«26 марта не стало новым „Болотным делом". На политический процесс похоже дело Мальцева»: Екатерина Шульман о том, как меняется характер силовых репрессий

Вот у нас было довольно много разных дел. Вот у нас был новый виток не Болотной, а теперь уже, значит, всяких людей, выходивших на митинги 26 марта и 12 июня. Были репосты, госизмены, было дело Юрия Дмитриева и так далее. Есть ли у вас ощущение, правильное ли ощущение, что эта репрессивная машина как-то разгоняется или нет и на самом деле всё идет в том же ритме, в том же хронометраже, как в прежние годы?

Это вопрос на самом деле очень важный.

И прогноз в связи с этим. Инерция.

Да. И тут нужно отслеживать статистику, потому что иначе мы действительно с вами находимся в плену новостного потока и каждая следующая фамилия, каждое следующее дело нам представляется каким-то судьбоносным рубежом, а на самом деле никаким рубежом оно не является.

За чем я следила в 2017 году? По нескольким направлениям. 2017 год (и 2016 тоже) был годом протестов, как так называемых политических, то есть квалифицируемых медиа как политические, так и не политических. Самый массовый вид протестов в России ― это протесты трудовые. Тем не менее они в прессу не очень сильно попадают, а число их растет. 2017 год был годом и ярко выраженных таких действительно политических протестов ― это 26 марта, это 12 июня. И этот тёмный и мутный эпизод с мальцевской революцией.

Я следила за тем, будет ли что-то из этого новым «болотным делом». 26 марта и его последствия не стали новым «болотным делом», несмотря на многочисленные прогнозы в эту сторону. Когда это только случилось, я сказала, что нет, этого не будет. Помню, как-то это много кому не понравилось, потому что вроде как я стараюсь снизить ужас происходящего.

Дело не в ужасе. Много всего бывает ужасного, что при этом не является «болотным делом». «Болотное дело» было специфически политическим процессом. То есть в его центре было событие, признанное массовыми беспорядками. Понимаете, это и есть схема пошива политического процесса. То есть есть что-то, что вы характеризуете определенным политическим образом, как троцкистско-зиновьевский заговор, как попытку повлиять на ваши выборы извне, как массовые беспорядки. Дальше на это ядро вы можете накручивать неограниченное количество участников. То есть это дело расширяется самопроизвольно по образцу действительно больших политических процессов 30-х.

«Болотное дело» в миниатюре, свойственной нашему гуманному времени, повторяло именно саму эту схему. 26 марта ― нет, там не было вот этого эпизода. Поэтому каждый, кого таскали по этому делу, был сам себе эпизодом. Ударил полицейского, наступил на ногу, выкрикивал, мешал проходу граждан и так далее. Хотя самому таскаемому кажется, что всё равно, является ли он частью политического процесса или просто неудачно мимо проходил, тем не менее разница есть. Разница есть и для судебной системы, и для правоохранительной машины, и для самих граждан.

Чем ещё отличаются эти наши дела от любых других предыдущих дел? Они отличаются тем, что очень многое зависит от поведения самого попавшего под раздачу. В случае с настоящим политическим террором от вас уже ничего не зависит. Если вы попали под машину, то вы можете только скорой смерти себе желать, а больше ничего. А тут от пострадавшего зависит чрезвычайно много: признать или не признать вину, соглашаться на особый порядок судопроизводства, сотрудничать или не сотрудничать со следствием, какого выбрать адвоката, соглашаться на государственного адвоката или искать своего, что писать, что не писать. Страшно много от вас зависит.

Как показывают данные, сотрудничество со следствием ― это не выгодная тактика. Вы всё равно получите с большой вероятностью реальный срок, хоть и, по счастью, нынче они небольшие, но всё равно они реальные. И при этом вы закроете себе путь к апелляции, к отмене, возможной отмене приговора. А люди это делают, люди доходят до ЕПСЧ, получают, между прочим, компенсации, Российская Федерация расплачивается по этим счетам. Поэтому имеет смысл просто знать заранее, как вы будете себя вести, если с вами это случится.

Что похоже на политический процесс? На политический процесс похоже дело Мальцева. Это дело я назвала мутным, потому что оно действительно выглядит в высшей степени неприятно. И наличие вовремя исчезнувшего лидера, и заранее объявленная дата, и то, что люди так подставлялись или, скажем, были подставлены именно под это напрашивающееся определение экстремистской организации, и то, что судом признано было это мальцевское не знаю что, объединение, ассоциация ― признано было экстремистской организацией за некоторое время до этой объявленной революции, прости господи, 5 ноября.

Это всё, конечно, очень похоже на те методы, которыми наши славные спецслужбы шьют такого рода изделия. Когда они сначала подкармливают какие-то организации, позволяют им жить и даже дают им какие-то тайные преференции, а потом вовремя, к праздничной дате, их показательно режут и показательно сажают людей. Особенно грустно это потому, что многие попавшие ― это люди из регионов, это не молодежь, это взрослые люди, которые хотели каких-то перемен и не знали, куда приткнуться с этим своим желанием перемен. Они могут уехать, что называется, надолго.

Я рада слышать, что ими занимаются наши правозащитные и адвокатские организации. И вообще, как и в прошлом году, и в позапрошлом, в 2017-м героями России были, конечно, адвокаты и правозащитные НКО. Они повышают неуклонно уровень правовой грамотности населения, они вытаскивают людей буквально из зубов Левиафана. Есть адвокаты вроде Павла Чикова, которые борются напрямую с ФСБ и с большим успехом это, между прочим, делают. Люди выходят, людей вытаскивают, сроки снижают, так что всё не безнадежно.

Почему важно говорить про то, чем отличается наша с вами ситуация с государственными репрессиями от советской? Не потому что мы хотим как-то приукрасить нашу ужасную действительность, не потому что мы хотим скрыть страшную правду. А потому что мы хотим, дорогие товарищи, возложить ответственность на вас за ваше поведение. Потому что если вы будете кричать, что у нас 37-й год, то вы тем самым себе выученную беспомощность устраиваете, как это называется у психологов.

Когда мы говорим, что у нас не 37-й год, это не для того, чтобы поблагодарить доброе начальство, что оно нам не устраивает 37-й год. Оно не может его устроить, некому его устраивать, нечем, незачем, нет в этом ни общественной потребности, ни механизмов, ни ресурсов.

Но в ситуации не 37-го года очень многое зависит от вас, от вашей грамотности, от вашей выдержки, от той стратегии поведения, которую вы выберете. Прежде всего помните: читайте законы, держите в телефоне контакты ОВД-Инфо, не соглашайтесь на государственного адвоката, не признавайте свою вину, если вы не виноваты.

Фото: Владимир Астапкович/РИА Новости