«Он сказал — снимайте». Алексей Учитель — о конфликте с Цоем-младшим из-за фильма о его отце

Я хочу представить своего сегодняшнего гостя, мы разговариваем с ним по скайпу, это Алексей Учитель, режиссер. Алексей Ефимович, добрый день.

Добрый день.

Спасибо, что согласились поговорить со мной в такой острый для вас, как всегда, момент перед выходом фильма. Я начну, собственно, с вот этого дежавю, мне кажется, я уже с вами разговаривала примерно в такой же ситуации, когда вы выпускали фильм «Матильда», и были большие проблемы, против вас организовала войну Наталья Поклонская, теперь семья одного из ваших героев, то есть вашего главного героя. Скажите, это уже становится как будто вашим творческим почерком — поссориться с кем-то перед премьерой. Как вы относитесь к этому скандальному флеру?

Я отношусь очень плохо. Но я думаю, что никакого скандального флера не существует, потому что схожесть только одна в ситуации с «Матильдой»: ни автор той проблематики, ни нынешней фильма не видели.

Скажите, не все знают на самом деле канву вашего противостояния с семьей, то есть противостояние семьи с вами. Расскажите нам в двух словах, в чем суть этой семейной претензии?

Я не очень знаю, потому что сценарий этой картины существует девять лет, он был опубликован в «Искусстве кино». Снимать фильм я наконец решил опять по причине той, что мне казалось, что за девять лет внимание к славе Виктора Цоя будет ослабевать. А на самом деле все наоборот, именно это меня подтолкнуло еще раз обратиться к такому, скажем, необычному взгляду на то, что могло происходить, я имею в виду все события, которые происходят после трагической гибели Виктора Цоя в картине. Поэтому я действовал открыто, и с отцом Виктора Цоя, и с сыном, давал им читать сценарий. Да, скажем, Роберт Максимович, отец Виктора, я не знаю, насколько глубоко он изучал сценарий, но он был даже готов подписать с нами некоторые бумаги. Но мне не нужно было, здесь особая ситуация, мне не нужно было разрешение от родственников, это принципиальный момент, потому что этот фильм не касается конкретных людей, это собирательные образы, придуманные. А что касается хроники, которую я использую, она принадлежит мне, как автору, и нашей студии, потому что мы это производили, и никаких тоже разрешений, юридических, я имею в виду, на это не требуется. Поэтому это была моя добрая воля. Да, сын мне говорил, что как это, вот папа весь фильм в гробу, но понимаете, во-первых, это не так, во-вторых, это совершенно другая история, но каждый человек имеет право на свое мнение. И я не отрицаю, что фильм Саше Цою, Александру Цою может не понравиться, это его право.

Алексей Ефимович, на самом деле, вы знаете, я вот вас слушаю и думаю о том, что в этом смысле любая творческая история про тексты, про тексты в широком смысле слова, будь то фильм или просто написанный текст, сценарий, заметка, репортаж, тут есть этическая проблема некоторая, которую журналисты тоже любят обсуждать: до какой степени можно мифологизировать реальные жизни? Вы как человек, которые постоянно занимается чем-то вокруг, чем-то вроде байопиков, или чем-то вроде охудожествления реальных событий, вы должны были для себя эту этическую проблему решить. Как вы ее для себя решили?

