«Борьба» Путина: кого президент собирается побеждать на выборах и зачем ему это надо

Колонка главного редактора Московского центра Карнеги Александра Баунова
19/01/2018 - 17:52 (по МСК)

Если смотреть на избирательные бюллетени и списки кандидатов, все российские выборы времен Путина кажутся одинаковыми: соперники или одни и те же, или новые, но одинаково иллюзорные. Если смотреть на того реального противника, – как правило, не представленного в бюллетене (слишком опасно), – с которым Путин боролся всерьез, все выборы ощутимо разные. От ответа на вопрос, кого Путин идет побеждать на выборах 2018 года (не кто его настоящий главный противник – возможно, это он сам, а кого он видит в этой роли), зависит то, каким будет следующий президентский срок. Об этом в своей колонке пишет главный редактор Московского центра Карнеги Александр Баунов.

Все правильно сделали

Выборы 2018 года – последние по действующей Конституции – подводят итог нынешнего обширного правления в его известной нам форме (дальше оно может продолжиться только в другом, более изобретательном и менее конвенциональном виде). Если это выборы итоговые, на них надо победить не соперников (чей список вновь не для борьбы), а идею, что идущий на переизбрание президент что-то – а в наиболее радикальной интерпретации всё – сделал неправильно или чего-то важного не сделал. Нужно победить идею потерянного времени, навязчивую мысль об упущенных возможностях.

При долгом правлении в среднеразвитой стране, где успехи чередуются с неудачами, а рост со спадами, именно упреки в неиспользованных возможностях являются наиболее очевидной стратегией критики власти: много упущено и много не сделано, и преступная бездеятельность продолжает занимать место несделанных (и неделаемых) дел. А вот другие, а вот мы бы на этом месте развернулись!

Если мы внимательно выслушаем и посмотрим все публичные выступления Владимира Путина: прямые линии, пресс-конференции, общение с трудовыми коллективами, встречи с молодежью, – они об этом, об отрицании зазора между потенциальным и реальным, между действительностью и возможностью: «Мы не отступали от намеченного курса, достойно отвечали на вызовы сложнейших испытаний и кризисов, в том числе глобального масштаба, часто абсолютно от нас не зависящих», «Мы не только сохранили целостность и суверенитет России, не только успешно прошли трудный путь обновления, но и совершили настоящие прорывы по важнейшим направлениям развития».

Наибольшее чувство, самое сильное раздражение вызывают у него вопросы о том, что хорошего могло быть сделано, но не произошло: о потенциальной реальности – «возможное несовершенное», past possible. В ответах Путин риторически прикрывает зазор несделанного, буквально бросается на амбразуру: «Когда майские указы, если вы вспомните, только вышли, сразу начался «плач Ярославны» по поводу того, что они неисполнимы. Если бы не было этих ориентиров... было бы хуже намного. Поэтому считаю, что и я, и мои коллеги сделали правильно в свое время», «Что касается роста экономики, она все-таки растет, и это очевидный факт. Здесь никаких приписок нет!».

Основатель государства

Долгое правление Путина поддерживает подходящую систему координат для отрицания упущенных возможностей, создавая ложную альтернативу на крупных отрезках времени. Двадцать лет пребывания у власти делят новейшую историю России на путинский период и девяностые. Президент Путин снова и снова ищет опору в этой дихотомии. «Почему нет успешной оппозиции? Потому что по сравнению с девяностыми ВВП вырос на 70%, а промышленное производство на 60!» А по сравнению с 2008-м или с 2012-м? Ведь в обычной конкурентной ситуации политик отчитывается за один-два срока, а не за четыре-пять. Однако пока история России такая короткая, что делится без остатка на девяностые и Путина, это будет работать: любая оппозиция Путину будет так или иначе равна или может быть приравнена к девяностым, ведь ничего больше нет. Больше того: девяностые в сознании сдвигаются в точку до начала мира, это как бы время, когда нынешней России еще не было: вы что, хотите, чтобы не было России?

Возможность разработать более тонкое предложение и противопоставить 2017 год не 1997-му, а 2003-му или 2009-му, остается нереализованной, так как требует того самого внутриэлитного раскола, даже бунта, призрак которого был побежден в 2011 и 2012 годах. Конструкция с политиком-демиургом, создавшим космос из предшествующего хаоса, точно так же работала в близко родственных и вовсе не родственных режимах: Роберт Мугабе и другие долголетние отцы африканских наций напоминают, что до них было колониальное иго; китайские коммунисты – что при всех связанных с ними трудностях до них было сто лет унижения и противники хотят его вернуть; Франко вспоминал гражданскую войну; Пиночет – неуправляемость при Альенде; Кастро – о временах, когда Куба была американским борделем, и так далее. В основе этой конструкции – легитимация через отрицание предшествующего правления, претензия на творение государственности из ничего.

Схема работает, пока в сознании граждан двоичный код не сменяется более разнообразным. Обновившееся население уже не помнит колониального гнета, хаоса Альенде, валютных проституток Батисты (зато хорошо знает нынешних), или время стирает остроту переживания: часто люди перестают считать прежние времена (Батисты, шаха, царя, республики) такими уж худыми.

И главное, граждане догадываются: нет никакого основания считать, что без замораживания нынешнего правления немедленно вернулись бы прежние худые времена или что они продолжались бы и дальше в неизменном виде без нынешнего правителя-демиурга. Иначе говоря, они начинают отрицать демиургический статус правителя, подозревая, что у него нет монопольного права и эксклюзивных способностей по трансформации прошлого в настоящее и что, скорее всего, пути из прошлого в настоящее множественны, и настоящее все равно наступило бы, а прошлое изменилось.

Главная ошибка, которую допускает правитель-демиург и его режим, – это статическое восприятие предшествующего периода. Он пытается – часто искренне – узурпировать время, разделив его на неподвижные и движущиеся части. Как экономические показатели 1913 года и уровень грамотности в царской России, которые до конца своего существования предъявляла Компартия Советского Союза, словно бы без СССР, в любой другой России грамотность и экономика ни в коем случае бы не росли. С таким же успехом родители или школа могут сообщить миру, что ребенок без их эксклюзивного участия остался бы метр двадцать и продолжал ходить пешком под стол.

Время не только сглаживает в памяти граждан России травму девяностых (тем более что позднейшие экономические и внешнеполитические успехи помогли ее преодолеть), но интуитивно могут прийти к мысли, что девяностые так или иначе кончились бы. И раз уж они кончились, для их конца совершенно не обязательно переизбирать в пятый раз одного и того же человека, который в последнее время как раз не демонстрирует впечатляющих экономических достижений.

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора.

Полностью читайте колонку главного редактора Московского центра Карнеги Александра Баунова на сайте центра

Фото: Алексей Дружинин / РИА Новости

Также по теме