Навальный на «удаленке», силовики у бабушек Певчих, книга о жизни в СИЗО. Интервью с Кирой Ярмыш

По решению Минюста России ФБК включен в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента.

А теперь я хочу представить свою сегодняшнюю гостью. Это Кира Ярмыш, пресс-секретарь Алексея Навального. Кира, добрый день!

Здравствуйте!

Спасибо огромное, что пришли в студию.

Спасибо, что позвали.

Информационный повод для нашей встречи безусловный. Вы написали книгу.

Да.

Расскажите о ней. Это же ваша первая книга?

Да, это моя первая книга. Я писала ее год, даже чуть больше, и еще примерно полгода я к ней подступалась, потому что я начинала, писала, мне ничего не нравилось, я стирала.

Это художественная книга?

Это художественная книга.

Это важно сказать.

Да-да, это роман. Потом я писала. У нас с Алексеем был такой странный формат работы: я писала по главе, приносила ему, он читал, потом мы с ним обсуждали, он как-то критиковал, или советовал, или хвалил. Потом я писала следующую главу. В общем, и так я добралась до конца.

Я подумала, на самом деле, что если я вас спрошу, давали ли вы это читать Алексею Навальному, получится некрасиво, как будто я вас подозреваю, что вы там все зависите от Алексея Навального. Я бы на вашем месте дала, мне кажется, Алексей хорошо разбирается в словах.

Я ему давала не потому, что я от него зависима, а потому что он был главным вдохновителем этой идеи.

Это он придумал?

Да, он придумал. Ситуация была следующая: я сидела в спецприемнике, мне оставалось два дня. Алексей тоже сидел в спецприемнике и передал мне записку из одного спецприемника в другой, потому что мы сидели в разных, о том, что я… Я постоянно советую ему книжки, когда он садится под арест, и он говорит: «Я прочитал так много женской прозы, которую ты мне посоветовала, что я уверен: ты можешь написать ничуть не хуже, наверняка даже лучше. Давай ты напишешь». Я подумала, что он шутит. Нет, я всегда хотела писать, мы с ним это обсуждали, но мне казалось, что как-то такие решения не принимаются так спонтанно.

Сидя.

Да, сидя в спецприемнике. Но вот. Потом мы оба вышли, еще поговорили об этом, и он продолжал настаивать. И он до такой степени был убежден в том, что у меня получится, просто в самом деле, наверно, если бы не его такая несокрушимая вера в то, что я это напишу, я бы, наверно, не написала. Поэтому у нас была такая с ним наша общая тайна, что я пишу книгу, он ее читал.

Вам удалось ее сдержать, да, сохранить.

В общем, поэтому я ему и давала читать.

А вы сразу придумали, что это будет книга про то, как вы сидели эти двадцать пять суток, которые вы сидели в специзоляторе?

Да-да.

Я на самом деле хочу раскрыть тайну. Читателям сайта, которым я руковожу, Wonderzine, Кира рассказывала уже историю, она совершенно была поразительная, про то, как она сидела 25 суток, это был очень информативный рассказ, редко такое прочитаешь. Кира рассказала все пошагово, с момента, когда просыпалась.

Но мне очень хочется… Это дело давно было, хочется восстановить немножко эту цепочку. Я прочитала отрывок в «Медузе», который вы опубликовали, и мне показалось, что вещь, которая вас потрясла больше всего, ― это полы, на которые нельзя было становиться босиком. И вспомнила, что в вашем первом рассказе, собственно, была такая деталь, что главная вещь в следственном изоляторе ― это тапочки, да, вьетнамки, какие-нибудь тапочки, в которых можно ходить по вот этому тюремному полу. Расскажите про это подробнее, потому что это, на самом деле…

Просто там вопиюще грязно, поэтому ходить там босиком ― это последнее, что хочется делать. Я не могу сказать, там на самом деле не так давно сделали ремонт, поэтому там не так уж ужасно, там действительно стены такого очень веселого персикового цвета в камере, то есть это не очень ассоциируется с ужасной тюремной реальностью.

