Россия после посадки Навального: силовики отняли страну у Кремля, шансы на досрочные выборы президента все выше, а Путин — все

То есть невозможно еще посчитать, конечно.

Но тем не менее, это ночь уже была вообще в городе. То есть превышение очевидное, нарочитое превышение необходимой силы, очень жесткая тактика работы с тем, чтобы не дать ни в коем случае начать контролировать хотя бы, не знаю, паперть этой церкви или веранду этого кафе.

И дальше, собственно говоря, вот то, что напугало всех больше всего, потому что обычно социологи когда смотрят на это, они говорят: «Слушайте, как, интересно, как они различают?». Вот как бы ночь на Маросейке, вот ты выходишь, вот толпа молодежи пьяной, и никто никого как бы… А тут же, ты перемещаешься на две станции метро, на Третьяковку выходишь, вот в этом амфитеатре, где часто собираются какие-то оппозиционно настроенные граждане, а там всех «винтят». Вот вчера как бы нам показали, что существуют такие сценарии, при которых они не хотят различать. Публика, из театра идешь? Отлично. В такси едешь, рот открыл? А человек может сказать, ну ребята, я домой еду с работы, чего вы тут как бы устроили? Все, его останавливают. То есть они говорят, в какой-то момент мы готовы взять всех тех, кто не имеет никакого отношения к протестным акциям, а просто по случайности оказался на этой территории, мы готовы, по сути, взять их в заложники и рассматривать их как протестующих.

И вот это уже как бы сигнал, проход по Столешникову, такой торжественный проход войск Росгвардии по Столешникову переулку, это уже сигнал завсегдатаям дорогих кафе и ресторанов, что с ними тоже как бы церемониться особо не будут, раз такая ситуация, то вот и нет никакого мирного населения. Да, это голая сила. Это не городская война в стиле Венесуэлы, потому что у нас просто нет людей, которые умеют, с той стороны, как бы с нашей стороны, их как бы просто нет. Но это очень-очень жесткая такая даже не полицейщина, а вот в духе оккупационных войск поведение.

Про поворотный момент, про новую страну, поворотный момент это еще цитата из западных СМИ, про это еще потом чуть попозже поговорим, это я не только к тому, что это мы все проснулись, западные СМИ тоже как-то на нас посмотрели и тоже немножко…Точка невозврата, кульминация, эндшпиль, вот это все звучит, звучит, звучит, это действительно так вот развивается по нарастающей.

Смотрите, у нас что за это время произошло. Мы когда говорили про Беларусь, мы с вами говорили, когда в последний раз виделись, и коллеги ваши, и вы сами говорили, что все, точка невозврата пройдена, Лукашенко больше не президент, гражданское общество сформировано и так далее. У нас в течение, с августа до вчерашнего дня, у нас Навальный стал политиком международного уровня, фигура диктатора абсолютно десакрализована, абсолютно не абсолютно, но существенно, гражданское общество продемонстрировало готовность выходить в минус 50 в Якутске и стоять, силовики движутся в направлении беспредела. Тут чек, чек, чек, что называется. Что происходит после этого эндшпиля?

Да ничего не происходит. Мы же как бы видим, что и по Беларуси, и по Венесуэле мы видим странную вещь, что сама логика политической жизни любой страны, если это не Северная Корея, более-менее любой, хотя бы на уровне риторики заключается в том, что есть органы власти и есть граждане, которые что-то этим органам власти высказывают, они могут быть друг другом довольны, они могут быть друг другом недовольны.

А есть совершенно другая логика, это логика сдерживания, вот как есть понятие контейнмент в международных отношениях, то же самое это перенос логики сдерживания во внутреннюю политику, когда, собственно, мы с вами и не будем договариваться, мы вас и слушать как бы не должны. Вы — некоторая проблема, но постольку поскольку поступать с вами так, как с вами поступали бы там 90 лет назад в странах Восточной и Центральной Европы, ну как бы… То вот, тогда логика наших с вами отношений теперь состоит в том, сколько у нас есть металлических загородок и войск для того, чтобы вас физически, вот как массу физическую, просто сдерживать, не пуская в правительственные кварталы, к суду, еще куда-то, еще куда-то.

Это некоторая новая ситуация, она не только в России новая, что логика контейнмента становится внутриполитической доктриной для режимов определенного… Она и в Гонконге, кстати, точно так же становится, это уже не логика переговоров с гражданским обществом Гонконга, когда, мы помним, три года назад, четыре года назад, пять уже, во время протестов в 2016 году, там какие-то были. Нет, там тоже уже все, мы вас давим, мы вас вытесняем, огораживаем и сдерживаем.

Что из этого, какие для этого последствия? Мы писали ведь три года назад, многие коллеги писали, что снижается чувствительность к репрессиям у правящего класса. Снижается, причем как к репрессиям к их собственному сословию, так и к репрессиям на улице вообще. Мы писали о том, что крымский консенсус распался. Распался, да, вот как бы мы это видим.

Если все-таки говорить, возвращаясь к точке невозврата, потому что мы как-то вокруг этого должны ходить, я бы сказал, что конечно, 23 января — точка невозврата, по очень простой причине, это первое в истории нашей страны общенациональное антипутинское выступление, это первый в истории России общенациональный антипутинский протест. Да, Навальный там был, он был посредником, который как бы этот протест аккумулировал и его проявил на улице сотен населенных пунктов в нашей стране, но он как бы повивальная бабка, он не как Платон, он как Сократ. Он повивальная бабка этого протеста, который, как мне кажется, в ядре своем все-таки имеет не героическую фигуру Навального, а недовольство Путиным, которое перешло в экспрессивное аффективное раздражение. И это связано, об этом мы тоже говорили с 2018 года, что и в связи с пенсионной реформой, и с связи с распадом крымского консенсуса.

