«25% — бессмыслица. Дыхание зала будет мертвым». Гендир «Большого» Владимир Урин об ограничении зрителей и ущербе от пандемии

Сейчас я хочу представить своего сегодняшнего гостя, это Владимир Урин, гендиректор Большого театра. Большое спасибо, что согласились поговорить со мной.

Добрый день.

Добрый день. Мы разговариваем по скайпу, у нас продолжаются дистанционные разговоры с нашими гостями. Ситуация напряженная, я впервые буду говорить с гендиректором Большого театра не о театре, не о культуре, а о здоровье, очевидно, о здоровье и о бизнесе, связанном с этим. Владимир Георгиевич, вы вчера, на днях выступили, так довольно жестко выступили, не одобрив инициативу московской власти, собственно, очевидно одобренную федеральной, вот по регулированию зрительской загруженности театров. Вы сказали буквально о том, что не надо заставлять театры приглашать только 25% зрительского состава, лучше уж тогда театр закрыть. Или я неверно поняла вашу мысль?

Вы поняли абсолютно правильно мысль. Проблема здесь, мне кажется, в целом ряде аспектов. Первое, дело все в том, что если ситуация с пандемией настолько серьезна, что принимаются подобного рода меры, то мне кажется, что было бы принципиально важнее и точнее сказать — дорогие друзья, смысла в этом нет, надо, необходимо на какое-то время закрыть. Мы бы абсолютно с понимаем отнеслись к этому, потому что на самом деле люди, которые принимают решения и в результате отвечают за эту ситуацию, они, конечно, обладают достаточно серьезной информацией для принятия подобного рода решений. Поэтому я сейчас спорю не столько о том, нужно ли принимать эти меры, а о том, какие меры и как они приняты. Речь идет только об этом. Первое, ничего страшнее, чем играть на пустой зал, нет. Я сразу могу сказать, что при полуторатысячном зале, если это 25%, считайте, что это практически пустой зал. Это чисто психологически чрезвычайно сложно. Я тоже хочу вам сказать, что и у нас ведь ситуация очень неблагополучная, с точки зрения пандемии, в самом театре. У нас люди болеют, болеют достаточно серьезно, но тем не менее, люди понимают, что и в этой ситуации надо продолжать работать, потому что это создает все-таки ощущение очень важное в жизни, что мы, несмотря ни на что, продолжаем работать, встречаться со зрителями.

А вот я не до конца понимаю вот как раз ваш в некотором смысле, какой у вас главный месседж. Вот рестораны, например, наоборот, были настроены на то, чтобы согласиться на QR-коды…

Рассказываю, какой главный месседж. Поэтому на самом деле это чрезвычайно важно, ведь все равно громадное количество людей встречаются, работают, готовы показывать спектакль. Но кому? Становится бессмысленным показ спектакля, то есть то, чем мы занимаемся, становится бессмысленным.

Да-да, эту вашу идею я понимаю, да.

Это первая сторона вопроса. Вторая сторона вопроса, она, конечно, экономическая. Я хочу чтобы вы понимали, что конечно, это очень серьезная часть, доходная часть. Мы понимали, 50%, хорошо, понимаем. Но это 50%, которые покрывают очень серьезные расходы по проведению спектакля. То есть на сегодняшний день экономически, если мы будем зарабатывать всего 25% от зрительного зала, это не будет покрывать даже текущих расходов на проведение спектакля. Это вторая очень важная составляющая, мне кажется. Поэтому я и сказал, что честнее в этой ситуации было бы закрыть, мы бы ушли опять на какое-то время на репетиционный период, поняли, когда необходимо открыться, поняли, когда спадет волна, и продолжили бы работать. Вот, мне кажется, моя позиция.

Я поняла. Скажите, а вот с чисто финансовой точки зрения, если вы закрываетесь, вы автоматически начинаете претендовать на какую-то более серьезную финансовую поддержку, у вас просто сокращаются расходы, как строится экономика этого периода? Простите за такой наивный вопрос.

Нет, он нормальный вопрос абсолютно. Все равно та ситуация с субсидией, которая есть, сохраняется, и какая-то минимальная часть выпадающих доходов, конечно, необходимо будет возмещение, безусловно. Но вы тоже должны понять, что когда нет спектаклей, и расходы тоже очень серьезно сокращаются, понимаете, очень серьезно сокращаются. Поэтому когда я говорю о том, что лучше закрыть при 25%, я это говорю с точки зрения, в том числе, экономической.

