Волчий вой по ушедшей родине. Почему Бунину первому из русских дали Нобеля, и за что он ненавидел советскую Россию

Торг здесь неуместен.

Торг здесь неуместен, такая дворянская спесь. Бунин получил своего «Нобеля» после трех лет бесплодного ожидания, и каждый раз накануне присуждения премии он умоляет сам себя не думать об этом, не беспокоиться. И в последний раз, кажется, он себя уговорил и пошел в кино, чтобы отвлечься, тем более там показывали ролик с участием Кисы Куприной, признанной красавицы, купринской дочки, модели. И когда как раз когда раздался шепот «Телефон из Стокгольма», Зуров пришел в кино ему об этом сказать, Бунин отмахнулся: «Дайте досмотреть», потому что он думал, что это очередная «утка», а тут Киса, все-таки интересно, Ксения Куприна была очень в его вкусе.

Но он сложно отнесся к премии, он попросил, чтобы его оставили одного, «Мне надо побыть одному», ему надо было выдумать себе какую-то стратегию. Он был, конечно, очень благодарен, он был в восторге, он своего тщеславия никогда не отрицал, но надо сказать, что Бунин вел себя с исключительным достоинством, с благородством, и большая часть премии ушла на вспомоществование русским литераторам, он ее фактически раздал.

Насколько Бунин достоин «Нобеля», насколько он вписывается в этот ряд? Безусловно, из прозаиков русского зарубежья он номер один. Набоков был тогда еще молод, и Набоков это все-таки совсем другое поколение и совсем другая проза. В лице Бунина наградили, во-первых, русскую классическую традицию, последним представителем которой он был. Тем более земляк Тургенева родом, хотя родился он сам в Воронеже, но он там не жил никогда, он наследник степной южной России, вот этой настоящей России, России бесконечно красивой, упоительно непредсказуемой, бурной страстной, наследник такой, он и любил Юг всегда больше Севера, наследник орловской могучей литературной традиции, с которой наиболее известен Тургенев, к которому, собственно, Бунин очень и близок, как непревзойденный пейзажист.

Но вместе с тем Бунин награжден еще и как модернист. Сам он к модерну относился очень критически, критиковал авангардистов, не принимал футуристов, ругал символистов, ревновал их к литературной славе. Ему всегда казалось, что он, умеющий писать по-настоящему, обойден всеми этими шарлатанами, которые фокусами своими отвлекают внимание публики, он считал, что и Блок это сумасшедший, и Белый — безумец , и Маяковский — хам. Для него, собственно, классическая русская традиция была домом родным, но конечно, Бунин модернизировал русскую прозу очень сильно. Он и поэт первоклассный, но как поэт, он настоящего признания не нашел, хотя Набоков ставил его стихи, как он говорил, выше его «парчовой прозы».

А почему, кстати?

Ну, вот почему не нашел признания, потому что он слишком традиционен, он как раз традиционен не в смысле идеи, может быть, он формально казался традиционным, такой наследник русского классического стиха среди сплошного увлечения формальными экспериментами.

Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Весёлой, пёстрою стеной
Стоит над светлою поляной.

На самом деле, Бунин, как поэт, он фактически продолжение лучших черт Бунина-прозаика — та же зоркость, то же невероятно острое чувство времени и смерти, ощущение обреченности, отсюда острота. Бунинское страстное жизнелюбие, это же отголосок его смертельной тоски по молодости, по вот этой всей летучей прелести мира, уходящей так стремительно. Бунин воспринимает мир с необычайной, собачьей остротой, не зря его с волком часто сравнивали, потому что действительно «волчье» сухое лицо, волчья хватка, хищный глазомер, такой, как у Мандельштама, это хищный глазомер это определение по другому совершенно поводу, но глазомер действительно хищный, хватающий мир, зрачок, впивающий все. И бунинская поэзия, лаконичная очень, у него больших стихотворений мало, в основном это «сухой кистью», что называется, и «сухой» это самый частый у него и самый позитивный эпитет.