Считается, что это какая-то женская комната?

Нет, там в каждой комнате оранжевые стены. Женская камера только одна, все остальные, да, мужские. Но они все совершенно одинаковые, насколько я понимаю. Там такой деревянный, покрашенный красной краской пол, тараканы, в общем, ходить по всему этому босиком совсем не хочется, поэтому у всех есть своя сменная обувь, в которой все ходят, типа каких-то сланцев, шлепок, кроксов или чего-то такого.

На самом деле, меня больше всего поразило, что там постоянно играет музыка. Вот это правда сводит с ума. Двадцать пять суток с любым, даже самым прекрасным радио, мне кажется, может быть тяжело, но прекрасное радио там играет не очень часто. Там нет никаких новостей, то есть ты не знаешь время, ты не знаешь ничего из того, что происходит в мире, ты просто бесконечно слушаешь русскую музыку, в лучшем случае современную, в худшем ― дискотеку восьмидесятых.

Я хотела спросить, это радио «Шансон» или какое-то другое? Глупая шутка.

Нет, радио «Шансон», видимо, там нельзя включать. Но на самом деле на это никто не обращает внимания, то есть там играли довольно сомнительные песни, в это время, пока я сидела.

Я хотела вас расспросить немножко про то, как женщине, выпускнице МГИМО и вообще человеку, который привык, наверно, к комфорту… Опять же вторая ремарка, которую я вынесла из вашего отрывка, вы там очень подробно описываете ваш восторг, ваш или вашей, не знаю, лирической героини о том, как соседка по камере моет пол. У меня сразу возникли воспоминания школьные, я тоже не очень понимала, как люди… Когда люди очень любят это делать. На самом деле, мне кажется, никто не любит этого делать уж так всерьез.

Да.

Но я помню, что какие-то страшные были всегда сложности, я не понимала, как тряпку выкручивать правильно, учителя говорили, что я делаю это неверно. Неважно, мне показалось, что мы с вами как-то родственно к этому относимся.

Но, на самом деле, что было самым неприятным и самым, не знаю, что ли, косметически неприятным для девушки, которая попала из уютной квартиры в такие условия?

Там нет зеркала. Это кажется довольно смешной вещью, не обязательно прихорашиваться, сидя в спецприемнике, но оказывается, что люди очень привязаны, по крайней мере, я, оказывается, очень привязана к зеркалу. Я чищу зубы, и мне некуда посмотреть.

То есть на самом деле отсутствие зеркал и отсутствие часов там особенно сильно заметны. Естественно, там…

А что значит отсутствие часов? Это что для вас?

Ты никогда не знаешь, сколько времени, и ты постоянно не можешь правильно соотнести, как тебе кажется, сколько прошло и сколько еще осталось до конца дня, ты пытаешься как-то ориентироваться по приемам пищи, по каким-то еще, не знаю, по звонкам, по прогулкам, но на самом деле время ― это же самое главное, что происходит. Хочется, чтобы оно шло как можно быстрее, а совершенно не ясно, идет ли оно быстро или не идет. Это довольно тягостно.

Музыка и время. А тонкая простыня? Помню из вашего рассказа.

Да-да.

Курение?

Курение, да, там абсолютно все курят, курят в камере, это не запрещено, да, сигаретный дым буквально стоит столбом в камере. Простыня… Там, конечно, подушка похожа на блин, то есть можно буквально подушку сложить в четыре раза.

Но на самом деле я же была в двух спецприемниках. Там, где я сидела двадцать пять суток, этот спецприемник, мне кажется, лучше, чем тот, где я сидела в первый раз. Там разные кровати, в одном деревянные, в другом сеточка, сеточка удобнее.