Вы сами уже упомянули о том, что у вас болели сотрудники. Я просто вспомнила две истории, каждая из них была довольно громкой, потому что когда звучат слова Большой театр, все сразу вздрагивают, заболело в апреле 30 сотрудников, в октябре 124 сотрудника Большого театра. У вас очень контактное производство, если так можно сказать. Как вы вообще себя ведете в этой ситуации? Как можно не подставлять сотрудников в ситуации, когда вам нужно быть всем вместе?

Невозможно не подставлять, к сожалению величайшему. Потому что, мы максимально стараемся соблюдать необходимые меры: проводим дезинфекцию, меряем температуру у каждого человека, входящего в театр на работу, если, не дай бог, повышенная температура, просто не допускаем до работы в театре. В любом случае любые малейшие признаки заболевания, мы без всяких больничных сразу людей изолируем и не даем возможности, но тем не менее, заболевания есть. Я вам могу назвать цифры, что в общей сложности за это время отболело уже около двухсот человек, то есть 200 человек болели ковидом, но не забывайте, что у нас работает 3400. И вот на сегодняшний день самый высокий пик был, 130 человек болели одновременно, на сегодняшний день 90 человек, то есть у нас пошло снижение. Люди выздоравливают, выходят на работу, у нас пошло снижение больных. Поэтому ситуация вполне нормальная, мы справляемся с теми задачами, которые у нас стоят.

Скажите, я уже попробовала вспомнить потери, о которых мне говорили другие индустрии, вот настоящие, в смысле бизнесы как бизнесы, я уже говорила о том, что например, рестораны, они согласны на любые промежуточные меры вроде QR-кодов для того, чтобы люди хоть как-то приходили, хоть каким-то образом покрывали их расходы, и вообще как бы бизнес не останавливался. У вас совершенно другая позиция. Но как вы можете вообще оценить потери у вашей творческой индустрии, насколько? Понятно, что Большой театр, наверное, всегда в приоритете, ему всегда помогут, а как с остальными, как с вашими более младшими коллегами?

Кстати, вы сразу задали несколько вопросов. Оценить можно очень просто: это потери прежде всего финансовые, и они очень четко на бумаге числятся. На сегодняшний день эти потери по доходам приблизительно в 2020 году, сейчас, естественно, я пока не понимаю, когда ситуация ноября и декабря, но вот до октября месяца составили где-то около 50% всех доходов, которые у нас есть. А у нас доходы Большого театра только от продажи билетов 2 400 миллионов. Вот считайте 50%.

То есть больше миллиарда вы потеряли.

Да, да, больше, учитывая еще и зарубежные гастроли, которые были отменены, и так далее, и так далее.

Очень трудно живут. Особенно трудно живут, безусловно, в том числе и российские театры. Хотя должен вам сказать, что при всем при том надо понимать, что, в отличие от российских театров, в этом смысле все-таки у нас доля наших доходов иной раз доходит до 40%, а у некоторых театров и до 50%, нашего бюджета, то в периферийных российских театрах цены на билеты очень небольшие, невысокие, и поэтому доля бюджетного финансирования там гораздо больше, чем у нас.

Поэтому они, конечно, тоже очень рассчитывают на эти деньги, но это те деньги, которые не делают погоды уже такой в полном смысле этого слова. Хотя еще раз повторяю, там и финансирование гораздо ниже, чем у нас, поэтому живут очень трудно, сложно наши коллеги российские.

На что вы сейчас финансово можете рассчитывать в смысле поддержки? Только на субсидии государства или на дополнительные донаты ваших спонсоров, ваших меценатов?

Знаете, на сегодняшний день пока мы не ставим вопрос. Надо отдать должное, что спонсоры наши и наши попечители сегодня полностью все выполняют свои обязательства по отношению к Большому театру. У нас, кроме слов благодарности в их адрес, абсолютно ничего нет. Это очень важно, те деньги и средства, которые помогают нам в том числе в нашей работе.

Но мы пока не ставим вопрос о необходимости, зная, что и им непросто приходится в этой ситуации. Мы же тоже прекрасно понимаем, что и в их бизнесе есть проблемы, связанные с эпидемией. Поэтому мы не ставим на сегодняшний день вопрос о необходимости увеличения финансирования наших попечителей и спонсоров.

Скажите, насколько вас вообще устраивает государственная поддержка во время карантина? Как вам кажется, как вы все-таки, как функционер культурный, можете оценить действия власти, и вашей непосредственной, не знаю, министра культуры, и федеральной, и городской, в вопросе поддержки?