Дальше мы можем сказать, что эта логика контейнмента, логика сдерживания, она является ответом на очевидный, у нас перед глазами находящийся, факт — четвертый срок президента Путина представляет собой циклический политический кризис, который каждый год возобновляется. 2018 год — протесты против пенсионной реформы, Шиес, 2019 год — московские протесты, в 2020 году у нас страна была заперта на карантин, 2021 начался, чуть ослаб карантин — у нас протесты в связи с фигурой Навального.

Является ли сам факт того, что Навального посадили точкой невозврата, тут я не уверен, для меня намного важнее, что у нас в стране прошла антипутинская масштабная общероссийская акция, это круто. Это еще пока не «Бессмертный полк» против Путина, но это уже масса, это уже сила. И это означает, что вот эта история, про два по шесть, усталость может накопиться, ну вот.

Понятно, что у нас нет специальной социологии 23 января и специальной социологии 31 января, но вот есть …

Особенно в части регионов нет. Вот особенно в части регионов этого нем не хватает.

Да, я именно про регионы хочу спросить. У нас есть протестный Хабаровск, который демонстрировал этот самый протестный свой потенциал, и кроме того, помимо требований «Верните нам нашего губернатора, мы сами будем разбираться», демонстрировал действительно во время всех этих многодневных протестов большую усталость от Путина. И вот ровно 23, вот были города, на которые политологи и социологи смотрели и говорили: «Вау, вот такого не было», а Хабаровск в общем вышел, но абсолютно … Звучит так, как будто я Хабаровск упрекаю в какой-то апатии, но Хабаровск не стал вот этой вот точкой какого-то большого кипения, как стали какие-то другие города, от которых тоже никто не ожидал.

Ну может быть у них уже аффект, он как бы несколько авансом вышел? Все-таки это аффективное действие, оно требует какой-то эмоции, оно требует какой-то вовлеченности. Люди там ходили полгода, сейчас не вышли, ну, может им Навальный, на Дальнем Востоке, не нравится. Возможно, может им Навальный не нравится. Это другой вопрос, это уже вопрос к тем людям, которые сейчас как бы волей судеб оказались во главе протестного движения, они, может, не хотели, они, может, и не ждали этого. Что они дальше будут делать? Они будут вести этот протест в сторону лидерскую, то есть в сторону протеста за героя, или они все-таки будут вести этот протест в сторону консолидации очень-очень широкого фронта еще пока квазиполитических сил конкретно против президента Путина, то есть с призывами к его отставке, с призывами к его уходу, с призывами к расследованиям и так далее.

А вот у нас как раз звонок от Татьяны из Москвы, насколько я понимаю, ровно на эту тему. Татьяна, здравствуйте, вы в эфире, говорите, пожалуйста.

- Здравствуйте. У меня вот такой вот вопрос. То, что я поддерживаю Константина, там пропуск не только у Сечина в Кремль, а у всех у них нужно отобрать. У меня вопрос другой. Понимает ли партия «Яблоко» сегодня, вот именно сегодня, что нам голосовать, кроме них, не за кого?

Спасибо большое, вопрос ясен. Ну, вот партия «Яблоко» в этой ситуации.

Мне, конечно, очень просто сейчас вот так вот сесть и сказать, знаете, я вот веду сейчас очень простое различение: все официальные партии в России оппозицией не являются. И точка. То есть все официально зарегистрированные российские партии не являются оппозицией, то есть понятие системная оппозиция, оно пустое, это не оппозиция.

А что тогда мы будем делать с «Умным голосованием» и со всей этой историей…

А я не уверен уже, что мы сейчас должны дальше ехать в сторону «Умного голосования» и продолжения торга с коммунистами, например. Вернее, что ФБК, признанный иностранным агентом, это я специально, чтобы вы потом не добавляли…

Да, вот этот канкан надо полностью каждый раз…

Я знаю. Нас все время ругают на подкасте в «Медузе», что мы не добавляем, признанный иностранным агентом. Вот как бы понятно же, что будут дальше идти игры с коммунистами, у админки есть воление закрыть КПРФ, как бы сказать, вот либо Геннадий Андреевич будет печать и уставные документы все, либо, значит, не будет печати и уставных документов, будет какая-то другая партия. Я не знаю.

А кто из легитимных политических сил после того, что было 23, 31 и после ареста Навального, после осуждения Навального, кто из легальных официальных политических партий готов играть в их «Умное голосование»? Это же уже не история про «серую зону», что вот его там когда-то Володин позвал в выборах мэра Москвы участвовать, его из тюрьмы отпустили. Нет, тут уже выходит как бы коллективный Совбез, на уровне идеологии, и говорит — это иностранные агенты, смущающие российских граждан, это совершенно другая модальность. Одно дело, ты работаешь с какой-то странной политической силой, которая вроде как бы часть той силы, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо, а другое дело, ты работаешь с американским шпионом.

Да, с американским шпионом.

Особенно для коммунистов, у которых вот как бы ни превратно понятый патриотизм, но все-таки это как бы некоторая часть, базовая часть доктрины.