Туда нельзя ничего непрозрачного, например. Поэтому огромное количество косметических вещей вроде крема для рук, например, нельзя, потому что у него непрозрачная упаковка.

Давайте вернемся к книге. Если я верно понимаю, это все-таки не документальная книга, это какое-то осмысление. А как она устроена? Я просто не успела ее прочитать, знаю, что ее прочитали большие писатели.

Да, Акунин, Быков ее прочитали.

Акунин и Быков хвалили, говорили о том, что были хорошие слова. Расскажите о том, как она устроена. Что это такое, что это за осмысление вашего тюремного опыта? Тюремного ― громко сказано, но все-таки.

Эта книга начинается в тюрьме и заканчивается в ней, но, конечно, она не о тюрьме, она о людях. Там много из того, что я видела сама, разумеется, часть там ― вымысел. У меня были очень колоритные соседки по камере, и многие их истории легли в основу моих героинь в книге.

Но там не только про тюрьму, там еще воспоминания самой главной героини про ее учебу в университете, про ее работу раньше, про ее отношения раньше, поэтому не то чтобы это какой-то «Один день Ивана Денисовича» и бесконечные рассказы про страшные российские лагеря. Это просто скорее антураж.

У нас, к сожалению, не такое большое портретное интервью, поэтому я вас спрошу про вашу непосредственную деятельность и про события, которые произошли не так давно, а именно про отравление Алексея Навального, свидетелем которого вы непосредственно были.

Начну, наверно, с не очень удобного для вас вопроса, а может быть, и удобного. Пропаганда (и не только, кстати) говорила о том, что первые сведения о том, что Алексей Навальный отравлен, поступили от вас. Условно говоря, вся информация о том, что это было отравление, прозвучала в ваших словах, то есть Кира Ярмыш: «Алексей отравлен, его госпитализировали там-то». И разговор был такой: «А почему Кира Ярмыш должна ставить ему диагноз?». Расскажите, как это вышло? Вы просто сократили текст врачей, фельдшеров?

Да, во-первых, о том, что Алексей отравлен, сказали мне врачи еще в самолете. Когда самолет сел, туда сразу же зашли врачи скорой помощи, поставили ему какую-то капельницу и сказали мне, что это очень похоже на наркотическое отравление, поэтому они везут его в токсикологию, в БСМП №1 в Омске, употреблял ли он что-нибудь? Я говорю: «Нет, естественно, ни сейчас, ни вчера, совсем точно нет». Они говорят: «Ну, бывает». После чего уже в самом реанимобиле, на котором уехали в эту самую больницу, врачи, которые сидели там, говорили мне, что вообще-то его симптомы похожи на отравление огромной дозой наркоза, который применяется при операциях. Я говорю: «А какое вещество?». Они говорят: «Мы, конечно, не можем сказать, это просто наше предположение, сделанное из головы, нет никаких анализов».

Где это, еще раз, вам сказали?

В реанимобиле.

Уже в реанимобиле.

Да-да. После чего мы приехали в эту самую токсикологию, Алексея увезли, ко мне вышел врач, теперь уже довольно известный, главный токсиколог этой больницы Сабаев, сообщил, что они начали проводить анализы. Я говорю: «Алексей точно отравлен». Мне говорят: «А какие у вас есть основания так считать?».

Это нормальный вопрос для врачей. Я имею в виду, врачи имеют право проверить.

Да-да, абсолютно нормальный вопрос, просто важно, что то, что Алексей отравлен, было понятно еще до того, как врачи об этом сказали даже в самолете, потому что человек абсолютно здоров, я вижу его с шести утра сегодняшнего дня, и вдруг по непонятным причинам ему становится все хуже, хуже, хуже, а потом он теряет сознание. Учитывая специфику нашей работы, это была первая мысль, которая пришла ко мне в голову.

Да, это совершенно естественно, что вы как человек, который работал с политиком Алексеем Навальным, мыслите политически.

Ну да.

