«У власти всегда неприятное лицо». Протоиерей Алексей Уминский про бога в Конституции и вечного Путина

Я хочу представить своего сегодняшнего гостя, это протоиерей Русской православной церкви, настоятель храма Святой Троицы в Хохлах, публицист и телеведущий Алексей Уминский. Отец Алексей, здравствуйте.

Здравствуйте.

Новая Конституция, о которой я хочу с вами поговорить, будет содержать два главных новшества. Одно касается вас, как человека верующего, воцерковленного, другое, очевидно, как гражданина. Давайте начнем с первого. Как вы относитесь к включению упоминания о боге в Конституцию Российской Федерации?

Если быть совершенно честным, совершенно равнодушно.

Неожиданный ответ.

Почему? Дело в том, понятно, в этом нет никакого какого-то там грандиозного взрыва сознания, потому что бог упоминается в конституции довольно большого количества стран. Причем упоминается не так как бы между делом, как предлагают по поправкам сегодняшние наши реформаторы Конституции, а так вот по-серьезному, скажем, как в Ирландской Конституции, там «во славу Пресвятой Троицы, отца и сына и святаго духа», и потом дальше идет, то есть Конституция в принципе начинается с прославления творца, потому что страна исторически христианская. Но при этом мы с вами прекрасно знаем, что упоминание имени божия и Святой Троицы в ирландской Конституции отнюдь не гарантировало самой Ирландии, скажем, в последнее время принятия закона об однополых браках, и в том числе, легализации абортов, которые произошли вот буквально несколько лет назад. То есть сама по себе жизнь общества, жизнь этой страны, исторически очень воцерковленной, католической, христианской, тем не менее, удалена от тех заявлений, которые были сделаны в первой половине прошлого века. И поэтому я думаю, что сегодняшнее упоминание бога в Конституции, оно чисто формальное, оно никак не повлияет, скажем, на мою собственную веру, например, мне совершенно все равно, упоминается бог в Конституции или не упоминается, потому что моя вера не зависит от Конституции нашей страны.

Я обязательно с вами поговорю чуть позже о дискриминационной норме, которая содержится в законах Российской Федерации и которая теперь отражается в Конституции Российской Федерации, я говорю о дискриминации по отношению к геям и упоминания в Конституции о том, что семья это союз мужчины и женщины, о чем нам сообщил Владимир Путин.

С этим я совершенно согласен…

Да-да, я просто чуть позже, если можно. Не кажется ли вам это некоторым лоббистским достижением Русской православной церкви, что бог в Конституции появился?

Возможно.

Или вам сам путь его появления кажется все-таки не совсем совершенным?

Мне кажется, что в этом действительно есть определенная доля лоббизма, как вы сейчас сказали, потому что на самом деле действительно церковь хочет вероятным образом, видимым образом закрепить статус влияния на общество, который в последнее время все более и более заметен. Это так. Но тем не менее, когда мы смотрим на то, как сформулировано вот это вот упоминание бога, меня, конечно, это смущает, потому что речь идет как обращение к памяти предков. Вот память предков, это совершенно такой архетипический, языческий, абсолютно далекий от христианства и вообще от понимания поклонения богу вот такой момент, потому что память предков это совершенно такое далекое, племенное, первобытное представление, из которого наше общество, слава тебе господи, давным-давно вышло.

То есть вам кажется, что авторы этой поправки люди, не знающие канонов?

Люди, не очень понимающие, о чем идет речь, вот в этом все дело.

То есть только в этом проблема, что вот одна часть этой фразы не соответствует второй части этой фразы?

Не только в этом проблема. Проблема еще и в том, что это действительно никаким образом не может повлиять, само упоминание имени божия, на состояние умов, на состояние души, вообще на состояние нашего общества. Вот и все.

А как вам кажется, вот у меня просто, как у гражданки, немножко другая претензия к этому пассажу, и не кажется ли вам, как и многим другим моим сторонникам, что некоторое кощунство вписывать упоминание о боге в Конституцию таким лукавым способом, где люди врут на каждом шагу, где рабочая группа, которая вносит это положение, не помнит, в какой день она собирается, и ей, собственно, сообщают, что сказать в каждую следующую минуту, где много лукавства.

