' style='fill:%23c4c4c4;fill-opacity:1'%3E%3Cpath d='M93.28-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.41-11.75zM98.5-57.4h2.52L94.7-45.67h-2.6l6.4-11.75zM103.78-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.4-11.75z'/%3E%3C/a%3E%3C/svg%3E)
Пятнадцать лет назад израильский художник Саша Галицкий уволился с работы и стал заниматься резьбой по дереву с обитателями домов престарелых. Его ученикам от 70 до 100 лет, они пережили войну, Холокост, потеряли близких. Их деревянные скульптуры и рельефы сами по себе, по словам Галицкого, не представляют художественной ценности. «Переворот происходит когда ты видишь деревяшку поскребенную человеком, и ты знаешь, что ему за 90 лет, — говорит художник, — что похожая лошадь, которую он выскреб из досочки была у его отца, что у него с детства вытутаирован порядковый номер на руке, что он был контужен во время боя на Синае в 1956 году и полжизни провел на операционных столах».
Деревянные картины, дополненные описанием судеб их авторов и их портретами, сделанных самим художником, до 12 июня выставлены в «Манеже». Дождь публикует некоторые из них с комментариями Саши Галицкого.
Так называемые «защищенные» или «оберегаемые» дома, в которых живут ученики Галицкого, не похожи на типичные дома престарелых в нашем представлении. В таких домах, скорее напоминающих санатории, пожилых людей опекают с юридической точки зрения, оказывают медицинскую помощь, организуют досуг — экскурсии, лекции, кружки. Многие из обитателей продали или сдали свое жилье и теперь платят за проживание в «оберегаемом» доме, чтобы не остаться в одиночестве.
У Галицкого больше ста учеников в семи таких домах. «В неделю по 17 занятий бывает, я как художник-передвижник с сумкой и инструментами с места на место переезжаю», — шутит он.
Подопечные художника — поколение людей, приехавших в Израиль в детстве или в юности, из Европы и СССР во время или сразу после Второй мировой войны. «Мои старики не доиграли. В их жизни были войны и потери, а детства не было. И мы порой даже не представляем, через что они прошли», — делится создатель проекта.
По его словам, в работе с пожилыми самое главное — это терпение и понимание того, что ты вряд ли кого-то сможешь как учитель научить. Как художник Галицкий работал с режиссером спектакля «Снежное шоу» Вячеславом Полуниным и нередко использует в общении со стариками театральные приемы, хотя специально никаким техникам не учился. «Они приходят, потому что занятия — как спектакль, атмосфера создается соответствующая» — говорит он.
«Я как таблетка для них. Человеку нужно представлять, что все хорошо, что он живой, что он такой же как вчера, как год назад, он не меняется».
Атмосфера, по словам Галицкого, создается в том числе анекдотами и нередко — шутками друг над другом.
«Один приносит мне пирог, и говорит: „Это не я, это моя жена сделала. Я бы тебе камней запек“, — рассказывает художник, — И это для меня самый большой подарок и благодарность. А так он мне каждую неделю пирожки носит. Как-то встретил его жену, она говорит: „Он тебе морковный пирог принесет, он сам натирал“. У нас мастерская. Кто говорит спасибо столяру? Тут нет каких-то фраз, которые нужно говорить. Просто ближе к душе, к человеку прикасаться».
Организаторы выставки объясняют, что одна из ее целей — рассказать в России об успешных программах работы с пожилыми людьми.
«В области культуры у России и Израиля очень много общего, но то, что нас серьезно отличает — отношение к старикам, — рассказывает глава Российского еврейского конгресса Юрий Каннер, который вместе с благотворительным фондом «Джойнт» привез арт-проект Галицкого в Москву, — старики в Израиле и во многих других частях цивилизованного мира — полноценные граждане. Мне уже 61 год, и в России человек моего возраста — уже второй или третий сорт. В этом проекте говорится через искусство, что старики лучше нас, это бесценный актив нации. Они такие же как мы, только больше знают, больше умеют».
Для выставки в Москве Галицкий записал разговоры со своими учениками и их рассказы об их прошлом. Дождь публикует эти истории с комментариями художника.
Яков (Янек) Фридман, 90 лет
«Объясняю Якову, как работать напильником, а он говорит мне: „Я умею, меня научили, — и добавляет на ушко, — Аушвиц“»
«В 1943 году, в 17 лет я оказался в Аушвице. Я встретил там много очень плохих и очень хороших людей, и мне сильно повезло. К примеру, лагерный доктор — поляк Ковач — направил меня на рентген в соседний лагерь с воспалением зуба, хотя ежедневно работали печи, и в них горели здоровые люди.