Я тут хочу выгородить любого врача, который мыслит медицински.

Нет, я согласна, я сказала, что его вопрос был абсолютно уместный. Я, собственно, как раз и говорю ему, что это связано с его работой, с его деятельностью и поэтому я не сомневаюсь в том, что это отравление. Врач говорит мне: «Сначала мы должны сделать ему томографию, исключить инсульт, энцефалит и менингит», я точно запомнила. Я говорю: «Поверьте, у него точно этого нет». Он говорит: «Тем не менее. Вот такая процедура». Я говорю: «Хорошо, пожалуйста, проверяйте, просто имейте в виду, что это точно отравление, и если можно как можно скорее приступить к этим тестам, было бы хорошо». Он говорит: «Да, конечно-конечно, мы возьмем анализы». Я говорю, что вообще-то стоит еще вызвать полицию. Он говорит: «Вы знаете, это такое серьезное обвинение, что этот человек был отравлен, вы уверены, что вы хотите вызывать полицию?». Я говорю: «Конечно, я очень настаиваю».

Они вызвали полицию, после чего ― примерно все одновременно происходило ― Алексей впал в кому, его подключили к ИВЛ, врач стал от меня прятаться и бегать и больше уже не сомневался, по крайней мере, на словах со мной в отравлении, но, в принципе, просто старался ничего мне больше не говорить.

А я правильно понимаю, что в частных разговорах с врачами они признавались вам, что речь идет об отравлении, или нет?

Они лично мне не признавались, нет. Они говорили Юле о том, что его нужно обязательно увозить, в личных разговорах.

Почему?

Потому что нет никакого оборудования, которое позволит здесь его вылечить, то есть абсолютно ничего. Больница явно не укомплектована достаточно, чтобы человека с его симптомами держать там долго. Я так понимаю, что они, честно говоря, сами были бы от него рады избавиться, потому что им совсем не нужно было это внимание, бесконечные звонки, я так понимаю, от кого только можно.

Так что нет, они просто ни в какой момент не говорили нам о диагнозе, они только рассказывали симптомы, которые и так были, в общем-то, известны, говорили сначала, что он нестабилен, потом ― что он стабилен, то есть это было абсолютно никак не связано с реальностью, это было связано только с тем, что врачам сказали по телефону сказать.

Я на самом деле хотела спросить вас, а что вас больше всего поразило в том, что происходило в Томске, что было самым неприятным, удивительным, шокирующим?

В Омске. В Томске мы снимали видео, а в Омске была больница.

В Омске, простите, ради бога. Я даже не поняла ваш вопрос, да-да. Собственно, я правильно понимаю, что просто врачи как бы стали скрывать от вас часть информации? Я помню, что на самом деле журналисты очень хотели показать, чтобы разобраться, журналисты ни в чем не разбираются сами, но быстро хотят показать что-то экспертам. И не было совершенно никаких… То есть были какие-то выборочные бумаги. Диагнозы не совпадали с тем, что было в документах, непонятно, может ли врач подтасовать, собственно, результаты анализов? Это тоже немножко сложно себе представить.

Я так понимаю, что у них просто, опять же, не было оборудования, чтобы делать анализы, которые могли пролить свет на причину отравления. Они просто не говорили ничего родственникам Алексея, зато какие-то… Они явно сливали какую-то информацию в СМИ, притом не очень ясно. В какой-то момент там была информация о том, что у него отек мозга, была какая-то бумажка, на которой это было написано. Насколько это правда, никто не понимает.

Но больше всего поразило то, насколько люди запуганы и готовы действовать, как им велено. То есть ни о каком желании помочь там не было и речи, там был только тотальный страх и желание не высунуться, не сказать лишнего, не сделать лишнего.

Не напортачить. Речь идет о руководстве больницы или о рядовых врачах? Потому что, я так понимаю, все благодарили потом обычных врачей.