Это знаете, это мы сейчас с вами говорим, как надо уговорить Ротшильда, вот это вот. А в принципе «Умное голосование», про которое нам до последнего момента говорится, что нас не обезглавишь, вы посадите Навального, у нас есть проекты, которые будут работать. Навальный еще, Навальный уже был в СИЗО, а мы выпустили фильм, Навальный лежал в больнице…

Фильм, который сделал Навальный, его все-таки сделали, то есть здесь тоже…

Да, но тем не менее, нам посылается такой сигнал. И у нас есть проект «Умное голосование», который будет работать вне зависимости от того…

Я ничего не слышал, начиная с 23 числа, про «Умное голосование» от них.

С 23, да.

И поэтому говорить, какая сейчас будет тактика… Первая развилка: за Навального, против Путина, как это балансировать. Вторая развилка: участие в Думе или продолжение протестных акций уже как бы по нарастающей и так далее. Их просто очень много, я не знаю, кто это будет решать.

Эти вопросы можно позадавать. Мой вопрос был только к тому, что может быть, не обязательно с кем-то договариваться, потому что можно назначить себе кандидата А из партии КПРФ, и сказать, мы голосуем за кандидата А, а что по этому поводу думает кандидат А, нас в общем совершенно не волнует.

Именно поэтому администрация президента очень не хочет, чтобы мы осенью голосовали через «Госуслуги», по понятным… Они хотят очень странную придумать схему, в которой мы как бы признаем факт пандемии, поэтому голосуем три дня, но при этом очевидный для всех и отработанный, и у нас «Госуслуги» это прекрасная техническая возможность устроить удаленное голосование на выборах в Государственную Думу, этого мы делать не будем, потому что, понятно, кто будет голосовать через «Госуслуги», и в чью, и кто попытается перехватить этот рубильник.

Я не знаю, здесь это разговор, вообще цель-то какая? Потому что появилась же еще одна вещь, у нас как бы появился новый такой ребеночек, который называется «Протест», общероссийский протест. А это другое, это не «Умное голосование», это не ФБК, это не борьба с коррупцией. Это совершенно новая какая-то штука, которая очевидно совершенно появилась, потому что когда люди выходят в Белгороде, тоже известный электоральный султанат, то есть некогда известный электоральный султанат, ну как бы это уже немножко меняет дело. Поэтому вопрос «УГ», продолжение той логики, в которой работал ФБК, признанный иностранным агентом, они хотят идти в легальную политику, они хотят качать эту легальную политику, я думаю, что все это зависит от очень-очень большого количества факторов.

Любой человек, который обдумывает это сейчас, как бы первый вопрос, который он задаст — а кто будет во главе списка «Единой России»? Потому что, например, бороться с Михаилом Мишустиным будет намного сложнее, чем бороться с Дмитрием Медведевым, как с фигурой, вокруг которой консолидируется недовольство, раздражение, народный гнев и так далее. Здесь очень много поворотов в разные стороны, и для оппозиции, и для тех, кто все равно вынужденно будет заниматься этим как политическим процессом, а не как чисто фортификационно-полицейской задачей.

Хорошо, строго говоря, мы действительно с 23 числа ничего не слышали про «Умное голосование», немножко другие задачи сейчас стоят. В конце концов, можно дождаться, что нам напишут, скажут, и какой у нас будет информационный повод.

Посоветуются, может, с нами.

Вопрос у нас есть от нашего слушателя Геннадия из города Кемерово, он спрашивает, не может ли возникнуть, не могут ли создать такую прокремлевскую партию, которая возьмет да и всех победит.

Слушайте, мы же все уже пробовали.

Да, это мы пробовали.

Мы пробовали Путина во главе списка, мы пробовали Медведева во главе списка, мы пробовали «Народный фронт», мы пробовали широкую коалицию коммунистов и беспартийных, мы пробовали так называемых ЛОМов, лидеров общественного мнения. Проблема в том, что как бы с точки зрения технологии произошло некоторое исчерпание ходов.

Вот один из важных элементов вот этой вот эрозии харизмы, о которой Кирилл Рогов говорит, один из важных элементов заключается в том, что как бы эта харизма, она никогда не была естественной, условно говоря. Он не харизматик, Владимир Владимирович Путин, он нормальный переговорщик, иногда обаятельный человек, но он не харизматик. Поэтому эту харизму производили тяжело, долго, дорого: интерьеры, проезды, протокол, одежда, авиация, корабли, амфоры, это очень дорогой, эта харизма, я думаю, что если посчитать все на нее расходы, то это выйдет дороже Олимпиады, вот как бы как политический проект. Но там тоже обнаружилось некоторое исчерпание технологических ходов, ну что он еще может сделать, учитывая, что как бы здоровье, возраст, и пятое, и десятое.

Поэтому сделать прокремлевскую партию, которая влёт сейчас выйдет и у всех выиграет, ну можно сделать такую партию, никаких проблем: надо Владимиру Владимировичу Путину как бы в феврале сказать аривидерчи, Михаила Владимировича Мишустина сделать исполняющим обязанности президента, и пожалуйста, пусть Михаил Владимирович Мишустин возглавит список «Единой России», как Путин сделал в 2007 году, и я думаю, что результат будет. Ну, какой-то результат будет. Да, это будет сигнал сильный. А если мы будем, как бы если мы скажем, знаете, мы приняли сознательное решение, мы застрянем как бы вот в этом моменте личной и коллективной организационной агонии, в которую мы попали. Как бы мы находимся в состоянии агонии, у нас президент потерял рельсы, по которым он ехал, чиновники у нас потеряли понимание системы поощрений и наказаний, политики у нас потеряли понимание границ дозволенного…

У силовиков запотело забрало.