Резкая, хлесткая, невероятно зоркая проза, большое количество прилагательных, прицельно точных, и пожалуй, прилагательные доминируют у него. И вот это страшно острое, ветхозаветное, конечно, не случайно Ветхий Завет для него любимый источник цитат и эпиграфов, ветхозаветное ощущение мира, ветхозаветное ощущение бога, огромного, жестокого бога, творящего прекрасный и равнодушный к человеку мир. Отсюда его любовь к восточным странствиям, его путешествие в Иудею, поездка вдоль африканского берега, его страстный интерес к Востоку, отразившийся в «Братьях». И ощущение, мировоззрение его скорее восточное, такое несколько хаямовское, где смерть все-таки кладет предел всему. И отсюда и бунинская эротика, еще одно доказательство страшной краткости, беглости жизни, ее невыносимой неуловимости, жадное желание ее постоянно осязать, и чувство трагизма любви, обреченность любви, потому что «Темные аллеи» это сборник историй о любви трагической. Счастливой любви для Бунина нет, у него все внезапно обрывается, и это все на фоне совершенно упоительной русской красоты.

Нужно сказать еще, что Бунин-то получил «Нобеля» задолго до «Темных аллей», которые были его лебединой песней, его завещанием, эти сорок рассказов, строго говоря, тридцать девять. Это последнее его большое литературное свершение. А получил он премию, скорее всего, за «Жизнь Арсеньева», мемуарный роман. В России печаталась только пятая его часть, «Лика». В советской России. Потом «Жизнь Арсеньева» напечатана была целиком уже в последние советские годы, но первый синий пятитомник Бунина целиком «Жизнь Арсеньева» не вмещал. Вероятно, потому что отпугивали какие-то помещичьи ноты.

Честно говоря, «Жизнь Арсеньева» не кажется мне высшим свершением Бунина, единственный его роман не кажется мне самым увлекательным чтением. Действительно, это описание отрочества, а как говорил Шостакович, в жизни каждого композитора самое скучное ― это детство. Но поразительна там вот эта зоркость взгляда и пробуждение трагического мировоззрения, эта жажда все удержать.

Конечно, лучшее, что там есть, ― это «Лика», написанная, как он сам пишет, с тем чувством близости и телесной, и духовной, какая бывает только во сне. Это воспоминания о его первой, орловской еще любви, о Варе Пащенко. Конечно, «Лика», да и в целом некоторые куски «Жизни Арсеньева», ― это такой волчий вой, такая страшная тоска по ушедшей молодости, ушедшей России, что эмоциональная сила этого текста и сыграла свою роль.

Потом, знаете, у «Нобеля» и вообще у литературы XX века всегда был особенный интерес к механизмам удержания времени, удержания жизни. Только тем, что Пруст рано умер, можно объяснить, что ему за «В поисках утраченного времени», фактически незаконченную серию из семи романов, не дали «Нобеля». Он был в пяти минутах от этого.

Но Бунин к опыту Пруста относился довольно скептически. Когда при нем Берберова называла Пруста крупнейшим писателем и даже нагло говорила, что он крупнее вас, это, конечно, его бесило. На самом деле опыт Бунина, может быть, в каком-то смысле поубедительнее, потому что у Пруста просто не было художественного дара, позволяющего так удержать вещь. Бунин, написавший, что у селедки перламутровые щеки, сразу создает этот образ. У Пруста, конечно, такой образности нет, конечно, такой пластики, такой невероятной зоркости, такой четкости эпитета, конечно, нет ни у кого из европейцев в это время.

Но тоска Бунина ведь очень обострена. По большому счету, Бунин попытался переписать Чехова. Но там, где Чехова многое бесило и раздражало, его это скорее умиляет, поскольку это все ушло. В сущности, рассказ «Чистый понедельник» ― это не что иное, как «Володя большой, Володя маленький», переписанный бунинским слогом. Но то, что раздражало, что было пошлостью в тогдашней роковой героине: ее стремление молиться, ее стремление к любви, грешить и каяться ― это у бунинской безымянной героини стало трогательным, бесконечно прекрасным, потому что нет больше той России. Та Россия бывала и пошловатой, бывала и страшной, и непредсказуемой, и монашеской, и разгульной, но когда ее больше нет, остается вот эта бунинская эмоция страстной тоски.