Все благодарили врачей скорее скорой, потому что, справедливости ради, в омской больнице я ни с одним рядовым врачом ни разу не пообщалась и даже не видела его. Я говорю скорее, да, о руководстве, я говорю об этом чудесном токсикологе Сабаеве, который лично для меня просто… Меня глубоко потрясла его манера общаться со мной вначале и потом его манера убегать от меня, это произвело впечатление, да.

Врачи скорой совершили, сделали все, что могли.

Да.

Я хочу вас спросить как пресс-секретаря Навального. Говорили еще о том, я читала несколько комментариев, что когда вы вывешивали фотографии из омской больницы и говорили о том, что там очень плохие условия, что там невозможно лежать, а уж политику точно, вы не говорили так непосредственно, но как бы получалось, что Алексея Навального нужно увезти оттуда, потому что эти условия несовместимы с его жизнью. Вам многие сказали, что это не очень ровное сообщение, потому что там лечатся обычные жители. Или вы по-прежнему считаете, что это верно, потому что обычные жители тоже должны лечиться в хороших условиях и нужно показать?

Я, честно говоря, показывала эти фотографии из омской больницы, никогда не имея в виду, что Алексею по статусу положено лечиться в каких-то более дорогих клиниках. Нет, я имела в виду, что в таких больницах, во-первых, конечно, не должен… Эти фотографии демонстрировали, в какой катастрофе на самом деле находится российская медицина, российское здравоохранение, особенно учитывая все, что происходит с коронавирусом сейчас. Так много внимания уделяется российской медицине, что невозможно игнорировать, насколько велик провал, в котором она оказалась.

Но, опять же, Алексея должны были переводить оттуда не потому, что плохая больница, а потому что она не приспособлена для того, чтобы справляться с отравлениями «Новичком». Но, опять же, туалеты, которые там есть, не имеют ничего общего с тем, есть ли в ней нужное оборудование, просто такие туалеты не должны быть в больницах, никто не должен в таких больницах лечиться.

Я не знаю, опять же, возвращаясь к коронавирусу, когда люди сейчас вынуждены лежать на расстеленном пальто возле кровати, потому что нет мест, чтобы госпитализировать на койку, я просто видела эти фотографии не из Омска, из Томска буквально на днях. Меня это просто потрясает, я не могу понять, как это возможно. Поэтому эти фотографии по-прежнему легитимны, я считаю.

Во-первых, я хочу вас поздравить с тем, что все, в общем, уже в другой стадии.

Спасибо.

И как раз хотела расспросить вам о том, в какой сейчас стадии Алексей Навальный, как он себя чувствует, потому что он человек, который ведет себя максимально смело в разных жизненных обстоятельствах, и тут тоже. Как на самом деле?

Он чувствует себя намного-намного лучше. Он по-прежнему восстанавливается. Он учится стоять по-прежнему на одной ноге, на самом деле, его работа по восстановлению выглядит немножечко смешно для людей, которые не перенесли подобного отравления.

То есть для всех.

Да. Кажется, что бросать мячик легко, стоять на одной ноге легко, но Алексею требуются усилия, чтобы снова это все освоить. Он этим занимается, но он намного-намного лучше себя чувствует, не знаю, все посты пишет сам, интервью он дает.

Интервью он давал просто как абсолютно живой человек, простите.

Да, он, к счастью, и есть абсолютно живой.

Да-да, просто это было как-то очень вдохновляющее в том смысле, что можно так быстро восстановиться.

На самом деле, никто не понимает, с какой скоростью можно от этого… Можно ли восстановиться полностью, можно ли восстановиться и с какой скоростью, потому что прецедентов нет. Алексей сам шутит, что он как морская свинка для врачей, но это правда в некотором смысле так и есть, на нем ставят эксперимент.

До какого момента вы были в Германии вместе?

Я была там до середины октября.