Я меньше знаю все, что касается экономики Москвы. Я знаю, что всегда, когда я работал в московском театре, всегда правительство Москвы очень чутко реагировало на проблемы театральные и всегда решало вопросы. Сегодня я не очень информирован, поэтому не буду оценивать ситуацию московских властей. А все, что касается российских, могу сказать абсолютно однозначно, и правда, это не лукавство и не попытка сказать какие-то вежливые слова благодарности. Поверьте мне, сегодня Министерство культуры очень оперативно вместе с нами рассматривает все проблемы, которые возникают в связи с пандемией, вместе с нами обсуждая эти проблемы, что очень важно, ищет решение и выходит для их решения и в правительство, и в Министерство финансов.

Ваши коллеги из других театров, не совсем финансовая дирекция, скорее темпераментные творческие люди, говорили о том, что если уж 25% ― это требование для театральных залов, то уж тогда надо ограничивать 25% и транспорт, например, рассаживать людей по этой квоте в метро, самолетах и поездах. Я не совсем согласна с этим подходом, а согласны ли вы?

Вы знаете, мне кажется, что подход к решению этих вопросов должен быть не эмоционален. Он должен быть прежде всего смысловым с точки зрения здоровья людей. Я вас уверяю, что театр ― это не место, где люди заражаются в основном ковидом, поверьте мне, поскольку 90% с лишним, и я наблюдаю за этим, находятся, конечно, единицы, кто снимает с себя маску, у нас люди все находятся в масках, максимально, учитывая, что зал заполняется на 50%, соблюдают дистанцию. Мы очень жестко соблюдаем дистанцию, и, поверьте мне, это не то место, где заболевают.

Одна из моих очень хороших знакомых совсем недавно ехала в электричке из Вязьмы и была в ужасе, когда в вагоне, набитом людьми…

Все чихали и кашляли.

Не было ни одного человека в маске, кроме нее. Она говорит: «Я просто посмотрела, ну хотя бы один». Ни одного! Понимаете?

Поэтому вопрос здесь адекватности мер, которые должны быть продиктованы только одним ― здоровьем людей. Не цеховыми интересами, не где кто лоббирует и отстаивает свои интересы, а прежде всего здоровьем людей. И нам кажется, совсем не потому что мы какие-то особые, но потому, как организована жизнь у нас и зрителей, и артистов, мне кажется, что у нас как раз, как ни странно, гораздо больше возможностей контролировать возможность людей не заболеть, чем в любом другом месте.

И поэтому почему вдруг сюда такое внимание, я, например, не очень понимаю, потому что когда речь идет о ночном клубе, где люди танцуют, выпивают и так далее, я прекрасно понимаю, это возможность ― очень реальная ― заразиться. Понимаете, вопрос здесь не в том, у кого как, а прежде всего вопрос, а как же люди-то. Это действительно место, где есть серьезная опасность заболевания, или нет? Если я вижу, что власти подходят к этому вопросу так, причем ко всем, по-разному понимая эту степень возможности заразиться, тогда я прекрасно понимаю, что это справедливый подход к решению проблемы.

У меня последний, по сути, вопрос, он касается вот этой новой жизни, уже даже не травмы от коронавируса, а просто новых возможностей. Разные сферы стали как-то понимать, что жизнь может подсунуть тебе такой неприятный сюрприз, и стали немножко придумывать какие-то другие сценарии жизни, да, и очень многие индустрии, очень многие сферы стали придумывать какие-то онлайн-активности.

Насколько это релевантно для Большого театра и вообще для театральной жизни в целом? Или театр ― это такая живая ткань, что в онлайн он никогда не перейдет?

Вы знаете, вы практически ответили на этот вопрос. Конечно, мы эти формы используем. Мы поняли, что мы оказались в такой ситуации, мы договорились с нашими коллегами, которые обладают правами на показ спектаклей Большого театра, чтобы они нам дали бесплатно возможность показывать эти спектакли во время пандемии. Мы, конечно же, это мгновенно использовали, и должен сказать, что результаты нас порадовали, то есть то количество людей, которое смотрело спектакли Большого театра, мало где можно привести такие же цифры.

Дело здесь не в этом. но мы все равно должны понимать, что это искусство, в отличие от всего другого: от кино, телевидения и так далее, ― оно все равно построено на живом общении зрительного зала с тем, что происходит на сцене. Если этой химии не возникает, почему я и говорю, что 25% ― бессмыслица. Дыхание зала будет мертвым. То есть мы как бы будем работать в пустоту, понимаете? То, что является нашей ценностью, самоценностью и смыслом этого искусства, к величайшему сожалению, пропадает.

Поэтому, конечно же, эти формы можно и нужно использовать, но они, к сожалению, не заменяют ситуацию того, чем мы занимаемся.

Фото: Вячеслав Прокофьев/ТАСС