А у силовиков запотело забрало, потому что свои границы они устанавливают себе как бы сами, и когда их зовут, у них первый пункт в рейдере, это границы дозволенного, извините, но устанавливать будем мы, причем мы их будем устанавливать постфактум. Это же тоже очень интересно, что невозможно расследование и наказание любых инцидентов с участием бойцов Росгвардии, невозможно, потому что потом не будет разгона следующего. Это очень важный момент, мы до эфира как раз об этом говорили, что началась вот эта белорусская история с тем, что генералы выходят, вот буквально в этих своих кожаных красивых куртках и каракулевых шапках, выходят перед своими войсками с мегафоном разгонять толпу, они должны принести своему личному составу как бы личную присягу лояльности. Поэтому после вчерашних событий впервые стала известна конкретно фамилия того человека, замначальника полиции ГУВД Москвы, генерал-майор, который командовал вчерашним разгоном. Это тоже очень важное движение в сторону того, что теперь отсидеться-то никому не удастся, это тоже агония. То есть, когда в общем-то руководители МВД это бюрократы, ну как бюрократы, они не бюрократы, но они в общем-то занимаются тем же самым, что бюрократы, а тут они вот как бы…

Графа Милорадовича надо дать, конечно.

Да-да, ореол, это отец солдатам, вот он. Вот в Казани, в Уфе это было, когда они выходили прямо перед строем солдат, говорили, «Граждане, не задерживайтесь, проходим». Это тоже часть агонии. Можно застрять в этой агонии, я не знаю, на год, на два. Можно, да.

Хорошо, а вот смотрите, мы говорили про осень патриарха, о том, что Путин устал, что ему надоело, что он хочет…

Устал, больной.

Что ему надоело ходить в пяти костюмах, что ему надоело жить в бункере, что он хочет совершенно другой какой-то жизни, мы говорили прямо вот когда виделись в прошлый раз. Фильм про Геленджик и дворец в некотором смысле это фиксировал и высмеивал, но не то чтобы сообщал нам какую-то абсолютно новость, там действительно новостей как таковых было мало, в этом фильме, там был просто хороший профайл, что называется, сделан.

Ну и интересно, что все-таки вот не могут, в Российской Федерации большая проблема с влагоизоляцией, с гидроизоляцией, потому что там же все заплесневело.

Это да.

Вот это мы узнали, что даже во дворце нашего principe («принц» — с итал.) тоже не все хорошо с гидроизоляцией, то есть с влагозащитой.

Это напоминает некоторые анекдоты, которые в эфире… Вот у нас действительно есть президент, хорошо долго поработавший на своем посту, который вообще-то, наверное, действительно хотел бы уйти. И у него есть пример Беларуси, которая вот только что случилась, про которую мы хорошо понимаем, что ему вот так не нравится. Ему вообще вот этого всего бы не хотелось, мне кажется…

Я употреблю слово плохое, колхоз.

Колхоз, да.

Вот бегать с АКСУ по Старой площади, это с точки зрения Владимира Владимировича, который фигура размером с Людовика, по крайней мере, в его мире, это как-то…

Так вот зачем же упорно себя туда вести, в этот колхоз-то? Ну действительно, можно жить в состоянии, когда у тебя там, не знаю, два крупнейших города страны оккупированы.

Долго — нет.

Долго не проживешь.

Долго не очень, потому что, знаешь, все-таки рейтинг ― это иллюзия мирной жизни, да. То есть любой рейтинг, любой: доверия, проголосуют в следующую среду, как справляется с работой. Все-таки любой рейтинг предполагает, что страна живет мирной жизнью. То, что произошло вчера ночью, показывает, что нет, не живет у нас иногда страна мирной жизнью, а это не очень хорошо для рейтинга.

Я не могу… То есть я на этот вопрос всегда отвечаю так. Говорят, вы знаете, есть силы, которые… Есть партия третьего срока, всегда есть партия третьего срока. Здесь партия ли это третьего срока, тот факт, что Навальный их поставил перед фактом, просто он их своим возвращением поставил перед необходимостью тоже как бы определяться и что-то выбирать.

Я затрудняюсь, потому что это, очевидно, не часть, еще раз, какой-то политической стратегии, потому что за этим не стоит никакая политическая стратегия. Влияет ли то, что произошло в Москве, на транзит? Учитывая тот реальный срок, который дали Навальному, все-таки ощущение такое, что выборы президента будут до, то есть до осени 2023 года, что они будут раньше, они будут досрочными. Вот это ощущение у меня по-прежнему сохраняется. А нужно ли ждать…

Я вообще просто напомню, что Ельцин ушел в отставку на фоне очередного как бы политического кризиса, не то чтобы они выиграли выборы в Госдуму, прямо не то чтобы они их выиграли, не то чтобы они их проиграли, но не то чтобы они их выиграли, да. И он тем не менее ушел. То есть, может быть, и Путин, несмотря на то, что это очевидный политический кризис, примет такое решение и уйдет. Но, опять же повторюсь, если есть желание поставить на паузу вот этот момент, когда все, вся система власти находится в агонии, а общество превращается в одного очень большого коллективного недовольного, это многоголовый недовольный, да, это не то чтобы у него одна голова «Отпустите Навального», там много голов. Об этом была колонка Голосова в «Проекте».