Лукавство вообще, это как бы сказать, такое перманентное состояние человеческой души, надо сказать, никто от него не застрахован. В той или иной степени каждый из нас иногда находится в состоянии, где ему приходится, хотя это совсем плохо, проявлять себя не самым честным образом. Но вы правы здесь, употребив слово «кощунство», такое может быть восприятие, в том числе, со стороны верующих людей, потому что существует заповедь: не поминай имени господа бога твоего понапрасну, то есть в пустом контексте, абсолютно бессмысленно, без должного благоговения, без какого-то правильного и сознательного к этому отношения. И здесь, мне кажется, вот имя божие как раз находится в таком контексте пустоты, абсолютной бессмысленности.

Скажите, а важно ли для вас то, что эту поправку, как мы знаем от источников, близких к тем людям, которые потом эту поправку озвучивали, лоббировало, если так можно выразиться, самое ангажированное крыло церкви? Вот те самые люди, которых все время подозревают в связях с чиновниками, во влиянии на принятие решений и в таких довольно сложных связях с чиновничьим аппаратом российским.

Не могу вам как-то более конкретно на этот вопрос ответить, кроме того, что вполне возможно, что часть аппарата церковного, конечно, связана с аппаратом государственным, это естественно, аппаратные связи существуют всегда и везде.

Почему естественно?

Потому что церковь являет собой все более и более такую видимую, земную человеческую конструкцию, и обществу прежде всего церковь видна как институция, а не как таинственный организм соединения человека и бога. И в этом смысле у церкви, конечно, существует свой аппарат, свои чиновники, своя продуманная, в том числе, политика отношений церкви и государства. И конечно, наверное, вот такая вот мысль — поучаствовать и нам в Конституции, памятуя о том, что наша страна исторически хранит память о том, что в общем она действительно строится на истоках христианской культуры, христианского понимания, христианского отношения человека к человеку, все-таки исторически это так действительно. Вот почему бы не сыграть в такую красивую игру?

Вы шутили, что надо записать в Конституции, фраза, ваша шутка или шутка кого-то из ваших коллег…

Это не моя шутка, это шутка, которую я увидел у своего друга-священника на его страничке фейсбука.

А скажите ее, пусть она будет не из моих уст.

Он говорит о том, что ему пришла в голову идея о том, как можно сочетать в Конституции упоминание бога и характер светского государства, в том смысле, что слава богу, у нас светское государство, такая была шутка.

Но шутки шутками, а как вам кажется, потеря светского статуса Конституцией, это общественно серьезная проблема? Я понимаю, что этот вопрос странно задавать человеку из церкви, но все же я попробую.

Ну, я думаю, что упоминание бога так, как оно упоминается, так сказать, мимоходом, мимолетом, в сегодняшней Конституции, ну никак не влияет на светский характер ни Конституции, ни нашего государства. На светский характер нашего государства влияют, прежде всего, те, как мне кажется сегодня, неестественные отношения церкви и государства.

Что вы понимаете под неестественными отношениями?

Я понимаю это то, что церковь использует государство в своих целях, с точки зрения продвижения своих проектов, идей, в том числе, каких-то проектов по строительству храмов и каких-то идеологических проектов, преподавания, скажем, закона божьего, или, скажем так, основ православной культуры, или каких-то других вещей, используя, в том числе, и государственный бюджет, что для меня кажется вещью достаточно опасной для церкви. А государство соответственно опирается на церковь, как на институт, который поддерживает ее идеологически. Эти вещи мне кажутся чрезмерными.

Что в некотором смысле, лояльность в обмен на реституцию или на продвижение интересов церкви.

Да, думаю что это совершенно обычное явление, такое, к которому, к сожалению, мы уже стали привыкать. Вот это как раз влияет на светский характер государства, и церкви это очень не полезно.

А теперь я хочу перейти ко второй части, собственно, которая касается вашего гражданского чувства. Бесконечное президентство Владимира Путина, которое, по сути, прописано в Конституции, при помощи поправки космонавта Валентины Терешковой, это то, что мы пережили на этой неделе. Как вы к этому относитесь?

Ну как вам сказать, почти никак к этому не отношусь, по одной простой причине, потому что я вообще в принципе привык к тому, что у власти всегда неприятное лицо. И думаю, что это правильно, что у власти должно быть неприятное лицо, чтобы никто никогда не увлекся тем, что можно подумать, что какая-то власть на земле может соответствовать всем человеческим чаяниям. Я любую власть, знаете, буду держать под подозрением, потому что для меня важно не кто у власти, а как эта власть исполняет свой долг перед людьми в смысле справедливости, честных судов, милосердия, отношения к бедным, отношения к больным детям, в том числе. И в этом смысле мне не важно кто и какая форма власти, монархическая или демократическая, христианская ли это монархия или это монархия либеральная, какая угодно, понимаете. Для меня любая власть будет под подозрением, и я буду каждую власть внимательно проверять на ее отношение к человеку.