Последний раз я рыдал в Майданеке в день, когда надзиратели палками забили молодого еврея, спрятавшегося где-то в другой зоне. Последний раз. Больше — никогда.
В лагере меня послали работать на кухню, пока кто-то не пожаловался начальнику лагеря, что на кухне работает еврей. И меня перевели разгружать вагоны с углем. Это было уже в апреле 1945 года. Через день-два пятьсот американских самолетов около часа бомбили заводы. Я их считал. Это был ад. Из четырехсот заключенных осталось в живых сто или двести. Я остался в живых. Только маленький осколочек изуродовал мне на всю жизнь мизинец на правой руке. Кстати, на кухню, откуда меня выгнали, упала бетонная стена и похоронила под собой всех, без исключения. Вот так и иди знай, где лучше.
В 1948 году еще до провозглашения Независимости, на корабле, я прибыл в Палестину. Англичане были к нам не слишком приветливы, настроение испортил порошок ДДТ против вшей. Они нас засыпали им с ног до головы. Вскоре я получил новое промасленное чешское ружьё и оказался в ударном отряде „Пальмах“. По правде сказать, я не был бывалым солдатом. Мне всегда казалось, что я участвую в странном спектакле, при этом не очень понимая своей роли. Мы никогда не рассказывали, что нам довелось пережить в Европе. Да никто нас об этом и не спрашивал».
<...>
После боев меня направили в северный Тель-Авив изучать бухгалтерское дело. Хотя по характеру я совсем не бизнесмен, мне ближе философия, астрономия и рисование. И вот, когда все одноклассники после получения специальности бухгалтера пошли искать хорошие работы, я подался выращивать плантацию бананов и занимался этим 8 лет. А потом тридцать лет работал в одной из больничных касс заведующим складом. Вот и все.
Думаю, что самое главное в моем характере то, что я всегда сам решал, как мне жить. И когда в 14-15 лет в лагере Яновски я встретил людей, гораздо умнее и опытнее меня, ожидающих милости нацистов, я понял для себя самое главное: пассивность и апатия не спасут. Чтобы спастись — надо рисковать.
Я думаю, что этот побег из лагеря в 1942 году — самое главное, что я совершил в жизни. Тогда я понял, что люблю свободу и никому не позволю решать за меня, как мне жить.
Ведь для того, чтобы спастись, мне пришлось по подложным документам на имя украинца Элиаса Шостака уехать „добровольцем“ на работы в Германию. Это там меня поймали во второй раз и снова отправили в лагерь.
Я и сейчас много читаю, рисую и слушаю музыку. Хотя в последнее время очень плохо слышу. Моя старшая дочь — доктор биологии, а сын — хозяин хайтековской фирмы. Он берет меня каждую пятницу в Тель-Авив, мы приходим в кафе в Дизенгоф-центре, рядом с книжным магазином, и пьем кофе. Потом покупаем по две-три книжки. Человеческая жизнь сама по себе лишена смысла — смыслом наполняет ее сам человек».
Арье Фетман, 90 лет
«Арье — гениальный совершенно человек. Вот он сделал сделал Давида. Говорит: у меня была картинка спереди — Давида Микеланджело, а сзади я сам придумал»
«Я родился в Венгрии, в 1926 году 1 октября. В войну работал у немцев в рабочем лагере как еврей на учебном аэродроме. В марте 1945 ночью украл из-под снега картофельные очистки, меня поймали. Назначили в наказание на следующий день на дыбе висеть один час. Я спрятался в яме примерно метр глубиной, шириной сантиметров сорок и пролежал в ней весь день. Вечером вылез — это в Австрии в лагере близ деревни Шахендорф — смотрю, я еще живой. Стрельба „тр-р-р-р“ с одной стороны, немцы с другой. Русские к вечеру пришли, и я освободился. В 1948 уехал в Израиль и сразу на два года в армию. В 1950 женился, занимался ортопедией, делал протезы из дерева. Жил в Петах-Тикве, а четыре года назад жена умерла, я не захотел один жить и переехал в дом престарелых».
Фрида Либман (1927 — 2016)
«Вот Фрида из Польши. Она уже умерла. Она мне принесла CD со своим интервью для „Яд-вашем“ [музей Холокоста]. Я часто прошу такие вещи приносить, мне так проще работать. И она мне говорит: „Я не хочу делать портреты людей, я люблю животных“. И я понял почему — это страх фашизма, того, что она прошла».
«[После войны] я осталась одна, я была уверена, что никого из моей семьи не осталось в живых. Я хотела только одного — отомстить. В конце концов я попала в Швецию, в Гетеборг, в лагерь переселенцев. Мне было 18 лет. Каждый, кто видел меня, начинал плакать. Скелет. 27 кг.
