вариант ― это когда все в Кремле единогласно, единодушно решают, что Хакасию отдадим, ладно, а Приморье уже нельзя. Или это внутри борьба каких-то башен, лагерей, начинается разговор про то, что вот эти вот говорят, что Приморье, пожалуйста, вот так вот, а эти говорят, что Хакасию, пожалуйста, вот так вот? Какая из этих грубо намалеванных мной сейчас схем ближе к реальности?

Пожалуй, ни одна. Действительно, там постоянно идут обсуждения, совещания. На совещаниях не принято принимать решения. Это тоже особенность Кремля.

Это я понимаю, да.

То есть выслушали, а потом мы удалились в кабинет и там перетрем, какое будет решение. На совещаниях раньше вообще более свободно обсуждались варианты, сейчас не знаю как, думаю, менее.

Башни есть. Вот единственное, с чем не поспоришь, башни у Кремля есть. Но партии, если вы говорите, партий в Кремле, собственно, нет. Там есть непрочные коалиции по интересам в связи с тем или иным проектом, да, особенно проектом, рассчитывающим на бюджет. Вот цифровизация вообще переменила в каком-то смысле карту Кремля, потому что началась борьба за то, кто получит доступ к этим гигантским бюджетам. Но это совсем не «голуби» и «ястребы», да, понимаете?

Да, это понятно.

Нет такого «голубя», который отказался бы от денег цифровизации. Поэтому не надо искать там какие-то постоянные партии, но они возникают как коалиции, аппаратные коалиции, вы спрашивали о борьбе Следственного комитета с прокуратурой. С одной стороны, это такое вечно заданное структурно препирательство у них, сколько они существуют, с другой стороны, там идут постоянные вот какие-то игры на что-то конкретное, на реальные какие-то вещи.

Когда выяснилось вот сейчас, что знаменитые деньги господина Захарченко, да, это очень реальная вещь, что они были, в общем, не его деньги, а были, так сказать, коллективные деньги, это были деньги определенной… У нас тоже говорят: «Общак такого-то ведомства». Нет, определенной коалиции внутри этого ведомства. А она там не единственная, и вполне может быть, что и сдала-то ее другая коалиция, у которой тоже где-то в квартире лежит несколько тонн долларов.

Поэтому вот эта борьба не вполне иррациональна, потому что она всегда, в каждый момент это борьба за конкретные выводы, за конкретные интересы: карьерный рост, звездочки, деньги, яхта. А в целом, конечно, если посмотреть на проблемы страны, то она иррациональна, потому что она никак не бьется с проблемами. Если бы они решали проблемы страны, а потом бы откладывали себе при решении каждой проблемы по яхте, то черт с ними.

В общем, да.

Есть у нас такой сюжет. В субботу Владимир Путин посетил Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, 18 лет не был. Тихон Шевкунов, про которого уже, значит, все говорят, есть какие-то присказки, которого считают духовником Путина. Вот артикль такой к нему приклеен. Он его встретил, они там погуляли.

Я хотела вас спросить вот про что. Про Шевкунова действительно в какой-то момент стали говорить, что вот если у нас есть представитель нашего неоконсерватизма, то это он, и он является на самом деле идеологом этого и носителем всех этих скреп и всей этой системы скреп. Это не персонально его авторства, может быть, потому что авторство там расширенное, но вот если есть идеолог и какой-то внешний символ этого всего, то это он. Согласны ли вы с этой позицией?

Я бы не использовал слово «неоконсерватизм» в этом контексте.

Вот, да, ага.

Потому что, конечно, мало общего, это конкретный набор идей, которого я, честно говоря, не вижу в политике Кремля. В политике Кремля много риторики, и эта риторика такая микшированная. Они наугад, как говорится, открывают, знаете, как есть, когда писатель выбирает название для романа, он дает кошке поцарапать какую-нибудь книгу, и она открывает наугад что-то.

Вот они наугад открывают Ильина или вдруг Бердяева, который абсолютно несовместим с Ильиным, и это выпрыгивает чертиком у президента. Но вы понимаете, это же не идеология. Наша система ― это идеология для самой себя. Она не может допустить другую идеологию, потому что она такой жонглер, акробат, она должна быть непрерывно в движении, чтобы ее не поймали. Она обманщица, иногда очень успешная, поэтому какая идеология? Идеология ― это принципы, это идеи, за которые надо отвечать. Поэтому нет там идеологии.

У Путина было обольщение некоторое при начале третьего президентства в отношении РПЦ. Он решил, что церковь может быть хорошим таким аппаратом мобилизации, идейной даже мобилизации, а может быть, и идеологизации. Так думал он, вероятно. И он стал двигаться в эту сторону, и это привело к тому, что мы видим сегодня. Никакой мобилизации нет, церковь не может никого мобилизовать. Никакой идеологизации ― тем более. Когда церковь пытается идеологизировать, то, в общем-то говоря, ее поддерживают какие-то группы, достаточно хорошо бюджетированные группы близких, заинтересованных в этом людей.