Ваша личная позиция ясна и заметна. А насколько вам кажется громко, и достаточно громко, звучит голос церкви, как важного общественного института, в таких ситуациях, в такие, я бы сказала, судьбоносные минуты для страны?

Да никак не звучит. Голос церкви по отношению к проблемам человека практически не звучит.

Чья это вина, как это исправить?

Это не вина.

Беда?

Это отсутствие привычки, я бы так сказал, отсутствие органа, внутреннего органа у церкви, в течение многовековой ее истории, не высказываться никогда по этим проблемам. Потому что церковь, исторически так сложилось, с византийского периода, всегда была при власти, всегда на власть опиралась. И сама по себе выработала такую внутреннюю жизнь, как будто церковь это тоже такое маленькое государство, со своими законами, со своей экономикой, со своим императором, понимаете, со своими рабами, со своими слугами, со своими подданными и так далее. И поэтому у нас, к сожалению, давным давно в церкви Евангелие, как голос Христа, не звучит так сильно, как звучат, скажем, церковные правила, церковные традиции, церковные каноны, которые заменили собой давно живой голос Христа. Вот и все. И поэтому это не проблема сегодняшней церкви, как таковой, это в принципе проблема исторической церкви.

Я очень хорошо помню аналитику, которая звучала через год, через несколько лет после вступления в полномочия Патриарха Кирилла, когда вертикаль, выстроенную в Русской православной церкви, сравнивали с путинской вертикалью. Вы согласны с этим сравнением?

Ну понятно, конечно. Конечно, церковь себя выстраивает вот в этой парадигме. Вертикаль власти, вертикаль подчинения, где слово послушание воспринимается как подчинение каким-то вышестоящим органам, а отнюдь не жизнь в любви, скажем так.

В какой степени в церкви, в церковном сообществе распространено сочувствие протестам?

Ровно в той же самой степени, как и в нашем обществе, в том же самом процентном состоянии. В основном наше общество, как таковое, протестам не сочувствует, соответственно и церковное общество, которое состоит из людей нашей страны, и священники, и миряне, таким же образом в основном протестам не сочувствуют.

Всех очень впечатлила летняя ситуация, когда храм Космы и Дамиана приютил людей, которых выдавливала полиция во время московских протестов. Насколько эта ситуация показалась вам типичной? Или это был уникальный случай, который просто поэтому и занесен в историю?

Это был совершенно нормальный случай. Вы понимаете, я не могу сказать о его типичности или уникальности, я могу сказать о норме. Вот норма, она должна быть такой. И для церкви эта норма исторически известна, потому что церковь всегда исторически была убежищем, прибежищем.

Я пытаюсь как бы задать вам вопрос о настроениях в вашем государстве. Мы можем провести…

Я не знаю. Я все-таки думаю, что нормальная эта ситуация, и если бы в этой ситуации оказался какой-нибудь другой храм, я очень надеюсь, что вот сама по себе внутренняя жизнь церкви заставила бы эти двери открыться обязательно для людей, невзирая на то, кто они по своим убеждениям. Церковь — это всегда убежище.

Ощущаете ли вы изменение мыслей, изменение настроения у ваших прихожан?

Не знаю. Вы знаете, мы с ними редко говорим на такие темы, как мы сейчас с вами, потому что все-таки мое служение в церкви предназначено прежде всего для того, чтобы говорить о Евангелии, об отношении человека и бога, о его внутреннем мире, о его собственных проблемах в самопознании и возрастании во Христе. Поэтому я не задаю нашим прихожанам вопросов о том, какими политическими идеями они обеспокоены.

Мне кажется, политическая обстановка и политические дискуссии очень связаны с человеческим достоинством.

Совершенно верно, да. Но у меня просто прихожане не собираются в храме по какому-то партийному принципу, среди моих прихожан достаточно много людей разных убеждений. И мои прихожане, частично кто-то из них ходит на митинги, но они никогда ко мне не подходят и не говорят: «Батюшка, благословите нас, мы идем на митинг». Я представления не имею, кто из них ходит на митинги, кто из них не ходит, они свободные люди. И я считаю себя не вправе никаким образом влиять на их политические убеждения, ставить эти вещи какой-то, как сказать, стеной нашего отношения, потому что это очень разделяет людей, понимаете, свой-чужой, на какой ты стороне.