Очень просто. В данном случае, во-первых, это не байопик, это уж точно. Во-вторых, я имею моральное и этическое право рассказать, даже если бы это был фильм только о Викторе Цое, я имею моральное право это сделать, потому что я его знал, я с ним провел довольно значительное количество времени, я его снимал, он не бегал от меня, что он не будет этого делать. Поэтому я знал, я был после этой трагедии на месте гибели, и собственно, тогда состоялось мое знакомство с водителем «Икаруса», в который врезался «Москвич» Цоя, и тогда возникла у меня идея вот такого необычного подхода, через простого водителя, который не ведал, не знал, кто такой Цой, жизнь его переменилась. Вот что меня натолкнуло, поэтому никаких… Конечно, внутренняя этика и внутреннее понимание того, к чему ты прикасаешься, должно быть, и не только у меня, не надо забывать, что фильм делали замечательные художники, и операторы, и художники-постановщики, и костюмы, я уже не говорю про актерский состав, все настолько трепетно к этому относились, понимая, с чем мы сталкиваемся. Поэтому у меня нет никаких сомнений, что это не какая-то такая легкая игрушка, которую мы использовали, имя Цой, нет, для нас это было, я говорю, может быть, несколько стандартные слова, но очень серьезно, очень серьезная атмосфера, которая царила. Могу вам сказать, что мы за, и кстати, до начала съемок я встречался с Александром Цоем у нас на студии, присутствовали его юристы, наши, и в результате, понимаете, если бы родственники, скажем так, сделали все возможное, чтобы мы не начали снимать, я бы еще это понял, как бы вот этот протест. Перед съемками была встреча, были высказаны какие-то претензии, но в результате было сказано: «Ну, хорошо, снимайте». Мы как раз и сами предлагали изменить все имена, даже если они в чем-то совпадали, поэтому дальше кричать «Караул!» можно, но для этого есть определенные органы государственные, есть суды, наконец, если вы с чем-то не согласны.

Которые вас поддержали, насколько я понимаю, как и в прошлый раз, вас органы государственные поддержали. В прошлый раз вам пришлось даже задействовать президентский ресурс. На этот раз, как я понимаю, хватило ресурса Минкульта?

Нет, я никакой ресурс не собираюсь задействовать. Есть документы, которые изучали юристы и Минкульта, и Фонда кино, и дистрибьюторской нашей компании «Сони». Понимаете, это все не то что есть Алексей Учитель, который вот такой фильм захотел снять, надо же понимать, что есть комиссии сценарные, экспертные, и наконец, по выходу есть документы, которые ты предоставляешь и тебе выдают или не выдают прокатное удостоверение. Поэтому Министерство культуры, мне кажется, очень мудро поступило, оно подошло с точки зрения закона. Мы нарушили закон? Нет. А если вы считаете, что мы в чем-то его нарушили, подайте на нас в суд, вот и все. А причем здесь президент?

Алексей Ефимович, я хотела на самом деле спросить вас, если можно, о художественной части, что вас вдохновило. Вы говорите о том, что этот фильм начался с того, что вы познакомились с прототипом вашего главного героя, которого сыграл Евгений Цыганов, а именно с водителем «Икаруса», с которым столкнулась машина Виктора Цоя. Вам в этой истории, мы не видели кино, я видела только трейлер, вам в этой истории была интересна драма этого человека или жизнь вот этого цоевского сообщества, вот этого круга?

Нет, и то, и другое, безусловно. Потому что, с одной стороны, есть человек, который… Вы заставляете меня пересказывать некую канву фильма, мне бы не хотелось. Интересно с точки зрения драматургии, назовем это таким словом, когда есть человек, который абсолютно не знает ни этих людей, ни Цоя, а с другой стороны, есть люди, которые, естественно, прекрасно знают Цоя, но абсолютно не понимают, кто этот человек и зачем он нужен. И вот это вот сочетание, когда люди проводят какое-то количество времени в одном пространстве, мне кажется, психологически и по событиям это представляет интерес для всех, потому что это может... Кстати, мне удивительно даже, я тоже считал, что это такая наша чисто история, я не потому, что хочу похвастать, но вот именно несколько международных фестивалей, которые понятия не имеют, кто такой Цой, но они восприняли это как историю действительно гибели некоего символа, и что может происходить, как некую такую историю такую своеобразную особую, не связанную только конкретно с Виктором Цоем.

А вы не могли бы немножко вспомнить историю вашего знакомства? Вообще с чего началась ваша личная история отношений с Виктором Цоем, которая переросла в первый фильм, потом во второй?

Могу, конечно, я ее уже очень много раз рассказывал.

Нашим зрителям тоже интересно.

Да. Нет, вы знаете, когда я начинал снимать, приступал к съемкам фильма «Рок», где Виктор был одним из героев, из пяти героев, там еще были Борис Гребенщиков, Юра Шевчук, Олег Гаркуша, Антон Адасинский, неважно. И поскольку я был действительно человек не из тусовки роковской, и время было такое смутное, они, естественно, посматривали на меня: чего ты хочешь, с какой стороны нас снимать? Что будет в конце пути?