Постепенно мне страшно захотелось жить. Есть еду, танцевать, жить. Все вокруг вдруг стало белым — сестры, чистота вокруг. Так для меня закончился лагерь смерти.
Я даже успела немного поработать в Швеции на фабрике. Я попала в еврейский интернат на севере Швеции и нас стали готовить к переезду в Палестину. Мы учили иврит, математику. И однажды на корабле мы поплыли в Палестину. В пути мне повезло еще раз. Был сильнейший шторм, он продолжался три дня, а наш корабль был переполнен. Но он выдержал этот шторм. У меня была возможность уехать в Америку, но я боялась быть одна. О Палестине я ничего не знала. Но англичане не дали нам высадиться на берег. Был бой, мы швырялись в них консервными банками, но они пустили слезоточивый газ и захватили судно. Я тогда поранила левую ногу в этой схватке.
Нас пересадили на другое судно и отвезли на Кипр, в лагерь. Там я была около года. Я захотела выучиться на медсестру, пошла работать в роддом. На Кипре я познакомилась со своим будущим мужем, и когда через год мы все-таки оказались в Палестине, мы поженились.
Я тоже была в армии, связисткой. Мой муж был тяжело ранен в боях. Первая наша квартира была в Яффо, в оставленном арабском доме, на крыше. Специальности у муже не было, и он работал кассиром в кинотеатре. А я работала медицинской сестрой. У нас родилась первая дочь. Потом мы переехали в другой район Тель-Авива, там муж как инвалид получил квартиру при помощи министерства обороны. Там родилась наша вторая дочь.
Во сне часто я бегу куда-то со своими дочками и не могу нигде спрятаться. Сейчас я вижу тот же сон, но уже с внуками. Моя дочь боится поехать в Польшу. Я хотела бы сейчас увидеть то место, где я выросла. Может, это был сон? Не знаю, не помню лица».
Некоторые истории Саша Галицкий рассказал за своих учеников сам.
Элиягу Петрушке, 101 год
«Ему удалось не погибнуть от рук польских приспешников нацистов в довоенной Варшаве, успеть эвакуироваться в Россию в 39-м году, директорствовать детским домом для польских детей-сирот во время второй мировой в Загорске, репатриироваться в Израиль и стать известным ученым-микробиологом.
Когда в тот день еще 99-летнего Элиягу привели ко мне в мастерскую изображать деревянную лошадку, я его не ждал и думал не придет. На днях он лишился сына от скоротечного рака. Элиягу-таки пришел, сел за стол и молча, не двигаясь, уставился в стену. И мне надо было найти для него слова.
Понимаешь ли, — сказал, — ты такой старый, что следуя законам природы, в принципе не должен был бы уже знать, как складывается судьба у твоих детей, внуков и правнуков. Так что постарайся принять это как бонус.
Вроде поверил хотя бы ненадолго».
Иегуда Шапиро, 92
«Когда у Иегуды умерла жена, он сказал, что на похоронах ему меня не хватало. Можете себе представить — учителя резьбы по дереву».
«Вот он сделал свой портрет. Он тут в 1932 году охранял еврейский поселок от набегов всяких нехороших людей».
«Он родился недалеко от Львова в 1923 году. Если попытаться рассказать коротко, то отец спас его от смерти, отправив в 1937 году из польского городка Зборов в Палестину в школу Бен Шемен. Иегуда учился тогда вместе с будущим президентом Израиля Шимоном Пересом. В 1939 связь с семьей прервалась. Иегуда не представлял тогда, что происходило в Европе. Это потом он подробно узнал, что случилось с каждым из них — кого цивилизованно отправили в лагерь уничтожения, а кого сердобольные соседи просто закидали гранатами в землянке. Иегуда успел повоевать во всех войнах Израиля, которые выпали на его поколение. Между войнами он также успел построить более 170 км дороги из Сдома в Эйлат. Это заняло три года. Тогда Иегуда был трактористом.
Лет восемь-десять назад он был моим старостой: приходил заранее, раскладывал инструменты, доски, разносил все, когда я появлялся, все уже было готово. Мы уже два года делаем вот эту доску. Если я ему ставлю молоточек, он работает, если нет — засыпает. Я не знаю, что происходит у него в голове. Иногда он тихо гладит мне руку, продолжая не отрываясь смотреть в глаза».
Фрагменты документального фильма «Бархатный сезон» о Саше Галицком и его учениках можно посмотреть здесь
Текст: Соня Гройсман