Расскажите, что было сначала, то есть когда он уже пришел в себя, но…

Нет-нет, на самом деле я поехала туда позже, в момент, когда он только приходил в себя, меня там не было. Но Алексей рассказывал, что его выход из комы был не щелчку, не как-то одномоментно.

Да, я смотрела у Юры Дудя, что это не так, как в кино.

Не так, как в кино, что это очень медленно, воспоминания, образы, вымысел и правда наслаиваются друг на друга, ты не очень понимаешь, что происходит, что правда, что нет. Он говорит, что это было на самом деле самым ужасным. С другой стороны, пока он был в коме, он ничего не чувствовал, поэтому этот месяц, который был ужасным для остальных, он провел спокойно.

Понятно. Скажите, а когда можно говорить, вообще знаете ли вы что-то о его сроках возможного возвращения в Россию? Понятно, что вы человек близкий, но все-таки это вещь такая.

Я не знаю насчет сроков, я думаю, что сам Алексей пока этого не знает, потому что на самом деле это зависит именно от его восстановления. Врачи ему говорили, что он так хорошо справился с отравлением, потому что был в хорошей физической форме. Хочется, чтобы он снова был в хорошей физической форме на случай, если его решат отравить еще раз, например. Поэтому вот так.

Скажите, а что это значит? О каких сроках может идти речь? Месяц, два, три, полгода?

Нет-нет, не полгода, я думаю, что это вопрос пары месяцев.

Поняла. Скажите, как работает ФБК в его отсутствие? Я понимаю, что все работают как часы, как он говорил и все рассказывают, что Алексей, мы с тобой, но на самом деле как это работает? Я представляю себе, даже если вы люди очень самостоятельные, все равно отсутствие вдохновителя очень отражается. Или как?

Несомненно, оно отражается. Но, действительно, просто у каждого есть какой-то свой спектр задач, и в рамках этого спектра задач человек действует. Алексей же, его работа в фонде скорее состоит в том, что он придумывает идеи, но он может придумывать их, честно говоря, и в Германии сейчас. То есть я имею в виду, что в плане какого-то вдохновения и новых мыслей мы ничего не теряем.

Вообще сейчас все редакции работают, знаете, удаленно, все научились проводить редколлы, летучки во всех мессенджерах, тут я как раз чувствую. Нет, вообще сам факт, что его какое-то время не было, он же ведь не просто человек, который придумывает идею, он же потом ее доводит до конца, в каком-то смысле шлифует финальную версию, выбирает слова. Как это делается, делалось без него?

Кто-то берет на себя ответственность за выбор слов, кто-то другой. Но опять-таки у нас большой опыт подготовки к таким моментам. Алексей в прошлом году сидел подряд пятьдесят суток. Понятно…

Да, в принципе, с ним даже в зуме не свяжешься.

Конечно, к нему можно было бы доехать в спецприемник, прийти на свидание, но это не то же самое. Поэтому в некотором смысле мы все готовы к таким ситуациям. Понятно, что, конечно, кома была максимально другой по уровню ужаса ситуацией.

На самом деле, сам Алексей шутил и сегодня выпустил пост по поводу того, что президент страны Владимир Путин не может упомянуть его имя. Это действительно доходит до каких-то комических формулировок. В одном из последних выступлений он буквально назвал его Саакашвили вместо того, чтобы назвать его Алексеем Навальным, потому что, видимо, все зло мира концентрируется в этой фамилии. А какие у вас еще появились шутки, не называете ли вы его так же, как президент?

Алексей все свои четверговые эфиры начинает обычно с того, что говорит: «Сегодня с вами Алексей Навальный, или» ― и дальше говорит какое-нибудь прозвище, которое ему дал кто-нибудь, не знаю, Соловьев у нас большой поставщик подобных прозвищ. Да, на этой неделе у Алексея было довольно много вариантов, как себя назвать. Мы, конечно, шутим, но нет, мы сами называем его Алексеем.