А главное, что церковь при этом… Что происходит с ней? Это же, в общем, катастрофа, и эта катастрофа была видна в политике церкви вокруг спора об украинской поместной церкви. В общем, это разрушение церкви. В первую очередь в таких проектах разрушается сама церковь. Государство всё-таки прочнее.

Поэтому вот такие амбициозные и властолюбивые, безусловно, люди, в недрах церкви немало людей, которые с какой-то сильной нереализованной властной амбицией, как митрополит Иларион, как Тихон Шевкунов. Это сильные властные люди, но они оказываются деструктивны в качестве политиков, в качестве государственных деятелей. Не получается ни государственной политики, ни…

А церковная, в общем, начинает подрываться, потому что церковь не может, это такой организм, который не может быть вписан целиком и не впишется никогда. Мы видим это сейчас на Украине. Вот, казалось бы, украинские власти рассчитывали, что православные ― конформисты, особенно епископы, и объявят новую национальную церковь, все перейдут туда. Но этого не происходит. Очень интересно, что церковь выглядит часто непрезентабельно, люди церкви, пока на них не начинают давить. А когда на них начинают давить, в них просыпаются какие-то свойства. Это было и сто лет назад в истории, ведь до революции, прямо скажу, поп не считался образцом, значит, гражданского мужества.

О нет.

А после революции они его проявили.

Поэтому эти игры опасны. Они говорят о растерянности. Путин растерян, он видит, что его проект встроить как бы церковь, как он видит, в государственную архитектуру не получился. А вокруг этого, конечно, идет борьба, и борьба Шевкунова, патриарха и других ― это то же самое, что борьба Бастрыкина с Чайкой. Это тоже аппаратная борьба за какие-то бонусы, которые нам слабо различимы.

Да, возможно, Шевкунов ― будущий патриарх. Но люди, которые очень показывают свою амбицию, они часто как раз отторгаются в итоге клиром.

У нас есть звонок от Татьяны из Москвы.

― Добрый вечер, господин Павловский и Анна! Вот я вернусь немножко назад. Господин Павловский сказал, что у нас незлобный народ. Я тоже считаю, что у нас народ незлобный, но вот скажите, это специально федеральными каналами разжигается вот это вот хамство? Очевидно, как ведут себя Скабеева, Попов, Соловьев. Вот злость, хамство, крик. Вот это вот что? Нужен власти вот такой народ или что это? Я, например, не могу понять, почему у нас нет культуры общения. Куда она делась? Ведь мы же, в принципе, вы правильно сказали, добрый народ.

Спасибо большое, Татьяна, вопрос ясен, да.

Дело здесь, боюсь, не в культуре. Я думаю, что формальные какие-то культурные элементы образованности свойственны руководству телеканалов в достаточной степени, они профессиональны. Просто в какой-то момент показалось, что надо просто отбросить все предрассудки и пойти за самыми черными элементами толпы. И казалось, это получается. Рейтинги росли. Когда ты, как говорится, как говорил Достоевский, заголиться и обнажиться. Вот они заголились, и рейтинги растут. Что еще нужно, какие еще нужны доказательства?

Но они уже так далеко в этом зашли, а это перестает работать. И теперь ты вот как бы заголился, в общем, стоишь среди аудитории, а она ссыхается. И ситуация очень неприятная. Переменить… Они бы переменили, конечно, стилистику, но, вы знаете, в Кремле кому-то это нравится. Я не исключаю, что это Путину нравится, потому что мы стареем и склонны к всё более грубым развлечениям. Это такое свойство есть, мы не понимаем новых культурных. Вот нам тролли, клоуны, акробаты, вот это для нас. Фокусники.

Поэтому это работает, и им кажется, что это работает на укрепление лояльности масс. Это уже не так, это уже не так, поэтому я и говорю, что мы в состоянии, уже сейчас в состоянии транзита. Кто-то думает, когда мы там начнем готовиться к проекту преемства, готовить… Да мы уже в нем, мы в по уши, только мы втягиваемся в это незаметно, по-разному. И Приморье здесь, и возьмите Кунцево.

Что такое вот кунцевская история? Это модель. Вежливые люди в полувоенной униформе, которую действительно можно купить в магазине, толкают, пихают, бьют кого? Путинское большинство, которое там живет, потому что кому-то понадобилась эта земля. А они торопятся захватить собственность, пока не ушел Путин. Будет другое время, непонятно что, надо взять собственность. А у нас, в нашей системе собственность ― это то, что захвачено. Она в наибольшей степени твоя в момент, когда ты ее захватил силой, а не когда у тебя бумаги есть юридические. Бумаги ― это тьфу, фантики.

Вот я как раз про транзит хотела вас спросить и поговорить с вами немножко про детей неожиданным образом. У нас дети так или иначе мелькают, у нас появляется сын Патрушева или зять Чемезова. Все очень чадолюбивые, у всех есть дети, у всех есть родственники. Вот сейчас в очередной раз у нас мелькнуло имя дочери Геннадия Тимченко, потому что она вошла в Совет при президенте по реализации государственной политики в сфере защиты детей и семьи.