Это очень странно, это очень нелогично, потому что вы, в общем-то, более или менее, плохо или хорошо, вы взяли какие-то куски советской системы управления, вы что-то туда навертели, туда что-то Ельцин добавил, вы туда что-то добавили, более или менее вы пришли к состоянию, когда есть правящий класс, этот правящий класс может как-то управлять страной. Ему надо делиться, ему нужно думать про экономику, наверно, чуть побольше. Дичайшее неравенство, с которым тоже надо что-то делать вне зависимости от того, ты Герман Греф или Чубайс, неважно. Но залипнуть в режиме «все спасаем папу» ― а зачем? А в чем, как долго его надо спасать? То есть его до тридцатого года еще спасать?

Непонятный метод.

Понятно, что это эксцесс, понятно, что и отравление Навального ― это, очевидно, какая-то вещь, которая шла абсолютно помимо любого рационального политического планирования, да, она шла каким-то совершенно боковым подземным путем. Вот наложился один эксцесс на другой эксцесс, на третий эксцесс, и в итоге вместо того, чтобы сейчас сидеть и обсуждать, что же скажет нам Владимир Владимирович в послании, мы сидим и обсуждаем, куда отправят, в какой колонии будет сидеть Навальный и когда его супруга все-таки скажет: «Ребята, да, мы продолжаем». Мы и так понимаем, что так должно быть.

А вот эта, кстати, история про то, что… Надо сказать, вот от самой Юлии Навальной я не слышала ни одного слова в эту сторону. Юлия Навальная пишет: «Спасибо большое за поддержку. Мы не боимся, Алексей не боится, я не буду бояться. Спасибо большое, что вы меня поддерживаете». Значит, вот это вот все, что доносится из всех возможных телеграм-каналов, как у нас сейчас принято, что вот оно сейчас по белорусскому сценарию, мужа-то посадили, а вот она!..

Ее объективно стало больше, она появилась в фильме Дудя, она часть… то есть она уже не просто часть истории Навального, а это какая-то другая история, да, там, где она рассказывает, как она…

Ну да, пришлось за папу оправдываться, вот это все.

Да. Нет, она человек с гигантской выдержкой, это мы увидели в Омске. Она человек волевой, она умеет удерживать на себе внимание, она понимает, что она хочет сказать. По тактико-техническим характеристикам она, в общем, политик более или менее, это видно.

Да, да.

Другой вопрос, что мы проецируем на нее какие-то желания, наши желания продолжения банкета. Или Кремль проецирует на нее свои какие-то страхи, фобии: господи, от одного избавились, сейчас еще новая Тихановская. По гаданию на телеграм-каналах мы это не узнаем, подождем, что она скажет.

Я даже скорее не про нее спрашиваю, а скорее паника такая там имеет место, да?

Вроде уже все.

Похоже.

Вот уже посадили, а что такое, у него жена есть! Да что ж она ни пельмени не лепит, ни щи не варит, а черт его знает чем занимается.

Мы должны понять, что логика «мы ставим Кремль перед фактом» работает. Логика, что надо перестать играть с ними в пинг-понг и начать просто играть так, как оппозиция считает нужным, как Навальный считает нужным играть, как его команда считает нужным играть, работает, потому что каждый раз, когда Навальный делает ход: «Господи, вернулся! Живой». И все, и начинают самолеты садиться в других аэропортах, я уж не знаю, что еще можно было сделать. Слава богу, не в Нижнем Новгороде посадили, да.

То есть начинается какая-то судорога, судорога ― это хорошо, мы видим, что да, все время проходит по этой системе судорога, и желание опереться на строй со щитами, конечно, все сильнее, потому что это как бы некоторая предельная инстанция онтологического удостоверения, что ты властвуешь еще, да, когда ты сказал, и вдруг…

Солдаты.

Да, и у тебя тут с ними дядька Черномор. Но это тоже не имеет уже никакого отношения к политической игре, это не имеет никакого отношения к планированию. Мы же привыкли иметь дело с «апэшкой», которая, да, подловато, да, грязновато, но все-таки как бы, по крайней мере, пытается решать какие-то рационально поставленные цели в режиме KPI.

Мы помним Сергея Владиленовича, когда он был еще…

Да.

Да, ну вообще, там проглядывает.

А тут как бы у тебя, значит, семинар в Сенеже, где он говорит: «Нормально, 45% явка, 45% за „ЕдРо“».

Здесь еще одна важная вещь. Все-таки тот факт, что ядро этой системы… Президент не в смысле тела, а в смысле контур, да, с аппаратом, с протоколом и так далее. То, что он отцепился от всех, как бы он в автономном некотором режиме, тоже оказалось очень важно, потому что вот эта самая важная неформальная смычка, когда что-то можно обсудить лично, а по ВКС что ты будешь? Ты по ВКС можешь обсудить Навального на Совбезе в режиме «угроза, ЦРУ, товарищ Нарышкин, расскажите нам, пожалуйста, о связях, значит, берлинского пациента с американской разведкой». А вот обсудить эти все вещи уже…

«А ничего, что мы с вами по обычному телефону разговариваем?», как уже было сказано.