Алексеем Навальным.

Да.

Я не могу вам не задать вопрос. Тут на днях была новость про вашу сотрудницу Марию Певчих. Она рассказывала о том, что к ее пожилым родственникам стали приходить силовые структуры. Хочу вас расспросить про это, что произошло, как развиваются в этой части события?

Действительно, Маша Певчих ― это глава нашего отдела расследований, она работает с нами уже больше десяти лет, она была всегда непубличным человеком, непубличным сотрудником по собственному выбору, никогда не было никаких причин для этого, просто она решила, что ей так будет комфортнее.

И теперь… Она была с нами в Томске, она регулярно ездит, регулярно работает в офисе в Москве, ездит в командировки. Она была с нами в Томске, и пропаганда и, видимо, сотрудники правоохранительных органов вцепились в нее и пытаются теперь терроризировать ее родственников и ее саму через родственников. Они приходят к ее бабушкам домой, притом представляются… К одной бабушке пришел какой-то сотрудник органов и представился ей сотрудником Интерпола. Они задают вопросы вроде «Что почувствовали бабушки, когда узнали, что Маша Певчих отравила Навального?». То есть вот как работают.

Просто меня это невероятно злит, потому что нет никакого уголовного дела, нет расследования, срок доследственной проверки уже истек полтора месяца как. Более того, изначально занималась этой проверкой какая-то непонятная томская транспортная полиция, чья работа заключается в расследовании краж в электричках, но точно не отравлений людей «Новичком». И несмотря на все это, единственное, что они делают, ― это просто приходят к бабушкам Маши Певчих и задают им абсурдные чудовищные вопросы.

Скажите, на самом деле история с Машей Певчих совершенно удивительна, вы знаете, да, что те люди, которые не считают, что она отравила Навального, считают, что она агент какой-нибудь разведки, нашей или импортной. Но как занимательно ни звучат все эти версии, есть одно «но».

Конечно, для всех было открытием, что есть у вас такая сотрудница, которая скрывала свое имя. И даже это понятно, потому что я работала в «Коммерсанте», когда люди в отделе преступности писали под псевдонимом полжизни и потом им стали звонить источники, этим псевдонимам. Это понятная часть работы. Но как вам кажется, за ФБК и за Навальным следили все это время, то есть это такой подарок на самом деле пропаганде? Если у вас какая-то сотрудница живет в Англии, как получилось это скрыть и почему, как вам кажется, этого никогда никто не использовал против вас?

Очевидно, опять же, все сотрудники правоохранительных органов прекрасно знали и про Машу, и про ее роль.

Да-да, я про это и говорю.

Теперь они выбрасывают огромное количество каких-то непонятных съемок из-под прикрытия, где видно, например, как мы снимаем год назад, полтора года в Москве расследование про Сергунину. Как раз тоже Маша приезжала, Алексей сидел, мы снимали это своими силами.

То есть, очевидно, они следили за ней давно, все прекрасно про нее знали, и да, теперь решили в такой момент как-то очернить ее и попытаться…

То есть выжидали момент, вам кажется, ждали, когда нужно. Скажите, а с вами тоже выжидают момент, чтобы обвинить вас в том, что вы сотрудница спецслужб?

Будет довольно сложно это сделать, учитывая…

МГИМО, то-се.

Разве что! Нет, не знаю, если честно. Возможно, выжидают, да. Но мне просто кажется, что им будет довольно тяжело обвинить меня в чем-то. Возможно, они не сделали этого до сих пор, потому что просто не в чем. Другое дело, что и Машу не в чем, но это им не помешало.

Что ж, это была Кира Ярмыш, пресс-секретарь Алексея Навального.

Спасибо.

Алексей Навальный выздоравливает, реабилитируется, желаю ФБК справиться со всеми невзгодами.

Спасибо большое.

Это была программа «Нюансы» на телеканале Дождь. До скорой встречи!