Я понимаю, что им нужно преодолеть какой-то психологический барьер недоверия, я долго думал, с кем снимать, и выбрал как раз такого себе человека, немножко замкнутого, как мне казалось, да и не только мне, выбрал как раз Виктора и предложил ему такую совершенно простую вещь: как только будет его дежурство в кочегарке, а он тогда еще работал там, мы проведем с ним сутки или больше даже, я уже сейчас не помню, я буду, оператор и звукооператор. Вопросов задавать не будем, будем сидеть с ним и что-то снимать. Потом приглашаем, смотришь, не нравится ― расстаемся.

Он пошел на это, и вот мы провели удивительное время. Кстати, эти кадры показывают до сих пор во многих передачах, цитируют в фильмах и так далее. И вот тогда это был первый контакт. Да, интерес в том, что, сняв это, потом мы пригласили Виктора и еще несколько человек из его окружения на студию, мою родную студию документальных фильмов, тогда Ленинградскую, сейчас Санкт-Петербургскую, в директорский зал. Посмотрели они молча, молча вышли, а потом я спросил у Виктора: «Ну как, скажите, нравится?». Он сказал тогда действительно одно слово: «Нормально», и это мне послужило пропуском во все уже другие музыкальные группы, точнее, я снимал не о музыке, а о людях, это мне было интересно, помимо музыки, безусловно, уже спокойно.

С Виктором, естественно, я его снимал и на концертах, его супруга Марианна Цой работала у нас в съемочной группе, вообще мы с ней дружили до ее смерти. Я ездил с ним на гастроли. То есть была такая работа. Я не могу сказать, что мы с ним подружились, были близки. Нет, врать не буду, это были довольно такие нормальные деловые отношения, не более того, так скажем.

Алексей Ефимович, скажите, еще к мифологизации, вообще к созданию образа вопрос. Вы задумывались о природе этого превращения человека в икону? Понятно было, что Цой станет абсолютно этим надчеловеком, вот этой абсолютно культовой исторической фигурой во многих смыслах, что его песня станет главной песней, которая пройдет сквозь поколения и протест? Вы это понимали тогда или это какая-то случайность?

Нет, конечно, я не понимал, и я это тоже уже рассказал. Действительно, прошло уже более тридцати лет, как я снимал Виктора, я хорошо и тогда относился к его творчеству, но честно вам говорю, сейчас многие его песни действуют на меня намного сильнее. Я их не то что просто слушаю, но они действуют. Мне кажется, существует эта магия его, можно считать, энергии, но когда этот человек на сцене и ты видишь его ― это одно, а когда тридцать лет прошло после его гибели, а наоборот, не только песня «Перемен», многие, я уж не говорю, что все поют «Кукушку» и еще несколько песен. Этот человек на нас действует до сих пор, и это не проходит.

Мы знаем много примеров великих людей, неважно, трагически они погибли или просто смерть их настигла, но время проходит, и слава затихает. Здесь этого пока нет, и для меня это в хорошем смысле та загадка, которую мы частично пытались разгадать в этом фильме, но не получилось. Не получилось не по художественному принципу, а потому что это загадка. Если мы ее разгадаем, этот миф исчезнет. Я, наоборот, очень хочу, чтобы…

Чтобы он сохранился.

Да. Понимаете, дело не в мифе и не в том, что из него делают святого, а в том, что это действительно действует на людей. Когда я вижу по видео, как тысячный хор детей поет «Кукушку», для меня это удивительно, что это так.

Вы снимаете не совсем байопики, вы перепридумываете жизнь своих документальных героев. Это не впервые с вами происходит, это ваш такой уже продолжающийся творческий метод. А что вас в этом методе привлекает, что вам интересно?

Нет, меня привлекает… Во-первых, не совсем я только этим занимаюсь.

Я понимаю, да-да, но просто это…

Меня интересуют личности, которые, понятно, что это необычные люди, талантливые, неважно, певец это, писатель, балерина, будущий император и так далее, и так далее. Когда эти люди, или ситуация, что благодаря герою попадают другие наши персонажи на грань, когда ты не знаешь, как себя вести дальше, как себя чувствовать, как себя ощущать, ― вот это мне интересно.