И, конечно, нельзя не сказать, что сама мелодика фразы «Жизни Арсеньева» ― это действительно мелодия уходящего времени. Европа мучительно переживала разрыв со своим прекрасным прошлым и болезненно ощущала его, понимала, что она вляпалась в какие-то совершенно новые времена, где правил нет. Поэтому бунинская эмоция была всеевропейски востребована.

А чем Бунин так близок нам до сих пор? Потому что в кинематографе много его отражения, в театре.

В кинематографе самое такое нелепое его отражение ― это попытка Никиты Михалкова снять «Солнечный удар» в таком ужасно политизированном варианте, что революция случилась из-за того, что офицеру отдалась мужняя жена. Это такая попытка, что ли, распространить на «Солнечный удар» шолоховскую идею, что революция и война случились из-за того, что рухнули устои мелеховского хутора.

На самом деле, конечно, все экранизации Бунина абсолютно неудачны. Не было еще ни одной сколько-нибудь удачной попытки перевода бунинского языка, пленительной мелодики короткой бунинской фразы на язык кинематографа, потому что у кино, у объектива нет той зоркости, которая есть у Бунина. У Бунина каждая строчка пахнет, Бунин невероятно чуток, страстно действительно жаден до мира, а кинематограф этому еще не научился. Я помню, мне Владимир Хотиненко говорил: «Моя мечта ― снять так, чтобы пахло». Но так снять нельзя, так можно только написать.

Может быть, кстати говоря, Бунин ― модернист в том смысле, что он искал новую художественную форму, синтез прозы и поэзии. Николай Богомолов совершенно прав, когда он говорит, что короткие поздние рассказы Бунина, например, «Красавица», или «Первая любовь», или «Роман горбуна» ― это миниатюры, по плотности мысли и деталей приближающиеся к стихам. И все-таки поиск прозопоэтического синтеза ― это самое перспективное направление XX века. Этим занимался Белый, которого Бунин терпеть не мог именно потому, что ревновал к его успехам в этой области, этим занимался Маркес, да кто только не занимался!

Бунин научился писать прозу так, что это стихи, только это те же десять строчек, очень коротко и так же хлестко, так же страшно, так же почти всегда до слез, потому что при всей сухости бунинской души и бунинской манеры слезы всегда подступают, когда его читаешь, да. «Плачет господь, звезды слезами текут с небосвода ночного, плачет господь, рукава прижимая к очам». Вот это рыдание над судьбой мира ― это у Бунина очень четко.

А какие у него были ощущения от той России, которую он потерял?

Видите, какая вещь? Он все понимал про Россию, но для него ключевое слово ― сложный. Он очень любит этот эпитет: сложный запах базарной площади, все то огромное и сложное, что было Россией, сложный цвет закатного неба. Для него именно в этом синтезе всех всехностей, как это называла Муратова, сложностей ― в этом для него Россия.

Она была невероятно сложным и многослойным государством, как же она выродилась вот в эту дикую простоту? Это он ненавидит, ничего не поделаешь. Я думаю, что для Бунина крах советской… то есть не советской, советской тоже был бы для него драмой, потому что стало еще проще. Крах досоветской, крах царской России ― для него это не идеологическое явление. Революция для него ― это триумф грубости, невежества и упростительства. Это как, собственно, у Горького в «Рассказе о необыкновенном» вместо «убить» доктор говорит «упростить». Вот это и здесь.

Для Бунина Россия ― это невероятно многосоставное явление, а пришла она к отвратительной пошлости, плоскости, мерзости. И когда он описывает в «Окаянных днях» ту Россию, всегда поражаешься, как среди великолепной, великолепно описанной снежной, морозной, или мартовской оттепельной, или южной пленительной одесской природы морской в нее впечатан вот этот грязный вонючий матросский кулак. Среди сложности русского пейзажа ― чудовищная пошлость русской общественной жизни. Здесь он никаких, собственно, иллюзий не питал.

Спасибо.

Спасибо и вам.

Я напомню, что у нас в цикле «Сто лекций с Дмитрием Быковым» есть лекция «Господин из Сан-Франциско». Если вам не хватило сегодняшней программы, можете зайти в архив наших программ, найти там эту лекцию и еще послушать Дмитрия Львовича об Иване Алексеевиче.

И погрузиться в этот не лучший, но характернейший рассказ Бунина.

Спасибо пространству Only People, оставайтесь на Дожде

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.