При этом вы лично довольно ярко выразили свою политическую позицию в последнее время, вы до последнего момента ходили на суды по делу фигурантов «московского дела», Котов, Алексей Миняйло, вы ходили раньше. Как вышло, что это дело стало для вас таким чувствительным и таким личным?

Это дело не стало для меня каким-то особенным, чувствительным и личным, и это совершенно не является моей какой-то политической позицией. Я таким же образом поддерживаю тех людей, которые нуждаются в заступничестве, будь то люди, которые преследуются по политическим мотивам, или люди, которые просто попали «под раздачу» в каком-то смысле. Мне важно, что я чувствую, что вот эти люди, как Алеша Миняйло, просто он наш прихожанин, поэтому я его знаю, и могу за него…

Я подумала, что это связано как-то, хотела даже вас переспросить.

Это связано в каком-то смысле с этим, но это связано еще с тем, что я просто понимаю, что есть вещи очевидно несправедливые. Я как священник не могу молчать.

То есть это как бы стало для вас точкой кипения? Или это просто один из пунктов несправедливости среди прочих?

Это одна из вещей, которыми я занимаюсь постоянно. Я могу сказать, что в течение какого-то долгого времени я ездил в колонию, где находилась Варя Караулова, которая была осуждена за терроризм. Ее судьба мне тоже была небезразлична, и я старался вот этой девочке, которая попала в очень тяжелое положение, и которая была, как бы сказать, примерно наказана на глазах всей страны, все-таки оказать помощь. И мне радостно, что Варя, например, стала нашей прихожанкой после этого, она волонтер для «Дома с маяком», детского хосписа, она активно включилась в эту жизнь. Это не единственный случай, когда я езжу по тюрьмам, по колониям, посещаю заключенных, для меня это в общем обычное дело священника. И когда группа священников организовалась для того, чтобы выступить за невинно осужденных, это для нас не было политической акцией, как нас пытались представить, на самом деле, это обычное христианское дело.

Вы знаете, Андрей Кураев, отец Андрей Кураев говорил о том, что это письмо было в каком-то смысле выражением оппозиции Патриарху Кириллу, что это был протест не только по отношению к несправедливости государственной, но и вот этого созвучия несправедливости в этих двух государствах, церковном и светском.

Я не воспринимаю это как протест против патриарха, но конечно же, против молчания церкви, скажем так. Потому что это не касается, может быть, конкретного человека, это касается некой позиции, понимаете, консолидированной позиции не обращать ни на что внимания, делать вид, что нас это не касается, заниматься только своими собственными делами. А вдруг это политика, а вдруг это повлияет на наши отношения каким-то негативным образом? Это да, с этой точки зрения, конечно, очень многие устали от молчания, устали от бессловесия.

Знаете, я не могу вас не спросить, вернуться к началу интервью. Вы в одном из последних интервью поддержали отца Дмитрия Смирнова в его довольно радикальных и провокационных заявлениях, сказав, что они провокационные и радикальные. Собственно, в начале этого интервью вы подтвердили вот такое в некотором смысле агрессивное отношение к вопросам гендера, к гендерному устройству, распределению ролей общественному, которым живет современное актуальное общество. Вам кажется, что Русской православной церкви и самым ее либеральным представителям гоже оставаться такими консерваторами?

Я не думаю, что вообще это правильный способ деления в церкви людей на либеральных и консервативных, потому что сегодняшнее понимание либерализма и консерватизма проходит именно в политической плоскости, в плоскости каких-то вот таких мифологем, которые создают то или иное движение.

Стоит ли оставаться в пространстве неприятия и агрессии по отношению к некоторым группам людей?

Нет, неприятие и агрессия это вещи сами по себе плохие, потому что агрессия это вещь, настроенная на уничтожение. А некое неприятие, то есть я не могу принять позицию потому, что я не считаю ее истинной, неприятие может существовать, и должно существовать, потому что мы люди разные, и мы не можем, как бы сказать, делать вид, что нас устраивает все друг в друге. Потому что я, например, мы живем, христиане, по тем заповедям, которые даровала нам наша церковь и даровал нам Христос, и в этом смысле есть понимание семьи как отношений мужчины и женщины, потому что оно, как бы сказать, библейское.

Теперь это понимание записано и в российскую Конституцию. Это был мой гость, Алексей Уминский, протоиерей Русской православной церкви. Спасибо.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.