Это подсказывают истории с реальными людьми, но мы никогда не знаем, что там на самом деле происходило в автобусе, когда везли гроб с Виктором Цоем, мы не знаем, как иногда, не знаю, балерина с будущим императором, когда они остаются вдвоем, о чем они могут говорить, и прочее. Поэтому, конечно, все равно это некий вымысел, это некий художественный вымысел, вы правы, этически это надо, конечно, чувствовать и не переступать грани ни в коем случае, но это не может быть…

Проблема в том, что любой родственник, если он будет смотреть на это и сравнивать с документом каким-то, если он существует, а как правило, его и не существует, то тогда беда. Я уже не раз высказывался, это касается не только меня, у нас много снимается картин о реальных людях, я знаю большие столкновения с родственниками. Но надо как-то это узаконивать, потому что требовать запрета никто не имеет права, если, повторяю, не нарушен закон. А вступать в эти пререкания бесконечные, подключать к этому президента страны смешно просто, понимаете? Выскажите свое мнение, пожалуйста. Вам не нравится.

Еще я знаю, что фильм «Цой», безусловно, вызовет споры, что у каждого своя мифология этого человека. Это нормально, вы знаете, уже есть много положительных, кто-то высказывал отрицательные… Не много, конечно, картину видело мало людей.

Алексей Ефимович, мы все не видели картину, но я не могу вас не спросить. Ситуация сейчас такая очень острая.

Давайте посмотрим.

Да-да, но я сейчас не про кино, я хочу про сам контекст. Ситуация у нас сейчас такая острополитическая, и цех, к которому вы относитесь, режиссеры, актеры время от времени вынуждены и чувствуют себя должными активно участвовать в этом политическом процессе. Мы помним цеховые письма, акции протеста, много чего происходило за последнее время. Сама песня «Перемен», мы просто знаем о том, что она стала символом не одного протеста, а сейчас на наших глазах она используется как символ протеста, она стала символом протеста в другой стране. В Беларуси люди поют ее, перепевают, играют на волынках, в общем, делают массу разных вещей.

Можно ли считать этот фильм, который я не видела, как и мы все, политическим жестом в том числе? Или это абсолютно притча, ничего политического в ней нет?

Нет, это не имеет никакого отношения, я имею в виду впрямую, к политике. Я об этом даже не думал. То, что песня «Перемен» может использоваться в различных ситуациях, не только политических, перемены, знаете, нужны многим лично, себя немножко поменять в лучшую сторону. Поэтому я ее несколько шире воспринимаю. Но недавно я видел видео, я не помню, по-моему, они пели все-таки «Кукушку», в Испании вдруг запели Виктора Цоя.

Поэтому хотите я вам расскажу историю, в чем, как мне кажется, недооценность какая-то Цоя не только как поэта и музыканта? Мы два года назад, по-моему, я проводил фестиваль такой международный «Послание к человеку». К нам приезжал на встречу, открытие у нас было на Дворцовой площади, весь большой симфонический оркестр исполнял песни Цоя, такой «Симфо-Цой» называется, кстати, проводил это Александр Цой вместе с аранжировщиком, композитором Вдовиным. Поэтому у нас были контакты и хорошие, уже, кстати, тогда было понятно, что я уже начинаю снимать эту картину.

Так вот, был у нас Паоло Соррентино, замечательный режиссер, который, кстати, тоже снимает и такие байопики. Играет эта музыка, и он через пятнадцать-двадцать минут меня спрашивает: «А что это за музыка?». Я говорю: «Это очень знаменитый в России рок-музыкант, трагически погибший». Он услышал, дальше слушает. А в конце он говорит: «Слушайте, запишите мне, пожалуйста». И тут я уже говорю: «А почему?». Он говорит: «Ты знаешь, как-то подействовало на меня, я сейчас пока не могу объяснить, но подействовало».

Вот это для меня был какой-то очень серьезный показатель, не потому что гениальность Виктора, но на самом деле его музыка даже, площадь подпевала слова, которые все равно Соррентино не мог понимать, она имеет какую-то вот такую магию. И тогда, тридцать лет назад, я видел, как в зале вот это электричество… Понятно, что заводилась публика и все прочее, но там еще что-то было. Еще для меня такое загадочное, которое до сих пор действует и на меня, и на многих.

Фото: Петр Ковалев / ТАСС

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.