Да, и вот, допустим, «Владимир Владимирович, а это нельзя обсуждать по обычному телефону! Сколько ему давать, сажать, не сажать, как мы это отыгрываем?». А вакуум, этот вакуум заполняет вот эта атакующая часть большой-большой властной команды типа Russia Today, которые туда идут, они видят, что там возник вакуум на месте смычки между тем, что делают силовики, и тем, какая за этим стоит политическая логика. Они туда идут, и в этом смысле тоже вгрохали кучу денег, вот, результат есть. Правда, вграхивали-то, чтобы она там рассказывала, как здесь хорошо, а не чтобы она рассказывала нам, что дети просто бегут по центру, никто их не бьет, просто они решили, вот они бегут и кричат, значит: «Слава Навальному!». Как странно, да. А вот тут чай Росгвардия наливает. Тоже немножко все-таки мы не про это, когда создавалась, так сказать, Russia Today.

Да, то есть возникают, обратите внимание, очень быстро возникают эти зоны вакуума, куда идут эти какие-то дикие силы, телеграмы какие-то, бродячие команды политтехнологов. Очень-очень быстро этот вакуум заполняется силовиками, которые говорят: «А зачем вы думаете про это? Не про это надо думать, надо думать, что мы рассекаем толпу вот так, вот так, вот так и вот так». Раньше у нас был урбанизм «давайте выберем пять-шесть типовых планировок российских городов», а теперь у нас будет урбанизм «давайте на командных учениях Росгвардии выберем пять-шесть типовых планировок, каким образом нам работать в населенных пунктах с такими, значит, улицами, с такими улицами и с такими улицами».

Это процесс, который опережает рефлексию немножко об этом процессе, в том числе рефлексию тех, кто вообще-то должен его возглавлять. Вообще ключевая фигура в такой ситуации десять лет назад, вас спроси, меня спроси, кто? Глава АП. Руководитель администрации президента ― это та фигура, которая осуществляет смычку между Совбезом, силовиками, политическим планированием и политической системой в виде партий, да.

А тут вы начали с того, что все, уже не так.

Да, никто не говорит: «Давайте, может, Вайно позвоним?». «Не знаю, а чего ему звонить? Перекрывать Дмитровку или не перекрывать Дмитровку? Он такие решения не принимает». А все свелось как бы к набору таких решений.

Мы понимали, что публично дергать за усы Шерхана, который называется ФСБ, опасно. Алексей Навальный это сделал. Мы понимали, что существует какая-то, может быть, негласная, может быть, вообще не в виде договоренности, а некоторая общая понимаемая история про то, что он все-таки Путина напрямую десять лет не трогал, да, и это тоже… Но после того как тебя отравили, какие уже, извините, тут неформальные договоренности?

Да, немножко меняет дело.

Немножко не получается. И тут тоже хочется сказать: «Подождите, но, в общем-то, не то чтобы он играл по правилам, но, с другой стороны, не то чтобы он их переходил как бы постоянно, все время». То есть не то чтобы Алексей Анатольевич Навальный тоже с автоматом в руках из волжской глубинки, значит, записывал на флешке видео, которые потом расходились по большой стране, нет, он все-таки тоже пытался как-то играть. И сама заявка на УГ-то была про то, что, ребят, вы думаете, что вы нас можете не пустить? Фигу.

Но и то, и другое, и третье закончилось, да, то есть и возможность, будучи снаружи, играть внутри, и какая-то логика, в которой все, в общем, понимают, что Навальный ― часть политического процесса. Хочешь, не хочешь, нравится, не нравится ― это все закончилось. И в итоге мы видим, что оскорбил ФСБ, оскорбил Путина, и это уже не про логику системы, это про то, что вот эти конкретные акторы, вот эти конкретные институты говорят: «Все, туши свет, хватит. Что это такое?». Это к разговору про абсолютную десакрализацию, не абсолютную десакрализацию, вообще десакрализацию. Я не уверен, что президент в России ― это сакральный институт.

Это долгий разговор, да.

Я сразу тебе скажу, это очень долгий разговор. То есть это история про то, что в сакральном смысле, в этом смысле другие нормы? Царь? Скажем так, его со времен программы «Куклы» вот так вот не высмеивали.

Именно! Там все-таки она была искусственная, наверно, действительно, и там не было какого-то свежего искреннего трепетания. Но она как-то работала, что-то, действительно, видимо, подвинулось этим Геленджиком, да.

Потому что так жить нельзя, и люди это понимают. Все, что сделал Навальный, ― это он просто показал пример, не самый вызывающий, кстати, с точки зрения стоимости, потому что мыза Медведева в Астрахани, о которой писал «Проект», я так понимаю, там еще больше и денег, и сил, и времени. Просто показал, что да.

То есть он, в общем, делает то же самое, он говорит: «Эти люди живут вот так». Граждан говорят… И это уже не история про десакрализацию, это история про то, что президент ― такая же часть, плоть от плоти этого правящего класса, который вы с 2017 года, с истории про домик для уточки, вы знаете, что это за люди. Да, и это сработало.

Про общество. Притом что опять-таки никакой социологии у нас нет, я даже не хочу вам сейчас задавать вопросы, это, значит, миллиарды тиктокеров вышли или не тиктокеров, можно было как-то изнутри посмотреть и увидеть какой-то…

Насколько органически сто миллионов просмотров на YouTube.

Да, конверсия, вот это все.

Это с технологами надо разговаривать.

Спросить я вас на самом деле хотела вот о чем, хотя, честно говоря… Екатерина Михайловна Шульман любит давать советы, как обществу выживать в этой непростой ситуации, например, обществу пчеловодов ― объединяться и подписывать письмо за, не знаю, такое-то дело или против такого-то дела, объединяться, держаться, консолидация и так далее, и так далее.