И на самом деле, поскольку детей много и они действительно так или иначе как-то то там, то сям возникают, я хотела спросить, опять-таки профанный вопрос задаю. Это такой транзит, что ли? Это попытка осуществить транзит таким образом? Я уже слышала выражение «поколение транзита», это вот они у нас поколение транзита? В принципе, в Северной Корее есть, действительно, принцип наследования таким образом осуществляется. Это оно или это череда случайностей?

Нет, конечно. Нет. Кстати, должен сказать, что если даже вообще говорить о русской традиции, старой русской традиции, то не только в прошлом веке, но, думаю, что в последние несколько веков наследование имеет слабую легитимность в народном сознании. Наследник рассматривается всегда как более слабая роль, чем его предшественник.

Но не будем говорить об архаике, будем говорить о том, что есть. Они создают, они пытаются создать списочную аристократию, составляют списки ее. Но поскольку единый список невозможен, они все передерутся здесь просто за место, была же местническая борьба какая в старые века в Московском царстве, а тут будет не меньшая.

Поэтому они создают отдельные списки. И вот эти списки, список должен к чему-то относиться. Это или проект развития, или совет какой-нибудь новый и так далее. И в эти списки и вставляют своих…

Но это и министерства при этом. Это не только вот советы и какие-то такие сайд-органы, это и министерства тоже.

Да. А дальше, понимаете, здесь обернутая, опрокинутая логика. Одно дело, когда человека, как, вообще-то говоря, в настоящей меритократии снизу заставляют, его заставляют родители пробиваться наверх. Будучи высокопоставленными, они заставляют его самому взять высшую планку. Кто-то возьмет, кто-то нет.

А тут наоборот, под них конструируют вот этот самый пьедестал чемпионский и сразу его туда ставят. Кто же признает этот пьедестал? Что это такое? Под это надо выделить бюджет, под это надо выделить отдельное… Возникает такое маленькое сословие, но оно же не будет признано даже другими рядом с ними, потому что они будут считать их выскочками.

Поэтому это плохой путь, это плохой путь именно для принцев. Проблема принцев существует. Ни один человек в стране, надо сказать прямо, не считает детей нынешнего премиального класса достойными их положения. У них более тяжелое положение, к ним относятся значительно более скептично, критично, мягко говоря, чем даже к их родителям, которые тоже не являются большими авторитетами для страны. То есть действительно есть проблема, они окажутся в тяжелом положении, когда этот самый нынешний двор перестанет существовать. Что делать?

Но так это не решается, вы не можете вывести его и сказать: «Вот этот человек будет решать проблемы вашей семьи». Нашей семьи, наших детей, а ты кто такой? Это плохой подход, он говорит о полном непонимании вообще русского народа этими людьми. Они просто не понимают тех людей, к которым они хотят как-то приноровиться.

Да, они считают, что они тоже ведут работу над транзитом, что вот так они встраивают детей в такие капсулы. Но эти же капсулы не будут капсулами жизнеобеспечения, они работают, пока рядом папа, мама, друзья и вся эта система. Отключение от системы, если их катапультировать, они погибнут. Это очень опасная идея.

Но в их сознании, в сознании и детей, и родителей это подстилание соломки именно…

Я не знаю, что в сознании детей. Там есть очень разные люди, есть, я знаю просто очень компетентных специалистов, которые сделали бы карьеру совершенно и под другой фамилией тоже. Конечно, они немножко разбалованы, испорчены. Ну, а есть просто молодые лоботрясы, это нормально.

Это понятно, что там есть разные люди. Вы знаете, я хочу последний вопрос…

Надо понимать, что здесь нечего особо бояться даже, потому что в чем состоит транзит, в чем главная проблема транзита? Не в преемнике Путина. Она в том, чтобы найти состыковку разошедшихся вот этого мира власти и мира населения страны. Они живут разными жизнями совсем, значит, надо сближать их, надо искать коммуникации, связи, состыковку. А таким образом просто наращивают плотность изоляции взаимной, потому что ну кто же, кроме соответствующих людей, пойдет решать свои проблемы через этот совет?

Да, это понятно. Когда вы говорите, что транзит уже происходит, какие у этого есть признаки?

А мы сегодня обсуждали из них довольно много. Я думаю, и положение в регионах, удивительно быстро развивающееся положение в регионах ― это один из признаков. Не будем притворяться, что мы все этого ждали.

Нет, конечно.

Это было неожиданно для нас, да, правильно? И для меня это было неожиданно, в такой форме, во всяком случае. То, что с этим борются, а борьба приводит только к обострению, вот Хакасия хорошо показала, что даже там, где, так сказать, пытаются мягкими средствами мешать, это приводит к контрмобилизации населения. Значит, надо быть очень осторожными.

С другой стороны, деваться некуда. Нефть опять дешевеет, нужны деньги, а люди ― это такая нефть, да. Очень часто говорят: «Люди ― это нефть». Но люди ― это, знаете ли, такая нефть, которая сама решает, сколько она стоит. В этом сложность управления.

Остается только посочувствовать.