Что мы сейчас видим? У нас было вот это вот дело, которое было разыграно по всем правилам суда, правосудия, я не знаю, как это назвать, с адвокатом, который произносит речь и подбирает аргументы и доказательства, проводит большую работу, и все это уходит в никуда. У нас, значит, есть огромное количество сейчас задержанных и, соответственно, будет какой-то процент, огромный процент административных дел и, видимо, довольно существенный процент уголовных дел.

И тоже произошла сдвижка в сторону 15 суток от штрафа. Они раньше думали, что лучше бить по кошельку, но теперь они поняли, что, конечно, надо бить по образу жизни. Пусть померзнут, передачу коллеги не довезли до двенадцати, одежду.

А, извините, да. А вы считаете, что… Мне казалось, может быть, постольку поскольку я за свой образ жизни больше, чем за кошелек, мне казалось, что 15 суток, очевидно, страшнее, неприятнее, чем по кошельку. И мне казалось, что то, что сначала было по кошельку, ― это некоторая либеральная мера, а сейчас вот они…

Как, за что уцепить рассерженного горожанина? Вот за что его, родимого? Ему впаять двадцать тысяч штрафа или все-таки ему на 15 суток дать лопату? Тоже цикл. У нас был этап 15 суток, вспоминаем 31 статью, акции Лимонова и Немцова, потом у нас был долгий период штрафов, и сейчас мы опять возвращаемся в период помахать метлой или еще чем-то.

Адвокаты разрываются, их не хватает, как не хватает и мест в этих спецприемниках. ЕСПЧ, кажется, тоже у нас больше не работает, потому что по новой Конституции мы, кажется, на международное право больше не обращаем внимания.

В решении Верховного суда по Навальному, нашего Верховного суда, сказано очень интересно. Они говорят: «Вы понимаете, в чем дело? Дело в том, что дефиниция преступления ― это часть национальной правовой системы». Понятно, да?

Да, в национальной правовой системе, да.

Что такое преступление не является предметом общечеловеческой, договорной, это внутри суверенитета.

В зависимости от того, какой кумыс мы пьем.

Да, как мы хотим, то и преступление.

Есть ощущение, что в этой ситуации каждый юрист, каждый адвокат, который продолжает, биясь головой о стену, вызывает огромное уважение, потому что делать это, безусловно, надо. Для чего? Это архивы Страшного суда? Это для чего уже делается?

Если можно облегчить условия содержания хотя бы за счет общественного контроля и за счет наличия адвокатов, пусть не какой-то великой компетенции, это уже хорошо. Просто людям легче, которые там сидят.

Это да.

Если вы говорите про политическую тактику или политическую стратегию, еще раз, мы с этого начали. Если это точка невозврата, то это точка невозврата про то, что для тех, кто не согласен, для тех, кто говорит о том, что Владимир Владимирович Путин должен уйти, все, это не обсуждается, это не предмет для переговоров, это политическое требование, оно или будет удовлетворено, или мы будем выходить до тех пор, пока оно не будет удовлетворено. Но тогда уже речь про общество пчеловодов, объединяющееся с обществом любителей марок, объединяющееся с союзами ТСЖ, и они все вместе прорастают в гражданское общество, которое выходит на какие-то площадки и начинает обсуждать новый общественный договор… Ну какой общественный договор, к кому он?

Речь не о борьбе за власть, речь о том, что нынешний руководитель российского государства является для минимум 15% граждан, то, как он живет, то, что он делает, то, что он продолжает оставаться руководителем государства, является оскорблением. Эстетически, да, но это тогда уже не разговор о том, как мы можем вписаться в эту систему. Это разговор о том, как можно создать критическую массу недовольства, критическую массу проявленного раздражения, которое будет настолько очевидным, что уже просто не получится сказать, что, вы знаете, это какие-то обманутые, вот это козлища, которые обманывают, а вот это агнцы, которые обманулись. Нет, вот об этом речь идет. Модальность, в которой у нас есть какой-то нейтральный политический процесс, в который мы можем войти для того, чтобы себя показать… Нет у нас никакого больше нейтрального политического процесса.

Да, и вопрос, войти или не войти, тоже не стоит.

У нас есть вопрос, войти ли в автозак. Я вчера дошел до станции, потом думаю: «Ну, прямо там по башке дадут. Прямо по башке дадут». Я по башке уже как-то… Сейчас точно по башке дадут, по башке не хочется, хотя абсолютно людям, которые пошли, аплодирую, молодцы. Потому что если бы этого не было, это было бы совсем грустно.

То есть это вопрос, каждый раз каждая акция, каждая следующая протестная акция, у нас один очень простой выбор. Не вступить нам в общество филателистов или любителей марок, а окей, хорошо, ладно, сегодня можно и по башке. Сегодня шлем надел, капу взял, сегодня можно по башке. Ну да.

Каждый день решаем, да.

Когда политологи, когда political science тебе говорит, что нельзя себе закрывать окна, да, ты сидишь, их все время режешь, режешь, режешь, ты все время закрываешь себе возможность отойти, все время закрываешь возможность отлепить себя от государства, плохого государства, несправедливого государства, и не он его создал, а он просто внес туда большой вклад. Вот каждый раз, когда мы говорим: «Чувак, давай, разлепись, и у тебя все будет хорошо, и людям станет полегче, потому что они уже не могут тебя видеть, ты не можешь им ничего дать», нет, ничего не получается.

Значит, надо дальше разговаривать в логике «уходи, пока не уйдешь, будем выходить». Всё.

Видимо, да.

Вот и вся политика. То есть все стало очень-очень-очень просто наконец-то.

Да, хотелось тоньше, маневреннее, кружево, да.

И Сурков говорил нам двенадцать лет назад: «Ребята, у нас очень простая грубая политика, хочется красивых решений». Вот всё, вот мы поняли, что пробовали с красивыми решениями, не получается. Пробовали с допуском Навального на выборы, не получается. Всё, значит, наш выбор очень простой: ты за Путина? Сиди дома. Ты против Путина? Сегодня ты должен решить, где ты хочешь получить немножко по башке и 15 суток.

Последнее, что я сейчас, наверно, успею спросить, последняя часть. Мы начали про поворотный момент, в какой стране родились. Про поворотный момент написали западные СМИ, Байден с Путиным по телефону поговорил, мы не знаем, о чем, как, но вроде как наругал, спросил, во всяком случае, что такое там случилось. Все выражают свое глубокое негодование по этому поводу. Санкции, не санкции…

Вот с этим что делать? Если все дипломаты, присутствовавшие на процессе вчерашнем, если все заявления западных лидеров приводят только к тому, что Мария Захарова говорит: «О, видали? Конечно, ЦРУ, конечно, агент ЦРУ, как бы о чем тут говорить вообще?».

Да.

Если это единственное воздействие и единственный результат, который мы сейчас выдаиваем с этого внимания, с этого негодования, с этой реакции, как дальше быть?

А давайте российские граждане сами разберутся?

А, вот.

Мы сами разберемся. Серьезно, я полон оптимизма. Я вижу, что люди, которым завтра… Ночью мы списывались с людьми, которым завтра выходить на работу в органы государственной власти на ответственные посты, и они начинают задавать вопросы о коллективной ответственности. Не по себе. Причем с двух сторон не по себе, не по себе, потому что я вроде тоже там работаю, а, с другой стороны, ты смотришь на Столешников и говоришь: «Подожди, я же там ужинаю».

То есть это BLM наоборот, то есть правые в Америке пугают электорат республиканцев тем, что вы сидите в ресторане, а к вам врываются, значит, афроамериканские громилы, которые на самом деле не врываются. А тут все наоборот, тут как бы ты сидишь, и вроде бы это для тебя, и мир весь этот для тебя, и страна эта для тебя, и ты как бы не маленький человек, и «Ауди» у тебя длинная и удобная или «Мерседес», а по улице маршируют не мальчики-мажоры уже вовсе, а, печатая шаг, идут бойцы ОМОН. Поэтому их взяло это за живое, конечно.

Я полон оптимизма. С присутствием иностранных дипломатов, работа у людей такая, с заявлениями Байдена, с санкциями, без санкций российские граждане… Мы разберемся. Артикулировать тот факт, что то, что Навальный признанный за рубежом политик, в России все уже знают. И достаточно на этом.

Этого достаточно. То есть вот этих чаяний и упований, что все-таки есть такой дядька, такой американский президент, еще свежеизбранный и вроде относительно… Там тоже разобраться, но, в общем, немножко более вменяемый, чем предыдущий. Что вот он сейчас что-то сделает. Не надо этого, это инфантилизм.

Абсолютно. Это либо грантоедство, либо политический инфантилизм, да. То есть либо это просто покушение на то, чтобы получить какие-то деньги от ЕС или от радио «Свобода» на борьбу с режимом, а это не всегда эффективно. Вернее, я бы сказал, обычно это не очень эффективно, да, в смысле борьбы с режимом. Либо это просто какая-то такая наивность, которая полагает, что у нас есть какая-то система международных отношений, что в системе международных отношений сохранилось какое-то представление о приличиях и так далее, и так далее.

Этого нет, никаких приличий нет, ничего нет. Мы находимся в ситуации сильно-сильно конца XIX века.

Хорошо, а скажите мне, пожалуйста, если не Путин…

Когда немецкие агенты подбивают британский пролетариат выступать с социальными требованиями.

Хорошо, да, да. А если не XIX век и не Путин, какие-то представления о приличиях действительно сохраняются, в рамках каждого отдельного отведенного на определенные территории суверенитета граждане разбираются сами или все-таки бывает ситуация, когда какое-то международное вмешательство возможно, необходимо, обосновано? Дальше в разных модальностях можно.

Я левый, я вам не могу сказать. Нет, не обосновано.

Собственно, да.

Международное вмешательство обосновано в тот момент, когда у нас будет мировое коммунистическое правительство, если где-то, значит, будут люди заниматься бандитизмом, маскируясь тем, что они национальные правительства, то мы будем им объяснять: «Вы занимаетесь бандитизмом». А власть здесь мировой, значит, коммунистический совет.

А сейчас от этого не будет внутриполитического эффекта никакого, это только тешит эго того человека, который поставил свою политическую агонию на паузу и, кажется, наслаждается. Я не знаю, наслаждается он, паникует, это тоже важно, он-то что он этого испытывает, понимая, что это про него? Не про плохих бояр, не про сколько вас еще посадить, да, а конкретно про него. Это не работает, это не влияет ни на решения Путина, ни на элиту, которая отцепилась более или менее от западных денег. Да, они вынуждены сидеть на сумках с деньгами, но уже эта задача решена к 2016 году более или менее. Поэтому нет, это не то, что… Если вам по работе надо на процесс Навального приехать, хорошо. Заявление надо выпустить, хорошо. Помочь этому делу, помешать этому делу невозможно со стороны.

Значит, будем разбираться сами.

Сами разберемся, я думаю.